Край ледника

Часть 1 Богохульство

Занимаясь самоанализом, я обнаружил, что меня часто волнует понятие восприятия. Будь то политика, религия или взаимоотношения различных культур и существ Фаэруна, всегда есть вопрос основных истин, но еще важнее вопрос восприятия этих истин и того, куда они приведут и куда должны привести. Мы - существа, руководствующиеся разумом, фактами и логикой, но мы также являемся существами, руководствующимися эмоциями.

Это бесспорно, но отделить эмоциональное от логического - непростая задача для большинства, в том числе и для меня.

Поэтому я думаю о таких моментах, которые бросают нам вызов. Насколько хуже цена битвы, если в ней погибает тот, кого вы любите? И насколько меньше боль, если все жертвы эмоционально далеки от вас?

Личная цена - не то же самое, что большая цена, ведь если в двух вышеописанных сценариях была убита дюжина, значит, была убита дюжина, и поэтому цену издалека следует считать одинаковой. Но мы знаем, что для разных людей это не одно и то же. Когда армия возвращается с залитых кровью полей, новости о битве будут восприняты гораздо более остро и пронзительно в деревне, где погибло много людей, чем в той, где их не было. И это будет ощущаться иначе в большом городе, где погибли солдаты, чем в тех маленьких деревнях.

Хотя, опять же, это зависит от того, какой город и какие люди. Если бы клан Боевого Молота вступил в войну и в победоносном походе погибла дюжина гномов, они бы радовались такому исходу. Да, они отдали бы честь павшим, но с торжественно поднятыми кружками в море ликования. Но если бы одним из павших был король Бренор или одна из королев Мифрил Халла, кружки были бы торжественно подняты в море мрачного одобрения.

Для меня это безумная правда, но это также и неоспоримая истина.

Смешение этих двух часто противоречащих друг другу реальностей - логической и эмоциональной - лежит глубже, чем простое восприятие окружающего мира. Я пришел к убеждению, что это в значительной степени определяет тип человека. Я неизбежно прихожу к убеждению, что уровень, до которого человек может сопереживать, глядя поверх личного на боль и потери более широкой ситуации, является мерилом его сердца и доброты.

Возможно, единственным.

Я встречал очень много людей, которые не считают что-то тревожным, или угрожающим, или ужасным, и никакие уговоры, объяснения или убедительные доказательства не заставят их отказаться от этой беспристрастной позиции - пока этот человек или кто-то очень близкий ему лично не пострадает от инцидента, нападающего или болезни.

Наблюдая за ростом Артемиса Энтрери, например, я вижу, что он значительно расширил свой круг заботы. Он принял друзей в свою личную группу, и расширение этого круга привело к тому, что он стал видеть боль других людей, даже если эта боль не является для него острой.

Эмпатия.

Так часто я видел отсутствие таковой как у эгоистичных и закрытых сердцем людей, так и, что еще более удивительно, у тех, кто считает себя твердо опирающимся на разум и проверяемые факты. Ведь как легко потеряться в мыслях, в буквальном смысле слова! И в этих потоках сортировки, расчетов и надежд так легко потерять из виду окружающую действительность.

Мы все подвержены этому размыванию реальности, этому затуманиванию физических истин о нас в поисках ясности наших философских глаз.

Точно так же все мы в той или иной степени являемся жертвами своего эгоизма. Временами мы слишком сужаем наше восприятие и забываем истину: если человек находится в другом месте, насколько ясно мы осознаем, что мир в этом другом месте продолжается, даже когда нас там нет? Жизнь продолжается во всех ее сложностях и личных трудностях, боли и радости.

Это существование, ограниченное нашими чувствами, мыслями и физическими слабостями, не является нашим сном, разве что коллективным, что трудно принять, потому что наш собственный опыт настолько уникально личный, и в то же время он универсален.

Бренор часто укоряет меня за то, что я слишком много думаю, и вот я снова виноват. Так легко заблудиться в философии, в тайнах, в вопросах, на которые невозможно ответить, которые всегда где-то там, в мыслях, готовые вырваться наружу всякий раз, когда какое-то событие - смерть любимого человека, близкое столкновение с самим собой - резко напомнит о себе. Таков был мой неровный и запутанный путь в течение некоторого времени, особенно с тех пор, как я вернулся после выхода за пределы своего смертного и физического "я" и увидел... возможности.

Ибо там я был потерян.

Потребовался псионик-дроу, человек, которого я едва ли считал другом и никогда не считал более чем союзником, в отношении которого я остаюсь подозрительным и осторожным, чтобы перенастроить мои чувства, вывести меня из оцепенения, вызванного размышлениями о картине моего личного будущего, и напомнить мне, что мир вокруг меня продолжает вращаться.

Воспринимать не только себя. Дальше воспринимать тех, кто находится в моей непосредственной сфере.

Сопереживать более широкому миру.

Дорога, по которой я шел в те годы в Мензоберранзане и из Мензоберранзана, проложила путь для других. Как я освободился от хватки Ллос, как я стал недосягаем для нее - независимо от того, что она сделала с моим физическим существом, - так и мои сестры и братья дроу могут найти свой путь. И я призван помочь им. Чего бы я ни желал лично - моей любви к Кэтти-бри и нашей дорогой дочери; моей радости, когда я нахожусь с моими друзьями в этих землях, которые мы приручили, и добра, которое мы сделали для окружающих нас людей; простых удовольствий, когда я сижу на задней лужайке монастыря Желтой Розы и позволяю звездам поднять мое настроение до широкой вселенной - мой долг теперь ясен для меня, и ставки не могут быть выше.

Я не могу игнорировать вращающиеся колеса, которые катятся и крутятся вокруг меня. Какими бы ни были мои личные чувства - чувство завершенности, которое я не хочу нарушать, - я должен встряхнуть их и понять, что это особое путешествие в немалой степени начал я, раздул и потянул за собой многих.

Мензоберранзан идет на войну.

Дзирт До'Урден идет на войну.

– Дзирт До’Урден