Sindroma unicuma. Книга1.

Это могла быть 1 глава

Ангелы стояли в ряд вдоль аллеи, распростерши руки в стремлении объять необъятное, помочь страждущим и утешить болезных. Огромные каменные крылья, гораздо выше ангельских нимбов, возвышались плотной стеной над замершими фигурами небожителей.

Не менее двадцати, а может быть, и больше молчаливых крылатых наблюдателей взирали пустыми каменными глазницами на проходящую меня, и со стороны казалось, что они плакали. Или в их слезах был виноват моросящий дождь с редкими вкраплениями мокрого снега?

Поежившись то ли от порыва ветра, то ли от ощущения, что за мной наблюдают, я продолжила путь к парадному входу. Стройную линию существ с взметнувшимися к небу крыльями нарушала единственная паршивая овца: на одном из постаментов от небожителя остались босые ступни, обрезанные до щиколоток.

Трехрядье белоснежных колонн, подпиравших в шахматном порядке массивный козырек института, вблизи производило еще более величественное зрелище, чем от кованых ворот. Я бы сказала, зрелище было грандиозным. В попытке увидеть под козырьком капители, пришлось задрать голову, да так, что в шейных позвонках хрустнуло. Верхние части колонн терялись в далекой молочной дымке. Белесый туман то тут, то там вспарывали точки птичьих стай, появлявшихся и пропадавших в облачных клубах. С немыслимой верхотуры порывами ветра до слуха доносилось слабое эхо перекрикивающихся между собой птиц. У меня закружилась голова. Черт бы побрал иллюзорные обманки! Никогда их не любила.

Перед широченными двухстворчатыми дверями я притормозила, пытаясь унять учащенное сердцебиение, и обернулась. Опять почудилось, что ангелы исподтишка косят взглядами в мою сторону, а некоторые даже вывернули шеи.

Правду говорят, что перед смертью не надышишься. Сглотнем, глубоко выдохнем и, наконец, возьмемся за гладко шлифованную ручку массивной двери. Четыре, три, два, один, зеро… Вход.

А за входом царили тишина и полумрак. Похоже, в альма-матер шел учебный процесс.

— Куда-а-а прешь? — при входе меня неожиданно схватили за рукав и затолкали в узкий закуток.

Маленькая сухонькая старушенция в форменном синем халате, сложив руки на груди, сурово глядела поверх съехавших на нос очков. На ее лбу красовались пять глубоких горизонтальных складок, а выцветшие глазки, бывшие когда-то голубыми, ощупывали меня тщательно и придирчиво.

— Кто такая будешь? — поинтересовалась она бесцеремонно.

— Да я, бабушка… — промямлила и тут же пожалела о своих словах. Бабушка гневно сверкнула глазками, ненавязчиво намекая, что некоторые личности, которым сглупа указали на их преклонный возраст, себя таковыми не считают и дадут любому фору несколько очков вперед. Затем бабуля опять схватила меня за рукав и подтянула двери, на которой красовалась краткая табличка со словами «вахта». По шумному сопению за спиной я догадалась, что для пущей уверенности меня страстно жаждали потыкать носом по черным печатным буквам в траурной рамке, чтобы показать, кто тут главный в институте.

— Ну? Зачем пожаловала? — уперев руки в боки, продолжила допрос охранница. — Учти, здесь не музей. На хлебушек не подаем, как пройти в библиотеку, не знаем.

— У меня направление. В деканат факультета по нематериальной висорике.

— Так давай, чего зазябла? — старушка протянула сморщенную ладошку. — Ходют тут всякие, подозрения вызывают понапрасну. Вещички есть? Оставляй здесь, не сопрут. На обратном пути заберешь.

— У меня всё с собой, — я продемонстрировала перекинутую через плечо дорожную сумку, в которой разместился нехитрый скарб.

Вахтерша всплеснула руками:

— А чемоданы-то твои где? Неужто без вещичек совсем? Обокрали, чай, по дороге?

— Спасибо за беспокойство. Всё при мне, и этого достаточно.

Бабулька уставилась недоуменно, но опомнилась и метнулась в коридор, не забыв, впрочем, и обо мне вместе с моим рукавом. Только сейчас я разглядела в противоположной от закутка стороне тушу гигантского вислоухого пса. Он развалился на полу, сложив голову на вытянутых лапах, и негромко храпел.

— Монька, подъем! — деловито окликнула пса вахтерша. Рядом с животным, кожа которого собралась на боках большими складками, растекаясь волнами на мраморном полу, старушка выглядела крошечной и несерьезной. Эта вредина, не дававшая спокойно подремать мирным представителям одомашненной фауны, пришлась бы псине впору, ровнехонько на один зубок.

— Монтеморт! — подняв левое собачье ухо, бабулька рявкнула в глубину ушной раковины.

Пес закряхтел, зафыркал, спросонья сладко потянул лапы и, наконец, соизволил приоткрыть один глаз.

— Монтеморт, опознать и пробить! — приказала строгая вахтерша и, к моему ужасу, сунула бумажку с направлением под нос животному. С детства не люблю собак, и с возрастом неприязнь к ним так и не перешла в симпатию. Поэтому действия активной работницы я сочла слегка неадекватными и настороженно наблюдала происходящим.

Монтеморт с поистине монархическим величием изогнул бровь, обнюхал бумажку и открыл жуткую зубастую пасть. Клац! — челюсти собачки сомкнулись с металлическим лязгом, и продырявленная бумажка перекочевала ко мне в руки.

— Можешь идти да поторопись. Через десять минут горнить будут, точнехонько заблудишься. Как пойдешь обратно, не забудь погасить квиточек у Монтеморта.

— Какой квиточек? — удивилась я.

— Там узнаешь. Да иди ж ты поскорее, а то не успеешь. Сначала прямо, затем второй поворот налево, три пролета вверх, потом по среднему коридору, и не забудь повернуть дважды направо. Обязательно!

— А раздеваться надо?

Бабуся еще раз критически оглядела меня с ног до головы. Курточка на рыбьем меху ее явно не впечатлила. А что, хорошая курточка, с капюшончиком. Подумаешь, немножко старенькая. Зато с автоматической терморегуляцией, чуть-чуть барахлящей.

— Можно и так, — махнула рукой вахтерша. — Не поймешь, что за сивка-бурка на тебе надета.

Подобное пренебрежение, конечно, покоробило, но нам, плебеям, не привыкать, и слегка потрепанная морально, я шагнула из полутемного коридорчика в ярко освещенный холл.

Ну, здравствуй, новая тюрьма.

Оказался институт как институт. На первый взгляд ничего необычного. Одинокий студент-очкарик, читавший книгу у окна, выглядел так же, как и везде. Уж не знаю, каким попутным ветром меня несло, но, с учетом того, что ни одного слова из напутственной речи боевой вахтерши в голове не отложилось, я вскоре бодро вышагивала по полуторному этажу, на котором располагались кабинеты институтской администрации.

Вот так вот. Бывают первые этажи, бывают вторые и третьи, а нужный мне этаж оказался полуторным. Трафарет на стене, выведенный крупными буквами, так и гласил: «Этаж полуторный обыкновенный, прямозаканчивающийся, неразветвленный. Кабинеты администрации см. по левой стороне, кабинеты Администрации см. по правой стороне». И рядом исполинская жирная стрелка для слепых, косых и прочих юродивых.

Я сразу отметила, что в этом институте страшно любили всякие таблички, ознакомительные надписи и прочие виды организованного настенного творчества. И тут же мысленно поставила отметку в перечне дел на будущее: произвести экскурсию по санузлам, дабы посмотреть, пользуется ли подобной популярностью неорганизованное самобытное искусство настенных надписей.

Топая по казенному коридору, я раздумывала над тем, чем может отличаться администрация института от той же Администрации с большой буквы, и одновременно выискивала нужную дверь, а именно приемную деканата факультета по нематериальной висорике.

Трудное это оказалось дело — поиск нужной двери.

Двери попадались разные: стеклянные, деревянные, мозаичные, инкрустированные роскошными разноцветными камушками, бетонные двери-бункеры со штурвалами, двери-сейфы с кодовыми электронными замками, двери, стилизованные под могильные плиты. И все, как одна, были заперты.

Внимание привлекла дверь в виде прибитой на гвоздиках шкуры, закрывавшей дверной проем, и весьма плотно. На выскобленной коже красовалась начирканная мелом корявая надпись: «Кафедра прогнозистики».

А уж таблички на дверях висели — читать, не перечитать: на каждой бездна буковок мелким шрифтом. Оказывается, в этом институте обитало немало титулованных персон с кучами научных степеней.

Читая очередную многострочную надпись, я услышала легкий хлопок, и в коридор неподалеку вынырнул невысокий парнишка с сумкой через плечо, направившийся в мою сторону скорым шагом. В первом приближении он оказался рыжим и заметно лопоухим, во втором приближении — чрезвычайно веснушчатым.

Сама бы я никогда не рискнула обратиться к нему с просьбой о помощи, потому что жизнь успела порядочно пощелкать по носу, научив осторожности. Пришлось сделать вид, будто с большим интересом изучаю дверь в обрамлении застывших языков пламени. Однако рыжий сам притормозил рядом и поинтересовался:

— Новенькая?

Я настороженно кивнула.

— Куда?

— В деканат.

— Факультет?

— Нематериалка.

— Курс?

— Третий.

Каким бы идиотским не казался диалог, интернациональность студенческого языка позволила нам понять друг друга мгновенно.

— Странно, что не знаешь, — улыбнулся приветливо парнишка, обнажая в улыбке широкую щербинку между передними зубами. — Прошла через людоедку?

— Какую людоедку? — изумилась я.

— Которая сторожит при входе.

Не сдержавшись, я хихикнула.

— Значит, прошла, — парнишка правильно расценил мою реакцию. — Монька билетик погасил?

— Вроде бы.

— Ну, так погляди на свет, — пояснил парень.

Я поднесла к глазам истерзанное направление о переводе.

Кинжальные зубы Монтеморта поработали большим компостером, выбив на бумажке упорядоченные дырочки. Слегка кривовато, но достаточно четко прослеживалась шифровка следующего содержания: «Кр А, 1,5 э, 0007 к» .

Рыжий скосил глаза на бумажку:

— Крыло А — значит, административное, этаж ты уже нашла. Осталось дотопать до кабинета 0007.

— Спасибо! — я дернулась на поиски.

— Должна будешь, — усмехнулся рыжий, и его приветливость как ветром сдуло.

Меня пробил озноб. Это надо же — умудриться забыть, что нельзя принимать помощь, заранее не оговорив условия оплаты! И теперь из-за полоротой забывчивости рыжий мошенник по умолчанию запросто может поставить меня на счетчик. В этом мире даже душевная доброта имеет ценник.

— Ладно, шучу, — опять миленько улыбнулся парнишка. — Бывай.

И пошагал дальше по коридору. Уф, — выдохнула я с облегчением. Мне великодушно отказали в случайном долге.

Разглядывая дверь с номером 0007, за которой предположительно находилась нужная приемная, я испытала некоторое разочарование. Дверь не выделялась примечательностью: деревянная, обшарпанная, щелястая в пазах, с островками облезшей лакировки и криво висящая на петлях. Создавалось впечатление, что она вся из себя несуразная, и к тому же, не считая еле видного номера, не имела опознавательных признаков — ни приличной таблички, ни прочих намеков на месторасположение славного деканата.