Агуня

Глава 11.

— Их убьют?, — холодея от ожидаемого ответа, спросила Кощея. Сколько раз уже корила себя за длинный язык, который зачастую опережает мысли. Прикопают этих двоих, и будет меня совесть грызть всю оставшуюся жизнь.

— Хорошего же ты обо мне мнения, — хмыкнул царь. — Как можно бездоказательно казнить, опираясь только на чьё-то предположение? Проверят, разберутся, отследят связи…

— Давно ты таким законопослушным стал?, — спросила и прикусила язык. Ну вот опять!

Кощей щелкнул пальцами, дождался, когда материализовавшиеся серые слуги сняли с него плащ и с поклоном исчезли, забрался с ногами на возвышение, сгрёб несколько подушек под локоть и ответил:

— Надеюсь, ты знаешь, что нет абсолютно плохих и хороших людей?, — я кивнула. — В большинстве своём окружающие нас поступают так, как им выгодно, а мы расцениваем их поступки относительно своей выгоды. Правители обязаны еще и учитывать интересы страны и народа, за который они ответственны. Поэтому когда одни величают царя Милостивым, другие называют его Кровавым. Ты же сама сказала, что слышала только одну версию моей истории. Хочешь продолжение?

— Да. Очень хочу!

— Лодьи — так назывались те кораблики, на которых предстояло мне переплыть море. На каждой лодке был старший — кормщик, но командовал небольшим флотом из пяти судёнышек тот рыжебородый, что позвал меня с собой, Колояр. Навстречу восходу вышли в море, и началась у меня другая жизнь. Чтобы постоянно не пользоваться заклинанием перевода, начал учить язык, вслушиваясь в незнакомую речь и повторяя слова. Выполнял мелкие поручения, которые давали мне корабельщики, делал посильную работу. Море совсем не похоже на пустыню, как мне показалось вначале. Оно полно энергии, которой щедро делилось со мной, и я стал расти. У меня прибавилась физическая сила, и я намного легче выполнял упражнения, которым научился у Йога. Мой магический резерв с лёгкостью пополнялся, и я левитировал, отрабатывая заклятие, услышанное от отца. Чтобы никому не мешать, занимался ранним утром, приветствуя первые лучи солнца, но мои попутчики, которым не хватало в пути развлечений, собирались поглазеть на любопытное зрелище. Дни шли за днями. Солнце и ветер за время плавания сравняли цвет моей смуглой кожи с цветом крепкого чёрного кофе. Мне уже казалось, что нет другой жизни, кроме как в море, на раскачивающейся под ногами палубе, но однажды к вечеру с переднего судёнышка закричали: «Земля!» Суета швартовки, объятия встречающих, разгрузка товаров, твёрдая почва под ногами — от всего этого кругом шла голова, и ещё я боялся, что опять повторится ситуация с пустынным караваном. Все разойдутся по своим делам, и я останусь один. Но Колояр приказал следовать за ним. Ночевали мы в большом гостином дворе. Сначала все пошли в баню, где, охая и ахая, долго парились, опрокидывали на себя ушаты ледяной колодезной воды, в предбаннике, отдуваясь, пили квас и снова парились. Хотели и меня веником отхлестать, но я юркнул под полок, забился в дальний угол попрохладнее, а когда все ушли, спокойно помылся и незаметно сбежал. Потом долго степенно обедали. Еды на столе было много, и вся она была мне непривычна. От любопытства хотелось пробовать каждое блюдо: квашеную капусту и мочёные яблоки, солёные грузди и огурцы, варенные в меду, пареную репу и блинчики с икрой. Уже и не упомню всего, что тогда отведал впервые. От усталости и сытости стал носом клевать прямо за столом, и ключница отвела меня спать в дальний угол на широкую лавку. Непривычная постель, шум застолья, размышления о дальнейшей судьбе не давали заснуть. Когда же сон сморил, увидал я комнату большую, в ней вдоль стен на расписных крепких лавках людей много сидит. Все богато одеты, в руках посохи, искусно украшенные резьбой и самоцветами яркими. Вошел человек, а мне из-за шапок и шуб не видно его, но все встали и поклонились в пояс. Только я прямо стою и смотрю на человека этого. Возвышается он над всеми на пять ступеней, сидя в кресле резном на подушках парчовых, и говорит: «Я царь ваш!» Потом всмотрелся в меня, руку протянул и сказал: «Запомни, я — это ты!» Тут меня будить пришли, принесли одежду новую. Шальвары белые, жилет, расшитый узорами золотыми, шапочку красную с кисточкой приказали на голову надеть. Одеваясь, всё сон свой вспоминал и удивлялся, что впервые сновидение запомнил. Но размышлять некогда было. Повёл Колояр кормщиков во дворец царский. Все с поклажей тяжёлой, один он налегке, только меня за руку ведёт. Проводили нас в зал большой, и показался он мне знакомым. Словно был уже когда-то здесь. Сели ждать царя. Тихо перешёптывались между собой, только вожак сидел молча. Потом повернулся и сказал мне:

— Всё, что будут говорить, — правда, и ты кивай всему. Понял ли?, — я кивнул.

Тут и царь вошёл, а с ним двое сыновей-погодков. Отроки за креслом отцовским встали, а сам он спросил, усаживаясь:

— Что нового, Колояр, расскажешь? Где были, что видели? Какими диковинками порадуете на сей раз? Почему не все пришли?

— Много где побывали с дружиною морской. Много чудес видели, много есть что рассказать. Пусть Милан начнёт.

Вышел самый молодой из кормщиков. Поклонился и начал рассказ о невиданных садах, в которых растут плоды чудесные. Он рассказывал о деревьях и кустах, о травах и цветах, а в конце поднёс к подножию трона корзину с фруктами, которых в садах отца произрастало множество. Странно было, что описания Милана мало соответствовали тому, что было на самом деле. Но мне приказали кивать, и я кивнул. По старшинству выходили корабельщики, рассказывали, дарили, удивляя царя и сыновей его чудесами невиданными, и скромно, с поклоном отступали к месту своему. Последним вышел Колояр. Оправил кафтан, пригладил бороду и начал:

— Великий царь Карачун, многие лета ходил я в моря, приумножая твои богатства, много земель разных повидал, много историй тебе поведал, но то, что расскажу тебе сейчас, случилось со мной впервые.

Лодьи наши, гружённые тяжело, прошли уже полпути до земли родной, когда налетела буря силы невиданной. Подхватила волной огромной и понесла судёнышки неведомо куда по морю-океану. Крутило и мотало так, что непонятно было, где небо и в какой стороне дом. Но притомилась буря, притихла. Разбежались тучи над головой, и увидели мы звёзды неведомые, а на заре — берег земли неизведанной. Делать нечего, причаливать стали, заметили людей диковинных. Темные, сухие, как ветки хвороста, каркают, как галки в предзимье, и летают так же — перепархивают с места на места, кучкуются. Заметили нас, собрались на берегу, смотрят настороженно, а нам всего-то дорогу спросить да воды свежей набрать. Во время шторма на некоторых лодьях в бочки с пресной водой попала вода забортная, грозила дружине жажда неминуемая. Как могли, объяснили местным свои нужды, они вроде согласились, покивали в ответ. Вызвались добровольцы, собрали бочонки, а старшим с ними пошёл кормщик Агний Рябов. Ушли поутру, дело к ночи, но всё не возвращались товарищи наши. Тут слышу, кто-то по борту карабкается. Мальчонка местный, мокрый, холодный и лопочет что-то быстро-быстро. Показывает на нас, на берег и ребром ладони по горлу. Понял тогда, что не вернутся други наши никогда. Крикнул по лодьям, чтобы отплывали скорее. Да и ко времени — на берегу замелькали факелы и ветер донёс крики гневные. Быстро все собрались, только на судёнышке Агния замешкались без кормщика. К ним и подлетел воин местный, сбросил на палубу факелов связку. Занялся парус, загорелись просмоленные канаты, следом и дерево запылало. Дружина в воду попрыгала, стали нас вплавь догонять. Подобрали их, налегли на вёсла и ушли от земли негостеприимной. Потом уже, когда выучился по-нашему говорить, мальчик рассказал, что в глубине острова стоит храм Бога, Плюющегося Огнём, которому жители приносят жертвы человеческие, чтобы был к ним милостив и не тряс остров в гневе своём. Мальчонку тоже должны были положить на алтарь, но кто-то из наших, когда их пленили и заперли, помог сбежать, пожалев чадо. Вдали от берега подхватило лодьи течение сильное и понесло так, что вёсла ломались, когда пытались грести против него. Страшно было не знать, куда ещё несёт судьбинушка наша, но смилостивились боги, и через два дня плавания над головой созвездия знакомые показались. Потом течение ослабло и выпустило из стремнины к землям знакомым, где запасы пополнили.

Слушал рассказ Колояра и думал: «Как хитро он вывернул случившееся в плавании происшествие». Шторм был, но не такой страшный, как в рассказе. Да и переждали мы его в тихой бухте острова, на котором, кроме птиц, никто не жил. Лодья Агния Рябова погибла не в огне, а затонула. На стоянке команда открыла бочонок с вином заморским. Подумали, что выпьют по чарке и ничего плохого не будет. Только не простое вино было, а хлебное, двойной перегонки. Непривычные к такой крепости, мореходы быстро разум потеряли, передрались, доказывая, кто более всего достоин быть кормщиком. Стали удаль доказывать и решили в узкое горло входа в бухту через буруны кипящие выйти в море. Потом видели все, как носило по волнам щепы и доски. Не вся дружина погибла, спаслись пятеро вместе с Рябовым. Приказав всем собраться на берегу, Колояр объявил приговор: Агния повесить, остальным всыпать плетей, разделить по командам, а в порту выгнать взашей, без оплаты за поход. Долго не мог уснуть я в тот вечер. Укрывшись краем паруса запасного, сидел на палубе, размышляя о том, как сурово распорядился жизнями корабельщиков мой покровитель. Не спалось и Колояру. Долго бродил он между тюков груза, вздыхал, растирал ладонью грудь, потом заметил меня, сел рядом молча. Вдруг спросил:

— Осуждаешь меня, хлопчик?, — не дождавшись ответа, продолжил: — Агний был мне другом. Почти братом. Но когда отвечаешь не только за свою жизнь, приходится проявлять жестокость к виновным, иначе дурная зараза своеволия и безответственности на других перекинется. Кормщик допустил пьянку, драку, погубил корабль, людей и товары. Не мог я его простить, чтобы впредь и другим неповадно было. Не в последний поход лодьи водил. Запомни, часто, чтобы чужие боялись, приходится бить своих.

Завершая свой придуманный рассказ, Колояр поманил меня и сказал:

— Вот, великий царь, этот мальчик. Сейчас покажет то, что умеет делать каждый в их землях. Летает, правда, плохо. Но это потому, что маленький еще, — легонько подтолкнув меня в спину, приказал: — Яви государю, что можешь, Кощей!

Карачун смотрел на моё выступление как ребёнок. Он хлопал в ладоши, ахал, подбегал, чтобы видеть получше, толкал Колояра локтем, а потом сказал:

— Подари! Подари мне этого мальчонку, кормщик!

— Он уже твой, великий царь, — поклонившись, ответил тот.

Так я поселился в дворце. Поначалу жил на правах то ли шута, то ли ручной зверушки. Никто не обижал, но и всерьёз за человека не считали. Очень мне хотелось учиться, и стал я прятаться в классе, где царевичи занимались. Слушал, запоминал, оставшись один щепочкой на песке писал буквы и решал примеры. Однажды учитель задачу сложную дал отрокам, а они не могли сообразить, как её решить. Тот, рассердившись, ушел, заперев класс, и предупредил, что не выпустит до тех пор, пока не разберутся с решением. Боеслав и Драговит хоть и были царевичами, но обучали их в строгости. Могли и розгами пожаловать за леность. Долго они пыхтели и сопели над тетрадками, жаловаться друг другу стали на голод, жажду и потребности в уборную сбегать. Пожалел братьев, вылез из схорона и объяснил, как решить правильно. Да вот назад спрятаться не успел. Поймал меня наставник и за ухо к царю отвел — подумал, что баловства ради в класс пробрался. Карачун был мудрым царём. Старался даже в мелочах быть справедливым. Разобрался и на этот раз. Поспрашивал, что выучить успел, остался доволен ответами и приказал, чтобы учили меня с царевичами на равных. Думал, что сыновья захотят обогнать в премудрости учёной мальчишку безродного. Но те только потешались надо мной: