Майская ночь, или Утопленницы
- Автор: Евгений Юрьевич Лукин
- Жанр: Героическая фантастика / Юмористическая фантастика
Читать книгу "Майская ночь, или Утопленницы"
* * *
Раздавшееся снаружи шипение было настолько громким и неожиданным, что меня подбросило с плахи. На границе кромешной черноты и подвижного розоватого полусвета обозначились две огромные змеи: одна черная, другая пестрая. Я не слишком хорошо разбираюсь в пресмыкающихся, но таких у нас точно не водится. Без пяти минут удавы.
— Полночь, что ли, уже?.. — недовольно спросил хозяин пещерки, тоже приподымаясь со своего седалища.
Я вспомнил, чтó сейчас должно произойти, и стало мне дурно. Согласно преданию, каждую ночь, едва пробьет двенадцать, к великому грешнику Стеньке Разину приползают эти исчадья ада и терзают — грудь сосут. Потому она у него и разбухла — в бабью. Таково уж ему наказание от Господа Бога.
— П-пошли… в-вон… — неуверенно выдавил я, метнув испуганный взгляд в сторону пистолета. К счастью, сообразил, что резких движений лучше не делать… Кроме того, оружие-то — историческое, я ж не знаю, как с ним обращаться! Если это вообще оружие…
Змеи вопросительно повернули друг к другу граненые головы. Похоже, мое присутствие несколько их смутило. Выскочили и спрятались раздвоенные язычки. Такое впечатление, будто рептилии коротко о чем-то посовещались.
Степан же Тимофеевич тем временем грузной поступью приблизился к бочонку, возле которого стояла пустая глиняная плошка, и извлек с той стороны вполне современную пластиковую канистру. Отвинтил крышку, наполнил посудину всклень.
— Да все свои… — успокоил он приползших. — Снедайте…
Пресмыкающиеся поколебались чуток, потом, решившись, устремились к вожделенному молочку. Припали к миске с двух сторон.
— Так вы тут… — начал я — и, не договорив, тяжко осел на плаху.
— Дык… за столько-то годков, — раздумчиво промолвил старик, завинчивая канистру и снова пряча ее за бочку, — свыкнесси, чай… сдружисси… Им-то, болезным, тоже ведь не мед… Это ж тока мстится, что терзать кого — удовольствие…
Вернулся, сел.
— А молоко откуда берете?
— Малец один приносит. С Красного Стрежня. Матря евойная коровенок держит…
Некоторое время мы с ним молча смотрели, как насыщаются обе инфернальные твари. Вскоре вычистили они плошку досуха, разочарованно потрогали язычками керамическое донышко и, помедлив, отползли, словно бы выбирая, где прикорнуть.
— Так девка, выходит, колдунья была?
— Настя-то? Та ишшо… Спать не давала.
— Это как?
— Ну… жили мы в землянках всей шайкой. Я собе отдельну выкопал…
— А с головой-то что?
— Голова, в плат завернута, в уголке лежит. И наладилась она, ты слухай, со мной по ночам гутарить. «Эй, — надсмехается, — недовыросток! Так и будешь атаману Уракову кашу варить? Самому в атаманы пора…»
— На карьеру подбивала? — рискнул пошутить я.
— А то! Я ж и толкую: все бабы, все от них… А Ураков, видать, подслухал. «С кем энто ты, — пытает, — по ночам балакаешь?» — «С мамынькой покойной, — вру, — да с тятенькой покойным…» — «А иде голову девкину дел?» — «Закопал с молитовкой…» — «Айда, — велит, — отроем…» Пошли на бугор…
— Это Настин, что ли, бугор? — уточнил я. — Тот, который вы потом битым стеклом завалили, чтоб блестел?
Собеседник уставился на меня с недоверием.
— А ты почем знашь?
— Да я там преподавал…
— Чаво делал?
— Детей учил.
— В бурсе?
— Н-ну… можно сказать и так… Восьмилетка… Верхняя Добринка Камышинского района.
— И чаво? До сих пор блестить? Бугор-то!
— Блестеть не блестит, а слухи ходят. И битого стекла там много. Копнешь — скрипит.
— Ну дак!.. — самодовольно ухмыльнулся он в бороду. — Три воза стекол туда ухнули… А возчикам серебром уплатили.
— Вы дальше, дальше! — изнемогая от любопытства, подбодрил я.
— Чаво дальше? — сердито ответил он. — Дальше ему… Стали копать — ничаво, ясно дело, не выкопали. Ураков обратно меня пытать: «Иде голова?» — «Нету, — гутарю. — Видать, на сорок сажен в землю ушла…» — «Чаво б энто она ушла? — сумлевается. — Голова ж — не клад!» — «Как не клад? Покладено — значит, клад…»
Что-то скользкое и холодное коснулось моей голой ноги, и я чуть не заорал от неожиданности. Уставился, отшатнулся. Одна змеища (та, что пестрая) примащивалась поуютнее на моей правой ступне, лениво свертываясь в узел. Вторая подбиралась слева — явно с той же целью. «Как черная лента вкруг ног обвилась…» Я сидел ни жив ни мертв. Ужас объял. Абдраган вдарил.
— На тепло ползуть… — с нежной грустью заметил старик. — Ты уж их не забижай, не брыкай. Пушшай подремють…
— Ну и ползли бы к костру… — исступленно просипел я.
— Не-э… — Он лукаво качнул головой. — Обожгесси об костер-то…
Нет, интересное дело! Сидит рядом великий грешник с пожизненным сроком вплоть до Страшного суда — вот и грелись бы об него… Хотя… Собирательный образ, легенда. Об нее еще поди погрейся! А тут живой человек пришел… теплый…
— Ты, знай, слухай… — отвлек меня плод народного (да и моего, надо полагать) воображения. — Смотрить атаман Ураков мигучим своим глазом — и все смыслит. «Ох, — толкует, — и шельмец ты, Стенька… А ну кажи, чаво у тя там в балаганушке!» Ай, думаю, худо дело… Возвернулись в стан, слезли в яму. Глядь: нет головы! Плат на месте, а головы нету. Укатилась, видать, — почуяла…
Я, каюсь, слушал его вполуха — не до того было. Обездвиженный, почти парализованный, сидел и думал об одном: как бы невзначай не шевельнуться. Змеюки, кстати, оказались тяжеленные. Осторожно переместил барахло с колен под мышку — вдруг капнет на них, побеспокоит…
А старик, увлекшись, продолжал:
— Засмурел атаман. «То-то, — кумекает, — личико ейное знакомо показалось… Да уж, угораздило тя таку перву встречу сыскать… А плат-то чаво ж забыл? Голову прикопал, а плат забыл! Вернется ведь за платом… Ох, Стенька-Стенька! Натерписси ты от энтих баб…» Мудер был — ровно в воду глядел…