Три сердца, две сабли

– Voilà! – легко повел вилкой Бонапарт. – Кто успел, тот и съел. Трофей по праву. И по чину. – И тут же обратился к Мюрату: – Шустры егеря, Иоахим.

– О да, сир! – с гордым видом подтвердил Мюрат… и подмигнул мне.

– Не отчаивайтесь, Ромбар. В этой маленькой битве капитан первым прорвался на флеши – прямо-таки по-отечески подбодрил Бонапарт окаменевшего красавца. – В Москве найдем вам невесту еще краше…

Обещанию императора не суждено было сбыться: русская пуля сразила Ромбара наповал в первый же час Бородинской баталии.

– А вы, капитан, – сверкнул Бонапарт глазным белком, – сядьте рядом с невестой… Освободите там местечко герою!

Почти в беспамятстве, боясь и посмотреть на Полину Аристарховну, двинулся я вдоль стола. Вдогонку мне донеслось рычащее «браво!» Нантийоля. Я сел рядом с хозяйкой усадьбы. Она тоже была не в силах взглянуть на меня.

– Медлить нечего, жизнь коротка! – снова махнул вилкою Бонапарт. – Именем Франции объявляю вас мужем и женою. Поцелуйтесь.

Мы с Полиной Аристарховной поднялись, будто марионетки. Я видел ее и не видел перед собою. В глазах моих было темно… Но медлить и вправду было нельзя! Я коснулся губами ее губ. Она ахнула, будто обожглась. А мое сердце едва не вылетело из груди, как раскаленное ядро из пушки… и едва не взорвалось.

И вдруг Полина Аристарховна сама вновь приблизилась ко мне и шепнула совсем неслышно:

– Вы спасли меня! – …поцеловала в губы и отстранилась.

И вдруг все стало ясно мне… И ясно, во всех мельчайших предметах, как на завершенном, но еще не просохшем полотне, увидал я стол и сидевших за ним французов. Вдруг все они показались мне карликами, пигмеями африканскими, забредшими в Россию и безнадежно потерявшимися в ее чащобах…

Но сколь переменчива, однако, душа человеческая! Стоит поставить прямо перед нею искушение радостью земною, и тотчас вся она туманится, быв как бриллиант чистой еще миг назад. Так, еще недавно обуреваемый великими замыслами, как бы половчее убить супостата, теперь был уж я погружен в тяжкие раздумья о том, женат я в самом деле или не женат.

По здравому рассуждению, никак нет! Под венец мы с Полиной Аристарховной не попали отнюдь, объявил меня якобы законным супругом несравненной барышни чужеземный нехристь и супостат, и даже не меня, а капитана Луи де Шоме, вызванного «на плац» прямо из могилы… Однако ж был сей супостат императором, с коим пока весь мир считался – так шептал мне лукавый. И вот сама красавица поцеловала меня искренне, от всей души, призналась, что спас ее… и неужто она откажется после того пойти со мною под венец, оставив «указ французского императора» себе на память удивительной семейной легендою?

Любезный читатель, ты, наверно, догадался, что к тому часу я уже был влюблен без памяти в Полину Аристарховну, хотя сам себе опасался в том признаться.

Масла в огонь подлил Евгений, когда ужин завершился, а завершился он внезапно. Бонапарт вдруг коротко всех поблагодарил, живо вскочил из-за стола и, предупредив, что «привал будет коротким», стремительно вышел. Мюрат тоже задержался на миг, будто лишь для того, чтобы еще раз мне подмигнуть и проронить «вперед, егерь, в атаку!». Прочих генералов и офицеров Великой Армии как корова слизала.

– От всей души поздравляю вас, – скрыв сарказм, сказал Евгений, подошед к нам, все еще сидевшим и боявшимся не только слово сказать, но и взглянуть в глаза друг другу. – Мадам де Шоме, позвольте ненадолго увести от вас вашего супруга.

На обращение «мадам де Шоме» Полина Аристарховна вся содрогнулась и побледнела, как полотно. Увидав ее переживания, я вправду испугался, не возненавидит ли она меня за все случившееся представление теперь, когда опасность быть отданной неприятельскому генералу счастливо миновала?

– Согласитесь, капитан, стоило воскресать из мертвых, – уж дав волю своему патентованному сарказму, прошептал Евгений, когда мы отошли.

– В том шутки не вижу, – сурово отвечал я.

– А я и не шучу отнюдь, – вмиг преобразившись, серьезно сказал Евгений. – Вы достойно защитили Полину… и вы ее несомненно достойны. Я вижу ваши чувства к ней.

– Вы лишь за тем отвлекли меня, чтобы похваляться прозорливостью? – не позволил я себе размякнуть от его слов.

– Отнюдь нет, – не обиделся Евгений. – Лишь выражаю надежду, что ради матримониальных забот вы оставите свои убийственные замыслы. Впрочем, сняв с себя личину де Шоме, вы в любое время вернете себе свободу.

– Будьте вы прокляты, Нантийоль! – не сдержался я, хотя и не чувствуя в сердце ненависти к нему.

– Я уже был проклят многими, – улыбнулся Евгений, явно заметив, что силы в моем проклятии не много. – Лишнее проклятие – не обуза. И напоминаю: из усадьбы я вас не упущу. Следить за вами, разумеется, не стану, но… не принуждайте меня к коварной жестокости, пощадите, по крайней мере, вашу молодую супругу.

О если бы я мог контузить его в тот миг одним взглядом! Что попусту было произносить угрозы?

– Вижу, сил в вас прибавилось, – заметил Евгений. – Хорошо. Мне нужен равный соперник, еще не успевший прокиснуть в семейном болоте. И вы тоже о том не забывайте.

Увы, я отлично о том помнил. И коротко раскланялся с Евгением. Однако тут же смешался, не зная, куда податься. Посуди сам, любезный читатель: по всему мне полагалось, дабы не вызвать подозрений, направиться прямиком в супружеский альков… Но как?!

Счастливо выручила сама Полина Аристарховна. Пока мы обменивались любезностями и тайными угрозами с Евгением, она покинула столовую, и я уже начинал тревожиться, как бы чего не вышло за ее пределами. Внезапно появилась она счастливая и радостная, с горящими глазами, схватила меня за руку и потянула за собою. Я ног под собой не чуял.

Она привела меня прямо в свою спальню, усадила у туалетного столика и горячо зашептала. И что бы ты думал, любезный читатель, зашептала? Новый военный план!

– Александр, теперь у вас нет возможности покинуть усадьбу и сообщить на главную квартиру о местопребывании Бонапарта. Напишите короткое донесение. Вот бумага, вот чернила, вот перо. – Все необходимые орудия она немедля поставила предо мною. – Пишите. Гонец уже наготове.

– Какой гонец?! Где?! – поразился и заодно ужаснулся я.

– Васька! Пашкин брат! Он близ нас и ожидает в надежном укрытии! – удивила меня в который раз храбрая предводительница партизан. – И не смотрите на меня так. У нас в доме множество тайных ходов. Дело верное. Пишите скорее!

– Вы подвергаете себя безмерной опасности! – только и нашел я что сказать.

– Не думайте остановить меня! – предупредила Полина Аристарховна едва ли не с тем же безудержным упрямством, что и Евгений… и приказала вновь: – Пишите!

Донесение было готово в пару минут. Скрыл я от Полины Аристарховны, что оное будет уж вторым за пазухой у Пашки… И разумел я наверно, что Бонапарт в сем лесном гнезде ненадолго задержится и, когда Васька доставит донесение, коли ему повезет, весь французский «синклит» во главе с императором уже будет на дороге к Бородино. Впрочем, авось – тоже нешуточная надежда.

Сгоравшая от нетерпения Брунгильда или Афина, уж не знал я, как и назвать Полину Храбрую, едва ли не из-под пера выхватила важную бумагу, торопливо сложила, воткнула в конвертик и отвернулась от меня, чтобы скрыть его куда следует.

Я поднялся, вздохнул полную грудь… и выдохнул дорогое мне имя:

– Полина Аристарховна…

Она стремглав повернулась ко мне, засверкала чудесными очами и только проронила:

– Вы… я…

Я возненавидел себя еще прежде, чем начал говорить те чересчур разумные и правильные слова, за какие себя и презирал в те мгновения. Признаться бы ей тотчас, пасть на колено! Но, увы…

– Полина Аристарховна, в том необычайном положении, в коем мы оказались, – пустился я вещать речь, наспех заготовленную, как и донесение, – легко поддаться порыву и наговорить друг другу необдуманные слова и даже дать опрометчивые обещания, кои впоследствии представятся мимолетным безумием. Мы должны многое сказать друг другу. Но давайте подождем, пока грозные тени развеются… Одно же обещание даю вам немедля, вернее повторю, как клятву: я отдам за вас жизнь тотчас, если Господь и честь потребуют.

А что еще я мог сказать девице, любезный читатель? Признаться ей сейчас в любви, окончательно завоевать сердце, вселить радость надежды, а через час-другой, коли Бог попустит, пасть от руки Нантийоля, с коим судьба меня сковала в тот день намертво? Ну, разве не подлость вышла бы?

Дрогнули ресницы, затуманились глаза Полины Аристарховны. Она трепетно улыбнулась мне:

– Я знаю. Я навеки ваша должница, – тихо проговорила она. – Вы мои ангелы-хранители.

– Ангелы? – опешил я. – Сколько же нас?! Разве ангел-хранитель у каждого из нас не один?!

– А мне вот Господь, по неизреченной Своей милости, двоих послал – вас и Евгения, – с обезоруживающим простодушием призналась Полина Аристарховна.

Все во мне – и душа, и тело, – вмиг окаменели. Я даже не почувствовал щекой легкого поцелуя девицы, сердце мое не дрогнуло, замерев и охолодев, как плита могильная.

Ни слова более не успел я сказать вослед Полине Аристарховне – выскочила она за дверь и пропала, не оставив даже стука каблучков. Она исчезла… а я остался стоять, но не один, а в компании с мрачной тенью Нантийоля. Он и вправду был теперь неотлучен, все время рядом, за плечом моим, уж не ведаю, каким, коли и его девица назвала ангелом... да и было за что. Стоял тут он невидимо и, верно, ухмылялся саркастически и высокомерно, истинно по-французски. И нам двоим не вынести цепи, коей скованы наши судьбы, – вот что прозрел я. И ничто под небесами уже не могло предотвратить нашего смертельного поединка… Разве только внезапное извержение Везувия – да где он тут, в подмосковной глуши, сей Везувий?!

– Что ж. Все к лучшему, – рассудил я едва вслух, кое-как справившись с болью душевной. – Коли не сложится, так не будет и пустых угрызений.

Быстро написал я еще одну записку – причем по-французски. В ней сообщал я хозяйке усадьбы о том, что не нахожу возможным оставаться в ее комнате и тем более наедине с нею, пока дом ее остается главной квартирою самого императора Франции. Так писал я, дабы не возникло у постороннего лица, коли, не дай Бог, записка окажется в чужих руках, ни единого намека на мое истинное предназначение. «Обязан я пребывать на страже покоя, – неопределенно выразился я в конце и подписью поставил латинскую “S” – единственное, что у меня было общим с поднятым из сырой земли капитаном де Шоме, чью личину мне пришлось носить.

Постановил я себе провести всю ночь, подобно стражу, на ногах во внутреннем дворе усадьбы. Немало в том было и желания подразнить Нантийоля, как мне чудилось, видевшего меня даже сквозь стены. Решил я, что, ежели даже сам Бонапарт подойдет и погонит в «супружеский альков», отвечу я ему словами записки: помилуйте, ваше императорское величество, не до молодой жены мне, обязан, мол, охранять ваш покой…

Так вот и шатался я по двору, делая грозный и озабоченный вид и с облегчением замечая, что настоящим стражам, коими кишел сумрак вокруг, нет до меня дела. Евгений не показывался, и сдавалось мне, что он дремлет у себя в тепле, пока я мерзну наружи, порой поглядывает одним глазом в окно, видя ночью все, как матерый хищник… да и посмеивается себе.