Искусство и его жертвы

3.

До весны жили в Петербурге, в той же самой квартире на Большой Морской (Аграфена Федоровна и Арсений Андреевич возвратились в Москву вскоре после свадьбы), проводя дни и ночи в жарких любовных схватках, несмотря на трескучие морозы за окном. В феврале Надин родила девочку, крепкую, здоровую, и ее окрестили Ольгой (крестной матерью стала Лидия). А в конце апреля молодая чета Нессельроде наконец-то отправилась в свадебное путешествие.

Связанных железных дорог в Европе не было еще, линии только строились, и поэтому до немецкого Киля плыли из Петербурга на пароходе. Финский залив был еще полон льдин, и они то и дело стукались о железные борта судна, заставляя пассажиров трепетать всеми фибрами. А от Киля до бельгийского Льежа Дмитрий с супругой добирались на лошадях. Там, под Льежем, три недели наслаждались жизнью в Спа, знаменитом курорте, где еще Петр I пил лечебные Пуонские воды. В первых числах июня переехали в Баден-Баден, принимали ванны и играли в местном казино. В старом парке встретили поэта Жуковского — тот гулял со своими маленькими детьми, 5-летней Сашенькой и 3-летним Пашенькой, и казался им не отцом, а дедушкой: лысый и какой-то болезненный. Сообщил, что здесь, на курорте, лечится не он, а его молодая жена, у которой после вторых родов было расстройство слуха, зрения и координации походки.

Лидия хотела ехать дальше в Италию, искупаться в море, но Жуковский отговорил, утверждая, что теперь не время, там идет война, армия Гарибальди бьется против австрияков, и вообще неспокойно. "Скоро полыхнет по всей Европе, — утверждал литератор. — Слышали про "Союз справедливых"? Некто Маркс и компания мутят воду. Призывают свергать монархов по примеру французской революции". Он нагнал на молодоженов такого страху, что они, от греха подальше, поспешили в Париж.

О, Париж 1847 года! На престоле Луи Филипп Бурбон, добродушный толстяк, прозванный "Король Груша", так как его лицо, узкое сверху и с оплывшими дряблыми щеками, напоминало бере или дюшес. В Историческом театре — "Королева Марго" Дюма. В Пале-Рояль — водевили Лабиша… Роскошь, легкая музыка, брызги шампанского, куртуазные вечеринки, в ходе которых гасились свечи и любовные пары составлялись наобум, что называется "в темную", а потом, при свете, веселившиеся не знали, кто был с кем…

Но вначале чета Нессельроде ни о чем таком не подозревала и невинно развлекалась, посещая концерты, галереи и ресторанчики. Смуту в их души внесла встреча с Машей Нессельроде, а теперь уже не Нессельроде, а Калергис: та вернулась в Париж в середине лета, окончательно порвав со своим любовником, романистом Альфредом де Мюссе, автором знаменитой книги "Исповедь сына века".

Девять лет назад, на 17-м году жизни, вышла замуж за богатого грека, графа Яна Калергиса, родила ему дочь. Но совместная жизнь длилась у них недолго: домосед, сибарит, он терпеть не мог общество и светские посиделки, а она, напротив, только и мечтала о славе пианистки, о концертной деятельности в Европе и любила находиться в центре внимания. В общем, не сошлись характерами. И Мария, прихватив ребенка, убежала от мужа вначале в Варшаву, где брала уроки музыки у Шопена, а затем в Вену, где училась у Листа. Наконец переехала в Париж и обосновалась в особняке на улице Анжу, 8. Дочка обременяла мамашу и была отдана ею в пансион для девочек при монастыре.

Улица Анжу находилась неподалеку от Опера, Тюильри и Елисейских Полей. Узкая, как и все старинные парижские улочки, дом, построенный еще век назад, трехэтажный, с окнами-балконами, вход из-под арки справа. Лестница с витыми перилами. Золоченый колокольчик у двери.

Дверь открыла горничная в белом переднике. "Сильву-пле", — пригласила в гостиную. Там сидела возле рояля и наигрывала какую-то легкую пьеску невысокая темноволосая худощавая дама лет двадцати пяти. Общими чертами лица походила на Карла Васильевича (все-таки родная племянница) — крючковатый нос, тонкие недобрые губы; но глаза были выразительны — в них читались ум, воля и талант.

Вскрикнув, распахнула объятия:

— О, мон Дьё, Митя, как я рада тебя увидеть!

Пальцы у нее были тонкие, жилистые и без маникюра.

Поцелуи, возгласы длились бесконечно.

— Познакомься, Маша: это моя жена Лидия.

— О, ма шер кузин, вы великолепны. Настоящая русская Венера. Вы позволите вас обнять по-родственному?

От мадам Калергис пахло дорогим табаком.

— Да неужто курите?

Пианистка хмыкнула:

— Иногда, чуть-чуть. Эту моду у нас ввела Жорж Санд. Любит одеваться в мужское платье и смолить трубочку. Ну, и светские дамы — тут как тут, переняли привычку.

— Лучше бы тебе не курить, — озабоченно сказал Дмитрий. — У тебя же слабые легкие.

— Да я брошу, брошу.

Вместе пообедали, а потом дожидались суаре — у Марии был салон, где любила собираться местная богема. Первым пришел сухопарый еврей лет пятидесяти, совершенно седой, опиравшийся на палочку. Улыбался несколько натянуто.

— Познакомьтесь, господа: мой бесценный друг Анри. По-немецки — Генрих. Он поэт, вы, должно быть, слышали?

— Гейне, — представился мужчина.

— О, конечно, Генрих Гейне! — обрадовалась Лидия. — Я читала ваши стихи в "Книге песен".

— Филен данк, — поблагодарил посетитель сдержанно.

Вскоре подошли и другие гости, среди них выделялся шумный громкоголосый француз, тоже поэт, Теофиль Готье, прочитавший стихотворение, посвященное хозяйке салона — "Мажорно-белая симфония", встреченное бурной овацией. Лидия сжала Дмитрию руку, прошептала взволнованно:

— Господи Иисусе, мне сие не снится? Я в Европе, в Париже, и болтаю запросто с такими людьми!.. Всё благодаря тебе, дорогой. Я так счастлива!

— А я счастлив, что ты счастлива.

После медового месяца в Петербурге это были лучшие минуты в их жизни.

Под конец вечера, после игры Марии на фортепьяно, появился еще один гость — стройный высокий молодой человек с шапкой курчавых каштановых волос. Смугловатая кожа, карие глаза. Был одет изысканно, по последней парижской моде — фрак без фалд и с прямыми карманами по бокам, белый жилет, пестрый галстук, завязанный в форме бабочки. Вскоре Мария подвела его к чете Нессельроде:

— Я хочу вам представить еще одного моего хорошего друга. Это Александр Дюма.

— Как, тот самый Дюма?! — поразился Дмитрий.

Калергис рассмеялась:

— Тот, да не совсем: Александр Дюма-младший. Сын прославленного драматурга и романиста. Тоже, между прочим, поэт, а теперь задумал большой роман. Правда же, Саша?

Александр с улыбкой помотал головой:

— Не люблю говорить о планах на будущее. Чтоб не сглазить.

— Суеверие — суть язычество, — неожиданно для себя самой высказалась Лидия.

Он взглянул на нее с любопытством. И спросил:

— Вы надолго в Париж, мадам?

— Я надеюсь, до конца лета.

— Очень рад нашему знакомству.

— Да, я тоже.

Молодой человек кивнул и ушел вслед за Калергис к другим гостям. Лидия взглянула на Дмитрия с восхищением:

— Сын Дюма, представляешь?! Я в восторге, Митя!

Муж отреагировал сдержанно:

— Ты ведешь себя, как провинциалка. Был бы сам Дюма — можно согласиться. А то сын! Тоже мне, фигура!

— Нет, не говори. Он такая душка.

— Но-но, — пригрозил недавний молодожен наигранно. — Не влюбись, голубушка.

— Я уже влюбилась. — Рассмеялась звонко. — Разумеется, только платонически.

— Этого еще не хватало.

Дмитрий поскучнел, перестал шутить, вечер у кузины начал его нервировать. Он с трудом вытерпел еще полчаса, а потом предложил супруге уехать. Та в недоумении стала протестовать: только половина десятого, самый разгар интересных разговоров! Муж ответил холодно:

— У меня голова что-то разболелась. Вероятно, слишком много курил.

— Выйди на балкон, подыши.

— Не поможет, знаю.

— Ну, еще посидим чуть-чуть. Неудобно уходить раньше всех. Что о нас подумают? Скажут: дикие русские, не умеют себя вести в светском обществе.

Нессельроде-младший завелся:

— Мне плевать, что о нас подумают эти клоуны. Жалкие болтуны и бездельники.

— Ах, пожалуйста, Митя, не разыгрывай из себя сноба. Мы ничуть не лучше. И вообще я хочу остаться.

— Это не имеет значения. Я хочу уехать.

Побледнев, молодая дама произнесла:

— Можешь уезжать, коль так приспичило. Кто тебе мешает?

— Мы уедем вместе.

— Да с какой такой стати?

— Ты моя жена. И обязана во всем подчиняться.

— Подчиняться — да. Но не исполнять любые капризы.

— Исполнять! Слепо исполнять! — Он с такой силой сжал ее ладонь, что Закревская вскрикнула.

Гости, смолкнув, как один повернулись к Нессельроде. Лидия заизвинялась:

— Господа, не обращайте внимания, это случайно вырвалось. Всё в порядке.

Несколько минут оба супруга сидели злые, дуясь друг на друга. Первой заговорила она:

— Ты мне сделал больно.

Он пробормотал:

— Душенька, прости. Сам не знаю, что на меня нашло.

Помолчав, женщина спросила:

— Да неужто ты меня ревнуешь к этому хлыщу?

Дмитрий засопел, а потом ответил:

— Ты сама сказала, что тебе он по вкусу.

— Шуток не понимаешь, милый?

— Нет, не понимаю таких.

— Очень, очень жаль. Ревновать нелепо. Ты же знаешь: мне никто не нужен, кроме тебя.

Посмотрел на нее насуплено:

— Поклянись, пожалуй.

— Я уже клялась перед алтарем. Этого достаточно. — Чуть помедлила. — Хорошо, если ты желаешь — уедем.

— Нет, изволь остаться.

— Ты ж хотел уехать?

— Я уже раздумал.

На обратном пути, взяв извозчика, первое время сохраняли молчание. Наконец Лидия сказала:

— Митя, не сердись. Мы должны учиться жить в согласии друг с другом. Привыкать уступать без нервов. Коль бываем в свете, поневоле общаемся: ты — с другими дамами, я — с другими же кавалерами. Ревновать нельзя. Мы не на Востоке, ты не шахиншах, я не одалиска.

Успокоившись, он уже обрел способность критически мыслить и проговорил с иронией:

— Очень жаль, что не на Востоке.

— Ты хотел бы запереть меня в башне?

— Я хотел бы иметь гарем.

Рассмеявшись, она стала театрально колотить его по плечу сложенным веером из слоновой кости.