Ждите, я приду. Да не прощен будет

* * *

На следующий день, 26 июня 1718 года, было объявлено, что царевич Алексей Петрович скончался.

А ещё через два дня в Питербурхе с Адмиралтейской верфи спускали построенный его величества собственным тщанием корабль «Лесной». Шумство было немалое.

С полудня потянулись к верфи со всего города кареты пышные, колымаги, корытами гнутые, возки разные, тройкой, а то и шестериком запряжённые. Подвигались к верфи сенаторы, министры, дипломаты иностранные. Кучера ярили коней, выхваляясь друг перед другом.

Пётр подъехал на своей всегдашней, известной каждому в Питербурхе двуколке с рыжим солдатом на облучке. Спрыгнул на землю и не то кивнул ожидавшим его персонам государственным, не то только головой дёрнул сверху вниз от неудобства воротника мундира Преображенского, по случаю праздника надетого. Лицо у царя под низко надвинутой шляпой было тёмное и неподвижное.

К Петру соколом кинулся светлейший, заговорил быстро-быстро, округло разводя руками. Но слов его никто не разобрал. С Невы ветром потягивало свежим, да так, что иные из стоящих у верфи лиц важных шляпы руками придерживали.

Пётр, широко расставив ноги, не мигая, смотрел на корабль. От него ждали слов каких-либо. Но он молчал. Мужи государственные топтались неловко на плахах и горбылях, в грязь брошенных. Наконец Пётр сказал что-то Меншикову. Тот вперёд ступил и крикнул мужикам у стапеля. Один из них в чистом армяке и больших, как сани, лаптях, подпоясанный низко праздничным красным кушаком, подбежал к Петру и к ногам царя опустил тяжёлый молот для выбивания клиньев с полозьев под кораблём. Пётр крепкой рукой взялся за рукоять и неожиданно оглянулся на стоящих за его спиной мужей. Резко повернулся и поймал взгляд, уколовший его в спину. Из-за шляп, из-за лиц настороженных глядели на него пристально чьи-то глаза. Вгляделся царь, узнал: Плейер — резидент цесаря германского. Глаза Плейера, в ресницах белёсых австрийских, были внимательны гораздо и не то спрашивали, не то осуждали или пугали вовсе, страшили чем-то. С минуту Пётр смотрел в глаза те и, лица не изменив, отвернулся, вскинул на плечо молот и пошагал к кораблю.

Спину Петрову буравили глаза Плейера, страшили. Но глуп был резидент австрийский с глазами помаргивающими, с шеей цыплячьей, кружевами пенными одетой. Как понять ему было из благополучия своего немецкого, из упорядоченности мелочной, когда всё по полочкам расставлено — от горшка срамного до желудочных таблеток на столике ночном, — что испугать Петра, перешагнувшего в жизни своей через самое страшное, уже нечем.

Пётр подошёл к стапелю и крикнул мужикам:

— Давай, давай! Становись для спуска!

И всё с тем же лицом каменным поднял молот...