Золото Плевны. Золото Сербии

Эпилог

Болгария. На склонах Шипки.

Остатки русского корпуса втягивались в заросшие шиповником горы Шипки.

– Единственный правильный приказ ентого генерала, как его там? – уточняя, спросил Швырь, покручивая седой ус.

– Столетова, – подсказал Микола и укоризненно покачал головой. – Негоже подхорунжему целого генерала собачить. Старый казак сразу возразил:

– Как же мне, воину, относиться к командиру, который после горного перехода без роздыха и разведки на целый укрепленный город попер?

– Откуда знаешь, что отдыха не было? – недоверчиво спросил сотник.

– С донцами из полусотни Никифорова побалакал.

– Когда только вы, Батька, успели везде побывать? А место для табора присмотрели?

– Присмотрел, и золотишко надежно пристроил, вон Гамаюн помог. А может, проскочить успеем, пока османы плотно не обложили.

– Без золота просочились бы, как бы нехристи, холера им в бок, ни лютовали. Бачишь, как вышло, думали, по русским тылам с обозами на Родину вернемся, а видно, опять на чужбине задержаться придется.

– Погоди, дай отдышаться. Глянь, Микола, чего канониры робят!

Трехпушечная батарея новейших пушек разворачивалась в боевой порядок. Артиллеристы были хорошо вышколены, двигались сноровисто, без лишних движений, офицер, не вмешиваясь, курил возле перевернутой бочки, мол, чему нужно научил, теперь лучше не мешать.

– Чего робят?!

Чего тут понимать: умирать готовятся. Пушки тяжелые, на эти кручи не затащишь. Просто бросить, видать не захотели, последний бой дать желают. Весьма похвально и благородно: и отход корпуса прикроют, и сами героями умрут. Что может быть лучше для воинов на войне?

– Пока еще не умерли, – сказал Грицко, – может, поможем, атаман?

– Чего не помочь православным, – сказал Билый, пожимая плечом. – Так, браты, слушай диспозицию: мы с Грицом вон за теми валунами заляжем, Сашко с Гамаюном – вон в тех кустах, на другой стороне прохода. Вы, Батько, чуть ниже этого места наш отход прикрывать будете. Скажем, вон с того уступа, ну да сами определитесь, чай, не в первый раз. Вопросы?

Казаки пожали плечами. Швырь улыбнулся, но сдержался от шутки. Горы были наполнены суетой. Солдаты скатывали крупные валуны в редуты, перекрывали и так узкие проходы. Потные офицеры метались между рядовыми и штабными палатками.

– Бойся! – закричали чуть выше и левее. Каменюка с лошадь катилась по склону, увлекая валуны поменьше в каменный поток.

– Ладно лапотники проход перекрывают. Кавалерия не пройдет, да и пехоте в ниточку вытягиваться придется.

Казаки одновременно посмотрели на одинокую батарею у подножья прохода. Швырь вмиг стал серьезным, с досадой взмахнул рукой, выругался сквозь зубы.

– Прости господи, пошли, атаман.

Многие солдаты были в лаптях вместо разбитых вдрызг сапог. Решение брать Плевну, где размещались военные склады Порты, принималось отчасти желанием возместить материальные потери, понесенные при горном переходе. Только турецкий генерал, сидевший в Плевне, располагал превосходящими силами, он хладнокровно дал Столетову понести большие потери при штурме, а теперь надеялся уничтожить остатки русского корпуса.

– Господин сотник! – откуда-то сверху кричал Сашко. – Тут до вас ходок, станичники привели. Говорит, по важному делу.

– Отабориться не успели, уже ходоки пошли, всем пластуны помочь должны, – заворчал Швырь. Микола кивнул, верно, мол, не любил, когда дело перебивают, но суровый Грицко вдруг остановил тронувшуюся ватагу:

– Погодь! Там дид старый. Надо уважить.

Все обернулись. Спешить надо было, помочь артиллеристам, а то и не успеть можно. Волна османской пехоты неудержимо приближалась. Швырь хотел высказать общую мысль, но промолчал, глядя на старого солдата. Тот бухнулся на колени и пополз к ним, растирая выцветшей кепи слезы по морщинистому лицу. Все ошеломленно замолчали, словно заглотнули языки. Старик избрал почему-то старшим Грицко.

Стал неистово креститься, кланяться, не сбавляя хода, пополз к своей цели.

– Христом Богом прошу, помогите!!! – и столько отчаяния было в чужом голосе, столько надрыва и хрипоты, что все невольно поежились. – Помогите! – Старик попытался обнять ноги Грица.

– Ни, диду, то мне не любо.

– Спасите!

– Да что случилось, старик? – подал голос Билый. – Обидел кто, кого спасать?

Надо отдать должное старому солдату – сориентировался он сразу, не вставая с колен, изменил направление и подполз к сотнику.

– Да хватит уже ползать! Вставай! Говори, старче. Нет времени.

Старик тяжело поднялся. Губы его тряслись.

– Не за себя хочу просить! – Он полез за пазуху. – Не за себя. – Достал из мешочка на витой веревочке массивный золотой перстень, стал совать в руки. – Отдам. Графский перстень. Семейная реликвия! Только спасите поручика!

– Твоей семьи, что ли, реликвия? – сказал Швырь, рассматривая из-за плеча перстень.

– Нет, – отчаянно затряс головой старик, – графской семьи. Маменька-графиня на крайний случай дала. Как чувствовала, что с сыном беда может приключиться!

– В полон, что ли, взяли? – равнодушно спросил Грицко.

– Нет, – старик снова затряс головой. – Там он, – кивнул вниз, указывая на батарею. – Командует последним боем!

Казаки как-то расслабились.

– И что? Перстня не жалко? – подначил Швырь. – Не мало ли даешь за барина своего, вестовой? Поди, графская жизнь дороже стоит?

– Дороже, – прошептал старый солдат, – только нет больше ничего. – И глаза прикрыл.

– Дело-то не простое, – задумчиво протянул Швырь, – сам понимаешь. Да и странно все это, чтоб так холоп по барину своему убивался. Не слышал я про такое. Может, ну его?

Старик резко открыл глаза, посмотрел на казака и неожиданно выпалил:

– То больше, чем барин! То сын мне!

Швырь отшатнулся.

– Как сын?

– А вот так! То грех мой смертный. Думаешь, легко растить сына, всю жизнь рядом быть с ним дядькой верным, а теперь видеть, как его убивают?

Казаки помолчали, переваривая чужое горе. Сотник кивнул. Все тронулись. Сам же положил руку на плечо солдата, уходя последним.

– Поможем. Тайна твоя с нами останется. Не печалься, не болтуны мы. Ты вот что. – Он снял сидор, в момент развязал узел. Достал новенькую белую папаху.

– Орлом лети к сыну, пусть папаху наденет, так мы его в свалке не потеряем, но, диду, вы воин старый, должны понимать, поручик не баран – силком не уведешь, а от пули случайной мы укрыть не можем…

Уже на бегу старый солдат крикнул:

– Слыхал я про вас. Надежа моя последняя!

Тут батарея отметилась тройным залпом, окутав свои позиции сизым дымом.

Уже лежа за обросшим мохом камнем, Грицко, перезаряжая винтовку, не вытерпел и спросил:

– Сын?

– Так говорит, – пробормотал Микола и выстрелил. Набегающий турок выронил винтовку, свалился под ноги поручику.

– И дядькой и вестовым при сыне?! – Гриц снова удачно выстрелил. Поручик потерял папаху, но продолжал отчаянно вертеться на позиции, заваленной трупами. – А как это – дядькой?

– Сызмальства, значит.

– Поди ты! – подивился Гриц и снова выстрелил. – Значит, верно думал.

С батареи на гору бежало человек двадцать. Офицер все еще не уходил с позиции.

– Да. Наверное, еще та пытка – быть рядом с сыном и не сметь признаться в этом, и видом никак не показать.

– И зачем такие мучения?

– Наверное, чтобы рядом всегда быть. По-другому ему отцом и не получилось бы. – Сотник поднялся из-за валуна и закричал:

– Поручик! Господин поручик! Сюда.

Артиллерийский офицер словно и не слышал. Склонился над телом ловко срезанного турецкого офицера. Резко выпрямился и стал снова палить из револьвера в кучу турок. Быстро она развалилась. Из свалки выбрался окровавленный солдат, и уже вдвоем они стали взбираться в гору.

– Поди ты, – удивился чужому поступку Гриц и снова выстрелил, – сам не ушел, пока последнего своего солдата не вытащил?!

– Истинно так, – сказал сотник. – Хороший офицер. Достоин уважения.

– Горяч больно, – покривился верный друг. – Точно убили бы, не подоспей вовремя. Папаху такую потерял!

– Молодой, вот и горяч. Папаху новую дома справим. Давай поднимай коней.

Спасенный поручик смотрел на казаков в седлах расширенными глазами, не веря такому чудесному исходу – смерть его еще обнимала, игриво заглядывая в глаза.

– За стремя держись, – сказал Гриц, и кони легко потрусили в гору. Микола повернулся, задорно улыбнулся, зная, что все страхи позади:

– Прости, ваше благородие, седло не предлагаю, конь тебя не подпустит, а времени в обрез. Дядька ваш нас нанял оборонить, золотом обещал расплатиться.

Поручик захватал воздух ртом, взмолился:

– Погоди, дай отдышаться, да и канонира моего перевязать нужно.

Сбавили ход, а потом и вовсе остановились. Гриц занялся фейерверком, доставая чистые тряпицы. Микола же продолжал смотреть на молодого графа, пытаясь увидеть в нем черты старого солдата. Не увидел. Держался поручик с большим достоинством. Истолковав казачий интерес по-своему, спросил:

– Так что тебе дядька обещал?

– Перстнем золотым прельстил.

Поручик плечом дернул. Брови сдвинул, что-то внутренне высчитывая, потом решительно полез в карман, достал золотой портсигар:

– Может, это подойдет, – и пояснил: – Подарок отца в день получения офицерских эполет. Он только с надписью.

Казак взвесил на ладони массивный прямоугольник.

– Не жалко? Видать, дареный.

– Отец с рождением русского офицера поздравлял, а сегодня я как заново народился.

– Отец жив?

– Два года как… – Оба перекрестились.

– Тогда не возьму. Беречь такие подарки полагается, память об отце священна. Ты, поручик, уразумей, не за золото мы пошли. Не каждый холоп так за своего барина просит. Интересно стало! Да и ты не плошал: один был в белой папахе, вертелся чертом, геройствовал, терял тебя не раз. Рад, что вышел из рубки целым. Вот папаху твою взял бы! Где она?

– Нет. Утерял, – растерянно пробормотал поручик. Пластун усмехнулся в усы, но вернуться не предложил. Граф посмотрел на его поношенный головной убор. – А давай так, я у тебя папаху куплю – и нравится мне она, и память о тебе будет. Да и негоже мне, офицеру, без головного убора, не ровен час на доклад вызовут.

Сказал и принялся вытаскивать все ассигнации, которые были в кармане, протянул ухмыляющемуся казаку.

– На память, господин поручик, я утерянную ночью добуду, если турки не утащат, а пока эту носи, – снял свою, протянул и снова как-то по-свойски улыбнулся. Тут с горы стал сбегать старый солдат, крича:

– Барин, Иван Матвеевич. Живой!

Поручик при голосе знакомом дернул усом, начал половчее пристраивать непривычный головной убор. Сделал несколько шагов вперед. Казаки переглянулись. Микола подмигнул. Гриц пожал плечом. Все решилось молча, пока здесь – и присмотрят, и на ноги помогут встать – люди хорошие, и тайна у них одна на двоих. Ну а кто не знает про нее, так на то она и тайна.

– Змейкой, змейкой беги, – крикнул Микола и добавил тихо: – А то до Плевны не остановишься.