Гибель Сатурна

* * *

Вставшее над горизонтом солнце заливало мир ослепительными лучами. «Рено» Иришки мчалось по шоссе, словно выпущенная из лука стрела.

– Да, жаркий был денечек, – Серджио довольно потер руки и радостно засмеялся. – Но сегодня, похоже, тоже мерзнуть не придется. Правда, не мешало бы прикорнуть на часок-другой. Вы, русские, сделаны из железа, вы, наверное, вообще никогда не отдыхаете, а бедный итальянец нуждается в здоровом и регулярном сне.

У Иришки, сидевшей за рулем, на глазах выступили слезы.

– Что с тобой, Нини? – всполошился Пеллегрини. – Тебе плохо?

– Нет, – сказала она, шмыгая носом. – Это я от радости.

Волин бросил на нее быстрый взгляд, спросил осторожно, может, ему лучше сесть за руль, а то, наверное, она устала.

– Ничего, – отвечала Иришка, – как-нибудь справлюсь.

Совринтенденте довольно кивал: она справится, русские сделаны из железа. А Нини – настоящая русская, хоть и французский ажан.

– Скажи лучше, как ты понял, что они живы? – Иришка кусала губы: ночной кошмар развеялся, ей хотелось и плакать, и смеяться одновременно.

Волин пожал плечами. В общем-то, это было довольно просто.

– Конечно, просто, – перебил его Серджио. – Проще простого. Эти дети приносят своему хозяину деньги, зачем же он будет их убивать? Логика, Нини, простая логика.

Волин заметил, что он не так силен в логике, как синьор комиссарио. Он исходил из того, что видели его глаза. Во-первых, вентиляция в заднем отсеке минивэна была включена. Следовательно, Тоцци заботился о том, чтобы дети во время перевозки не задохнулись. Если бы они были трупами, зачем нужна была вентиляция?

– Может быть, ее включили раньше, а потом так и оставили, – пожал плечами совринтенденте.

– Второе, – продолжал Волин. – Тела детей не просто побросали в кузов, они сидели на креслах в удобных позах и были пристегнуты. Едва ли трупы стали бы раскладывать так тщательно.

– Он аккуратист, наш синьор Романо, он художник и эстет, – Серджио снова не утерпел, чтобы не вставить словечко. – Ему было бы неприятно, если бы дети, которых он так любил, и на которых, может быть, заработал кучу денег, были бы навалены, как дрова.

– И, наконец, в третьих, – сказал Волин, не обращая внимания на болтовню Пеллегрини. – Тоцци даже не попытался прикрыть тела, как-то спрятать их от постороннего взгляда. Трупы, конечно, он бы не повез так открыто. И поэтому я предположил, что он просто погрузил детей в очень глубокий сон, возможно даже, в кому.

Пеллегрини довольно кивнул головой.

– Да, наш Арресто почти такой же умный, как и я, – заметил он.

– И тем не менее остались кое-какие вопросы, – Иришка сосредоточенно глядела на дорогу, после бессонной ночи ей хотелось спать. – Почему, не тронув ребят, Тоцци устранил воспитательницу?

Волин подумал немного и предположил, что та мешала ему вывезти детей. Синьора Федерика работала на органы опеки, хотя деньги ей платил Корзун. Собственно, ее для того и приставили к детям, чтобы она за ними следила и оберегала их. Может быть, Тоцци и не собирался ее убивать. Он дал ей тот же нейротоксин, что и детям. Но она человек уже немолодой, с целым букетом болезней, и организм элементарно не выдержал такого испытания.

– Интересно, чем так дороги ему эти дети, – задумчиво проговорила Иришка. – Не убил, не бросил, а, рискуя всем, попытался вывезти их в другое место. Думаю, тут речь уже не о сексуальной эксплуатации. Тут что-то другое… Но что именно?

– А вот это мы скоро узнаем, – отвечал старший следователь. – Сразу, как только дети придут в себя, попробуем с ними поговорить.

Совринтенденте покачал головой. Это не так просто, нельзя взять и допросить детей по первому желанию. Нужно согласие опекуна, а опекун лежит в морге. Придется иметь дело с органами опеки, а это структура неповоротливая и подозрительная, начнут сомневаться, спрашивать, зачем и почему.

– Но адрес-то они нам дали сразу, – заметил Волин.

Адрес – одно, а разговор детей с полицией – совсем другое. К счастью, у них есть он, славный синьор комиссарио, и он все устроит наилучшим образом. Главное, не путаться у него под ногами и строго выполнять его приказы. Кстати сказать, Арресто не забыл, что должен ему упаковку пива?

– Арресто ничего не забыл, – хмуро отвечал Волин, – получишь свою упаковку, когда побеседуем с детьми.

Совринтенденте кивнул – договорились. Он верит Арресто как самому себе. Все дело в том, что он очень наивный и доверяет людям, а люди часто обманывают бедного комиссарио и оставляют его с носом, а он всякий раз разочаровывается и страдает неимоверно…

– Сказал же, получишь ты свое пиво, – перебил его старший следователь.

– Сколько банок? – деловито осведомился Серджио.

– Как положено – шесть.

Синьор комиссарио возмутился. Шесть? Шесть банок?! Что за упаковка такая? За кого его держат? За карлика? Или, может, за пятилетнюю девочку? Он мужчина, а мужчина меньше двадцати банок за раз не пьет. Во всяком случае настоящий мужчина, такой как он, Пеллегрини. Двадцать банок, или пусть сам разговаривает с органами опеки.

– Да нет у меня денег заливать тебя пивом, – разозлился Волин. – Ты знаешь, какие командировочные в Следственном комитете?

Тут в беседу вмешалась Иришка и сказала, что Пеллегрини может купить пива, сколько захочет, она добавит нужную сумму от себя. Это совершенно удовлетворило синьора комиссарио, он откинулся на заднем сиденье и даже стал напевать какие-то легкомысленные неаполитанские песенки. Иришка морщилась, слушая его, Волин приоткрыл боковое окна, надеясь, может быть, что противный голос комиссарио выдует ветром.

– Все итальянцы – прирожденные певцы, – похвастался Пеллегрини, прервав пение. – Я же – украшение итальянского народа. В конце девяностых меня звал к себе в «Итальянский оркестр» сам Ренцо Арборе. Пришлось ему отказать.

– Не может быть, – ухмыльнулся старший следователь.

– Уж поверь! Я сказал ему: «Конечно, Ренцо, для тебя было бы большой удачей заполучить такого певца, как я. Но если я пойду на эстраду, кто будет ловить преступников в моей родной Аосте?! Сейчас, конечно, я уже не тот, а все проклятое мороженое. Ты ел итальянское мороженое, Арресто? Это песня, в нем столько жира, что нетренированный человек может лопнуть от одной только порции. Но настоящему мужчине все на пользу. Знаешь, Арресто, как я пел в юности! Стоило мне дать верхнее «фа», и птицы небесные падали с высоты на землю, а у нежных девушек само собой спадало нижнее белье. Другой бы на моем месте, конечно, воспользовался этой пикантной ситуацией, бросился бы, собрал всех птиц, пожарил бы и съел. Но я не таков, я говорил простым гражданам: «Эй, рагацци! Небеса благословили меня за мой талант и послали мне в дар всех этих кур, гусей, индюшек. Собирайте их, жарьте, парьте, пеките и ешьте. А девушками, так и быть, я займусь сам!»

– Кажется, прибыли, – сказала Иришка, выворачивая руль.

И действительно, они подъехали к городской больнице.

Однако, к вящему сожалению всей компании, поговорить с детьми удалось далеко не сразу. Для начала пришлось получить разрешение у органов опеки. Потом пришлось ждать, пока дети немного придут в себя. Так что поговорить с ними удалось только ближе к вечеру.

Познания в итальянском Ореста Волина ограничивались отдельными песнями Адриано Челентано, так что беседовать, видимо, предстояло Иришке и синьору комиссарио. Однако Иришка неожиданно воспротивилась участию Серджио в допросе.

– В чем дело? – изумился совринтенденте. – Дети любят меня, как отца родного, я даже один раз представлял Ба́ббо Ната́ле [Баббо Натале – итальянский дед Мороз]. Это был лучший Баббо Натале в истории нашего полицейского отделения, многие дети даже хотели, чтобы я их усыновил. Чем я плох, объясни?

И госпожа ажан объяснила. По ее словам, речь в разговоре с ребятами могла пойти о вещах болезненных и деликатных. Детям трудно будет откровенничать с мужчиной. К удивлению Волина, Пеллегрини не стал спорить, только кивнул…

В гостиничный номер мадемуазель Белью вернулась ближе к ночи. Вид у нее был растерзанный.

– Дайте выпить, – сказала она.

– Все пиво выдул комиссарио, но есть виски, – отвечал Волин, заглядывая в холодильник.

– Очень хорошо, то, что надо.

Волин спросил, плеснуть ли ей в виски содовую или колу, но та сказала, что будет пить неразбавленное. Старший следователь ничего не сказал, молча налил треть стакана. Иришка осушила стакан залпом, поставила на стол, потребовала еще. Волин налил еще треть. Она и это выпила одним махом.

– Вот теперь легче, – сказала Иришка, ставя стакан на стол.

Волин и Пеллегрини глядели на нее молча…

Вот что выяснила госпожа французский ажан в ходе своего визита в больницу.

Старшему мальчику было шестнадцать лет, среднему – десять, младшей – три года. Похоже, что все они – не просто от разных родителей, но даже из разных рас. Старший был белым европейцем, второй мальчишка – азиатом, девочка была смешанных европейско-негритянских кровей. С помощью косвенных вопросов удалось выяснить, что сексуальной эксплуатации дети не подвергались, телесным наказаниям – тоже. Однако они были ограничены в передвижениях и за пределы дома отправлялись только под присмотром взрослых, будь то Корзун, Тоцци, воспитательница, охрана или учителя.

Смартфонов у детей не было, они, по мнению опекуна, плохо влияли на интеллектуальное и эмоциональное развитие детей. Компьютерами, впрочем, пользоваться им разрешали, но только без выхода в интернет. Ирина обратила внимание на одну любопытную вещь: каждый ребенок помимо итальянского языка знал еще как минимум один иностранный.

– Два языка у нас – обычное дело, – пожал плечами Серджио, – не понимаю, что тебя так удивляет.

Ирина поморщилась: странность не в том, что дети знают другие языки. Странность в том, что каждый знает какой-то свой язык. Девочка знала французский, азиат – японский, а самый старший мальчик говорил даже на валлонском…

– Я все понял! – синьор комиссарио завопил так неожиданно, что Ирина вздрогнула. – Органы! Их растят на органы! Они мониторят больницы и узнают, кто стоит в очереди на пересадку. Предположим, есть пятеро богатеньких клиентов с определенной группой крови. Одному нужно пересадить сердце, другому легкие, третьему – печень, четвертому – почки, пятому – легкие. Все это есть у одного конкретного ребенка. Его доращивают до нужных размеров – и разбирают на составные части. Гениально, рагацци! Вы понимаете, какой это серьезный бизнес?!

Иришка и Волин молчали.

– Даже если и так, – сказал наконец Волин. – Предположим, что комиссарио прав. Все равно непонятно, чего с ними так возятся. Их растят, воспитывают, обучают – только для того, чтобы сдать на органы? Боюсь, вложения могут и не окупиться, слишком это все затратно. Это раз. Второе – дети не могут просто так исчезнуть, за этим следят органы опеки.

Совринтенденте пожал плечами. Значит, их доращивают до совершеннолетия и только потом пускают на органы. Совершеннолетними опека не интересуется. За жизнью совершеннолетнего следят гораздо менее внимательно, чем за ребенком. Если у него нет родных и близких, его не хватятся, пока не найдут тело. А если тела нет, то нечего и беспокоиться.