Бретёр

— С меня довольно!

Но Мурин преградил ему путь:

— А с меня нет. Я хочу знать все. Прошин сам вам похвастался? Слуги разболтали? Или вы подслушали? Впрочем, разницы нет. Вы поняли, что действовать надо быстро. И еще обида вас подстегивала. В руках эдакого обормота — тридцать тысяч. Какая несправедливость. Ему все. Вам ничего. Недаром же Фортуну изображают слепой. Вот когда вы решили помочь ей прозреть. Вы присвоили вексель.

— Я пальцем его не касался!

— Я не нашел его в бумагах Прошина. Ни здесь, ни на квартире.

— Я не брал!

— Взяли! А потом убрали с дороги самого Прошина! Убить его вы не могли. Нет, вы не дурак. Убийство гвардейского корнета повлекло бы дознание. Влиятельная тетка тряхнула бы всеми своими связями, чтобы дать делу ход. Она бы и до государя дошла. Вас могли уличить, схватить. Нет. Ваш план был умней.

— Бред сумасшедшего.

— Возможно. Так где же вы были той ночью, когда корнета нашли подле трупа?

— Я вам не скажу! — заверещал Егорушка. — Это не ваше дело, где я был! Я! Я вам не обязан…

Но Мурин не узнал, что Егорушка ему не обязан. От негодования тот задохнулся, захлебнулся слюной, согнулся пополам, зашелся кашлем.

— Я… тоже… двор… нин…

— Ваше счастье, — гневно отчеканил Мурин. — Как дворянина вас вряд ли повесят. Пойдете на каторгу.

— Я?

Он выпучил глаза, все еще давясь кашлем.

— Я?!

— За растрату. За кражу векселя. За убийство женщины в игорном доме. Думали свалить вину на корнета Прошина? Хитро. Кто б усомнился: он изуродован войной, он бретёр, игрок, он пьян.

Егорушка попятился. Мурин наступал:

— Думали, вам это сошло. Думали, концы в воду.

— Л-ложь! — выдавил Егорушка.

— Но сама несчастная, защищаясь, вас пометила. Исцарапала вам харю. Вот почему на вас это…

Мурин шагнул к Егорушке, сорвал повязку с его лица.

И обмер.

Лицо Егорушки было чисто и бело. Только несколько искривлено на сторону, как и бывает, когда щеку раздуло от воспаленного зуба.

Мурин почувствовал, как его изнутри обдало жаром. Загорелись щеки, уши, шея. Никогда в жизни своей он еще не чувствовал, что выставил себя таким дураком.

Егорушка мгновенно заметил перемену. В глазах его заблистало гневное торжество:

— Что ж вы умолкли, господин Мурин? Покинуло вдохновение? Тогда я! — вам расскажу историю. Только она не будет ни длинной. Ни увлекательной, как ваша. Я не привык, видите ли… к фантазиям.

Глаза Мурину застилала жаркая пелена стыда. Сами стены, казалось, покачивались. Егорушка безжалостно продолжал:

— Я лишен воображения. Я торгаш. У меня одни цифры в голове, — он постучал себя согнутым пальцем по лбу, кривляясь и изображая унижение. — Вы ведь это имели в виду? Вы ведь за это в меня вцепились! Вы презираете меня за мое происхождение. За бедность. За то, что я, в отличие от вас, от вашего товарища, от всех этих… бретёров, этих избалованных негодяев, я должен сам пробиваться в этой жизни… Вы заподозрили меня только поэтому, не так ли?

Пунцовый, Мурин глухо ответил:

— Не поэтому. У вас были основания пойти на преступление.

— Какие же? Интересно узнать.

— Вы растратили старухины деньги. Вы неудачно приобрели дом в Москве — перед самым приходом французов. Он сгорел. Вы стащили из бумаг Прошина вексель на тридцать тысяч.

— Нет.

— Не отпирайтесь. Я невольно слышал ваш разговор. Вы уверяли барыню, что покроете убыток.

— Я не брал этот вексель!

— Тогда откуда у вас деньги?

Егорушка только отмахнулся:

— Не дом. Дома. А купил четыре дома. За гроши. Потому что все бежали из города в панике. Видели бы вы… Как курицы с отрубленной головой. Такие же безмозглые. Они панталоны с себя были готовы продать. Эти все дворянчики, аристократишки, вся эта московская дрянь, трусы…

— Но купленные вами дома сгорели. Это факт.

Теперь Егорушка стоял перед ним, расправив узкие плечи, выкатил грудь. Теперь он — преграждал Мурину путь. Теперь он — наступал. Сам голос его изменился, из писклявого стал резким:

— И государь повелел выплатить пострадавшим владельцам полную компенсацию за сгоревшие в Москве дома. Это — факт. От имени генеральши Глазовой я купил эти дома за бесценок, а она получит деньгами из казны их истинную стоимость.

— Вы этого не знали, когда покупали дома. А на игрока вы не похожи.

— О нет. Это ваш Прошин любит играть с удачей. А я ее боюсь. Я люблю расчет, уверенность, планы. Слух о том, что государь готов поддержать дворянство, ежели оно ради отечества потерпит убыток, просочился в самом начале войны. Это был не риск, а разумное допущение. Я был уверен, что, сказав, государь сдержит слово. Наш государь — ангел и рыцарь. — Егорушка елейно поклонился.

— Я вам не верю.

— Показать вам купчие на все четыре дома?

— Не верю, что вы так печетесь об имуществе вашей барыни.

Егорушка вскинул реденькие брови:

— Барыни? При чем здесь она? Она одной ногой в могиле. Я пекусь единственно о мадемуазель Прошиной. Об том, чтобы она стала очень богатой наследницей.

— Вам-то с этого что?

— Вы сами сказали… — Егорушка ухмыльнулся. Зубки у него были мелкие. Улыбка не красила его. — Муж богатой жены. Неплохо. Мне эта роль подходит.

Он убрал улыбку с лица:

— Я знаю, вас с души воротит признать, что ваш товарищ совершил злодейство. Но придется. Посмотрите же наконец правде в глаза. Он его совершил!

— Господин Мурин! — раздалось удивленно с лестницы. И мадемуазель Прошина, шурша платьем, спустилась. — Вот сюрприз.

Взгляд ее спрашивал: зачем вы здесь? Ситуация была неловкой.

— Вы к тетушке?

Ответил Егорушка — с вызовом.

— Господин Мурин заезжал увидать меня.

— Вас? Но… — мадемуазель Прошина непонимающе смотрела то на одного, то на другого.

Егорушка твердо глядел Мурину в глаза, строго сказал:

— Он приезжал передо мной извиниться.

Горбатая девушка округлила глаза:

— Перед вами? За что?

Мурин поклонился:

— Надеюсь, мои извинения приняты.

Егорушка великодушно наклонил голову:

— Приняты.

Мадемуазель Прошина сдвинула брови:

— Егор Никодимыч, ступайте. А я провожу господина Мурина до двери.

К Егорушке тут же вернулась прежняя желчность:

— Но, сударыня… Это не вполне прилично. Госпожа…

Голос мадемуазель Прошиной зазвенел холодной сталью:

— Егорушка. Благодарю. Я сама решу, насколько прилично то или иное положение. Вы свободны.

Егорушка угодливо согнулся в поклоне. И, пятясь, удалился.

«Бог мой, — пронеслась догадка у Мурина. — Он никак испытывает от этих поединков наслаждение?» Сложность и разнообразие человеческих связей и чувств в который раз обескуражили его.

— Что все это значит? — заговорила мадемуазель Прошина по-французски. — Какие извинения? За что?

— Я бы предпочел не объяснять.

И тут же получил свой удар кнута:

— Боюсь, вам придется.

Мурин смущенно потер лоб.

— Э-э… Он позволил себе заявить, будто… э-э… задумал жениться на вас.

— А вы здесь при чем?

Что-то в тоне ее вопроса изумило, но и задело Мурина. Он понял, что в душе мадемуазель Прошина уже решилась на этот неравный брак. С жаром воскликнул:

— Ведь Егорушка этот — негодяй, пройдоха!

Мадемуазель Прошина и бровью не шевельнула:

— Что ж с того? Я его не люблю и не полюблю.

— Но…

— А вот детишек любить буду. У многих женщин в браке нет и того. Так что я буду отнюдь не несчастней многих.

Мурин выкатил глаза.

— Но ведь он…

— Или вы сами на мне женитесь? — осведомилась мадемуазель Прошина.

Мурину нечего было ей на это сказать, и от мысли, что она это хорошо понимает, краска стыда снова залила его. Мадемуазель Прошина убедилась, что он побагровел до нужной густоты. И тут перевела внимание на корзину с желтоглазым пассажиром. Быстрым движением присела.

— Ах, что это?

Платье опало вокруг нее.

— Вам. Подарок, — промямлил Мурин.

— Какая прелесть! — воскликнула она. Вытянула животное. Мурин поразился, до чего ж кот оказался длинный: казалось, он не кончится никогда. А мадемуазель Прошина уже прижималась щекой к остроухой голове, воркуя: — Ах ты милашка. Ах ты душенька.

«Хорошо, что я сообразил распорядиться, чтоб его вымыли», — подумал некстати Мурин. И: «Она точно будет счастливая и нежная мать». Есть женщины, рожденные быть матерями. Как мадемуазель Прошина. А есть — рожденные разбивать сердца и быть любовницами. Как Нина Звездич. При мысли о Нине стало тошно. Мадемуазель Прошина выпрямилась, прижимая кота к груди:

— Ах ты куколка моя. Ах ты красавица.

И наконец изволила снова заметить Мурина:

— Как же ее звать?

— Кого? — не понял Мурин.

Мадемуазель Прошина почесала нос о мягкое дымчатое темя:

— Ее.

— Ее?! — изумился Мурин. Глаза его остекленели. Мысли взорвались, как фейерверк.

Мадемуазель Прошина странно глянула на него:

— Конечно. Это же кошка. А вы что думали — кот? Ах, мужчинам такое невозможно разобрать. А женщина увидит сразу. Да что вы так удивлены? Мы, женщины, многое замечаем такого, чего мужчинам не понять.

— Бритва, — еле просипел Мурин.

— Бритва? Весьма странное имя. Куда же вы? Господин Мурин!

Дверь хлопнула. Стало тихо. Она пожала плечиком.

— Странный тип.

И снова зарылась носом в дымчатый мех, потеряв к Мурину всякий интерес:

— Какая же ты Бритва? Ты такая мягкая, такая красавица. Какой милый бантик на тебе. Можно я буду звать тебя Шушу?