Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 1

§ 6. Франция и «черта оседлости» в Эльзасе

В дореволюционной Франции существовала для евреев особая «черта оседлости»: полунемецкие провинции Эльзас (кроме города Страсбурга) и Лотарингия (Мец и Нанси). Это, в сущности, было продолжение германско-еврейского центра на территории Франции. 30 000 эльзас-лотарингских евреев[8] говорили на немецко-еврейском диалекте и были культурно связаны с германскими ашкеназами, от которых политически оторвались за сто лет до революции. Сефарды Бордо и Южной Франции не хотели иметь ничего общего с эльзасскими ашкеназами и создали даже теорию о происхождении этих двух групп от различных колен Израилевых. Свой родной португальский язык сефарды-португезы давно уже заменили французским и вообще старались ассимилироваться с окружающей средой. С другой стороны, эта привилегированная группа богатых коммерсантов старалась отмежеваться от своих бедных соседей в Авиньоне и папских владениях Южной Франции, туземных евреев, на которых режим гетто наложил особый отпечаток. В Париже эти три группы занимали неодинаковое социальное положение: сефарды считались законными основателями новой еврейской колонии в столице, между тем как ашкеназы и авиньонцы допускались туда лишь на временное жительство и много терпели от произвола полицейских властей.

В последнее десятилетие перед революцией еврейский вопрос особенно обострился в Эльзасе. Экономическое положение эльзасских евреев отчасти напоминало положение в польской Украине и Галиции; здесь тоже еврейские массы распределялись между городом и деревней, занимаясь кроме торговли и ремесла сельскими арендами и шинкарством; но в Эльзасе, к несчастью, была гораздо более развита опасная профессия денежной торговли в форме выдачи мелких процентных ссуд крестьянам и мещанам. Сами представители эльзасского еврейства подали в 1780 г. правительству записку, в которой заявили, что только бесправие и ограниченность источников пропитания заставляют евреев заниматься ссудою денег, которая стала источником их несчастий (la source de leurs malheurs). Должник-христианин, зная о непрочном положении еврея, которого в любой момент можно выгнать из данного места, часто брал ссуду без намерения возвратить ее. Это увеличивало риск кредита и заставляло кредитора брать ростовщические проценты. Отсюда ряд столкновений и судебных процессов, несчастное положение еврея, как эксплуатируемого эксплуататора, общее презрение к нему, превращение слова «juif» в синоним «usurier» (ростовщик). На этой почве выросла в 1780 г. грандиозная афера Гелла, организовавшего массовую подделку платежных расписок, которыми погашались выданные христианами евреям долговые обязательства.

Старый порядок достиг своей цели: он сделал еврея бесправным, а потому презираемым. Еврея заставляли все покупать: право жительства, передвижения, промысла; его заставляли платить за каждый глоток воздуха, которым он дышал, за каждую пядь земли, на которой ему дозволяли стоять. Что же мог он делать, как не жадно гнаться за деньгами, дававшими ему право получать то, что другим давалось без денег? Дворяне, или сеньоры, выжимали из живших в их имениях евреев последние соки. Давая за крупную ежегодную подать «право жительства» еврею, сеньор не гарантировал такого права его детям, когда те вырастали; подросшему сыну приходилось часто покидать родительский дом из-за нежелания сеньора дать ему право жительства. И когда евреи жаловались на этот произвол в Верховный Совет Эльзаса (Conseil souverain d’Alsace), они получали такого рода ответы: «Еврей не имеет определенного местожительства; он осужден на вечное скитание. Этот рок за ним следует всюду и говорит ему, что он не может себе позволить прочную оседлость. Поэтому возмутительно (revoltant), что лицо из этой осужденной нации (nation proscrite) хочет понудить сеньора признать его и дать ему право покровительствуемого на том основании, что сеньор соблаговолил допустить отца этого еврея жить в своих владениях и что этот еврей там родился... Еврей не гражданин и не горожанин (ni citoyen, ni bourgeois); право жительства в каждом данном месте может ему давать только сеньор, который волен и выселять его в случае надобности».

Не лучше относились к евреям и городские власти. Столица Эльзаса, Страсбург, по-прежнему была закрыта для евреев: они допускались туда только проездом, на ночлег или на пару дней по делам, и в эти дни состояли под надзором полиции. Характерный полицейский приказ был издан в Страсбурге в ноябре 1780 г.: «Судьи полицейской камеры обратили внимание, что некоторые горожане осмеливаются отдавать внаем евреям комнаты и квартиры в своих домах, побуждаемые к тому приманкою денег и не предвидя вытекающих отсюда худых последствий. Это вызывает крайне опасное общение и сближение между христианами и еврейским племенем, что прямо противоречит духу старинных регламентов, решительно воспрещающих всякому еврею жить под одной крышей с христианином. Желая воспрепятствовать столь опасному по своим последствиям злоупотреблению, мы строжайше запрещаем горожанам сдавать внаем евреям дом, лавку и какое бы то ни было помещение, под опасением штрафа в 150 ливров. Приказываем им (горожанам) отсылать евреев, которые попросятся у них на квартиру или на ночлег, в места для сего назначенные» ... Дабы никто не отговаривался незнанием закона, полиция распорядилась напечатать этот приказ на двух языках и расклеить по городу.

Как ревностно охранялся Страсбург от «нашествия» евреев, видно из следующего эпизода. В 1767 г. богатый еврейский подрядчик, поставщик королевской армии, герц Серф-Берр из Бисгейма ходатайствовал перед городскими властями о разрешении ему остаться на зиму в Страсбурге, так как по дорогам бродят грабители, и опасно ездить часто по делам в город и обратно. Администрация отказала в просьбе. Тогда в дело вмешался известный государственный деятель, герцог Шуазель, который в письме на имя Страсбургского магистрата доказывал, что зимнее пребывание одного еврейского негоцианта в городе, под бдительным надзором полиции, не принесет никакого вреда. И, только уступая настояниям всесильного сановника, местные власти оставили Берра в Страсбурге. Спустя несколько лет им пришлось сделать дальнейшее отступление от средневекового регламента. В 1775 г. король выдал Серф-Берру и его семье патент на натурализацию и на право повсеместного жительства, в воздаяние за оказанные им армии и правительству услуги. Городской совет в Страсбурге, который Берр избрал своей резиденцией, сначала чинил ему всякие препятствия в приобретении недвижимости, но наконец, скрепя сердце, подчинился королевской воле. И таким образом, в переписи 1784 года оказалось — к ужасу отцов города — 4 еврейских семейства из 68 душ: то были семьи Серф-Берра и его родных, его торговые служащие и домашние слуги.

Вне еврейской «черты оседлости» находилась и столица Франции, где дозволялось постоянное жительство только небольшой колонии южнофранцузских сефардим. Прибывавшие в Париж эльзасские евреи подвергались крайним унижениям. Они находились всецело в распоряжении полиции, под надзором особой «инспекции для бродяг и евреев» (Inspection des escrocs et des Juifs). Для получения права временного жительства в Париже они должны были предъявлять документы о цели своего приезда; полицейские комиссары, раз в неделю или две, являлись в обитаемые евреями гостиницы и постоялые дворы, делали обыски, забирали «подозрительных» жильцов, а не имеющих документов на жительство тащили в тюрьму. Эти «облавы» происходили обыкновенно вечером или даже ночью. Вот сцена расправы в полицейском участке с группою арестованных евреев; «Чем занимается этот?»—спрашивает чиновник. «Это старьевщик»,— отвечает городовой. «Ладно, в тюрьму его! А этот?» — «Леон Каган, жительствующий на улице Сен-Мартен, приехал в Париж, чтобы уладить дела с гренадерским полком (как поставщик); уедет через несколько дней». — «Хорошо, но если останется дольше положенного срока — в тюрьму! Третий?» — «Молольщик кофе». — «Следующий?» — «Пользуется плохой репутацией». — «Выгнать его из столицы! Наконец, последний?» — «Александр Жакоб с улицы Модуэ, фактор, паспорта не имеет... — «Гоните его! Гоните других! Гоните их всех!» ... Полицейские облавы на «беспаспортных» евреев не прекращались, и еще в первые месяцы революции (май — июнь 1789 г.) были в Париже случаи ночных набегов полиции на еврейские квартиры.

Представители обеих групп французского еврейства, эльзасских ашкеназим и бордоских сефардим, сошлись за два года до революции в заседаниях комиссии по еврейскому вопросу, учрежденной министром Мальзербом. Комиссия не довела своих работ до конца и успела только выяснить несогласие в религиозных воззрениях между двумя группами ее еврейских участников. Один из христианских членов этой комиссии, либеральный чиновник Редерер, рассказывает в своих воспоминаниях следующий эпизод о взаимных отношениях своих бордоских и эльзасских сочленов: «Градис (из Бордо) и Серф-Берр (из Эльзаса) выдавали себя за потомков двух различных колен; их убеждения и привычки часто оказывались противоположными. Градис вел жизнь светского человека, а Серф-Берр, строго соблюдавший мельчайшие обряды Моисеева закона, воздерживался от запрещенных родов пищи, не ел с христианами, избегал малейшей работы по субботам и т. п. Мальзерб, придававший большое значение затрапезному общению евреев и христиан, спросил однажды Градиса: возможно ли это? — и получил ответ: да! Серф-Берр на тот же вопрос ответил: нет! Когда министр пытался переубедить его, Серф-Берр стал доказывать ему, что бордоские евреи утратили верность народным традициям; при этом он проповедовал свое учение с жаром крайнего ригориста». Корень разногласия таился, как мы увидим дальше, в различном отношении ашкеназов и сефардов к еврейскому национальному вопросу.

В то время, когда правительственная комиссия разбиралась в деталях еврейского вопроса, были опубликованы три книги, авторы которых требовали общего разрешения этого вопроса в духе гуманности и справедливости. То были известные нам, премированные Обществом наук и искусств в Меце сочинения аббата Грегуара: «О физическом, моральном и политическом возрождении евреев», Адольфа Тьерри: «Рассуждение по вопросу, как сделать евреев полезными и счастливыми во Франции», и Залкинда Гурвица: «Апология евреев». Горячий пафос этих книг произвел надлежащее впечатление на более чуткую часть французского общества и отчасти подготовил умы к совершившемуся вскоре освободительному акту революции.