Правила поедания устриц

— Друг мой, я не знаю, останутся ли отношения между нами прежними, если мы… Весь ваш сексуальный опыт — это сплошная травма, извините за прямоту. Если мы станем любовниками, боюсь, что после пережитых вами ужасных вещей вы можете попросту возненавидеть меня. А это последнее, чего мне хотелось бы. Я очень боюсь вас потерять, Шей.

Она внимательно слушает его, и кипение возмущения в ее ЭМ-спектре постепенно стихает. Она немного потеряна, но успокоилась. Ей нравятся его слова. Звучит весьма разумно, да, Шей? Внушает доверие?

— …Поэтому я предлагаю притвориться, что всех этих разговоров между нами не было. Вообще. Давайте забудем и о том поцелуе, и о… ваших чувствах. Ведь наши с вами отношения выше этой заурядной игры гормонов, я надеюсь? Постепенно вы выбросите этот каприз из головы.

На холодной родине Рактера было в ходу прекрасное выражение: чушь собачья. Рактер вполне отдает себе отчет в том, что всё, что он сейчас говорит, — это она.

— …Знаю, будет трудно, но давайте попробуем. Я ни в коем случае не хочу увеличить дистанцию между нами: я ничем так не дорожу, как вашим доверием — тем, что вы решаетесь рассказать мне то, чем больше ни с кем не делитесь. Предлагаю лишь не обсуждать подобные скользкие темы, не флиртовать — помните, вы сами про это говорили, и мне теперь это кажется очень разумным. Думаю, для вашего душевного спокойствия так будет лучше всего.

Смешно. Любой их диалог — сплошной флирт. Все их беседы так или иначе сворачивают к чувствам или к сексу. Как вообще вышло, что девушка, никогда не позволявшая себе влюбиться, и мужчина, который давно потерял интерес к этой сфере жизни, с первой встречи только об этом и говорят?

Если с помощью какого-то волшебства из их отношений и удалось бы изъять все это, они не станут просто друзьями. Они могли бы разве что разойтись навсегда и стать друг для друга чужими, но вряд ли Шей одобрит этот вариант.

Словом, чушь собачья как она есть.

Однако Шей кивает. Она тронута.

— …И еще, как друг, я советую вам сойтись с кем-то. С кем-то, кто захочет сделать вам хорошо. Вы молодая женщина с определенными потребностями. Возможно, вы удивитесь, на что может быть похож секс, если партнер стремится дать, а не взять. — На секунду Рактер дает обозначиться той самой улыбке, про которую Шей сказала, что так выглядит человек, который намерен пережить конец света. Сдержанная, довольная, немного хищная полуулыбка. Улыбка, которая… будит фантазию. Но он тут же стирает ее с лица и снова напускает на себя участливый вид: — Но я не хочу быть этим человеком, я уже объяснил почему — если что-то пойдет не так, вы меня возненавидите.

Вообще-то он как раз недавно понял, что хочет быть этим кем-то. Потому что это часть пути к тому, что спрятано в ее сейфе. Но идеально подобрать код, чтобы замок расщёлкнулся сам — это совсем не то же, что нетерпеливо расковыривать его отмычками. Торопиться тут точно не стоит.

— Разве такое бывает? — тихо говорит Шей. Недоверчиво качает головой. — Когда человек стремится сделать хорошо не себе, а другому… Что-то не верится.

— Ну, в Гонконге действительно редко кто что-то даёт за просто так, — усмехается Рактер.

Шей не отвечает на привычную шутку, молчит, смотрит невидящим взглядом куда-то в пространство. От нее плещет горечью. Рактер готов поклясться, что знает, о чем она думает: люди таковы не только в Гонконге. Остальной мир ничем не лучше.

— Спасибо, что сказали мне это. Ваши слова в каком-то смысле… вернули мне опору, — наконец произносит она. — Да. Давайте так и поступим. Останемся друзьями и закроем эту тему. Это будет правильно.

После недолгого молчания добавляет совсем тихо:

— После разговора с Царицей Тысячи Зубов я стала похожа на шаткий забор. И не знаю, что виновато больше — слова Цянь Я или ваш… тот… то, что мы договорились больше не упоминать. Не знаю, как объяснить. Четырнадцать лет удачи… Кажется, это было так просто — протянуть руку и взять. Это не должно быть так просто, меня это бесит. В таких сделках всегда есть какой-то подвох. И кажется, он в том, что если я соглашусь, это буду уже не я.

— Забор? А это еще что значит?

— Ну, это когда кажется, что все, во что я привыкла верить, так нетвердо, что эту веру может свалить любой порыв ветра. Как забор столетнего фермера. У вас такого не случается?.. Когда я перестаю понимать, кто я такая. Когда вовсе не уверена, тот ли я человек, которым хочу быть… И действительно ли хочу. Или это другие хотят, чтобы я была таким человеком… и даже… даже не благодарны за это… — Ее голос угасает и в конце концов превращается в шепот. — Шаткий забор… Это когда я не могу избавиться от мысли, что люди, о которых я зачем-то пытаюсь заботиться — случайные встречные, которых просто прибило ко мне течением, которых я вовсе не выбирала… чужаки, которые ничерта обо мне не знают и не хотят знать, и которые мне самой вовсе не нужны, не интересны, не нравятся… Которым нечего мне дать — а я ничего не хочу давать им… А себе самой я тем более не нужна. И тогда во всем этом уж точно нет никакого смысла. Стоит ли вообще такая жизнь того, чтобы…

Она проводит рукой по лбу, точно в полусне. Затем встряхивает головой, точно сбрасывая наваждение.

— Нет, нет… Не слушайте меня. Все это блажь. Главное — что Гонконг цел, и все живы…

— Да уж. Такое только в кино бывает. Мы одержали победу над злом и спасли мир. — Рактер шутливо чокается своей чайной пиалой со стеклянной кружкой с пивом Шей.

Она смеется, отхлебывает пиво, затем приподнимает кружку, разглядывая закатные лучи солнца сквозь жидкость и стекло.

— Смотрите, как здорово, — говорит она.

В ее ЭМ-волнах уже нет ни следа недовольства, гнева или разочарования. Только радость.

— Да, красивый свет. Золотой час фотографов.

– В мире столько удивительного. Даже такие вот маленькие вещи. Иногда замечу что-нибудь такое – и думаю, что мне никогда не надоест жить. Все-таки в жизни столько радости. Просто ощущать себя живой. Каждый шаг, каждый вздох… Жизнь никогда не утратит смысл. А чертова Цянь Я чуть не отняла всё это.

Рактер любуется золотым нимбом, которым окружает Шей уходящее солнце. Ему вдруг открывается еще один маленький кусочек ее тайны: он понимает, что его гипнотизирует в Шей нечто нечеловеческое. Не в том смысле, что она эльфийка. Её кровь лишь отчасти объясняет странное ощущение, остающееся от Шей Сильвермун.

На ней сейчас, как всегда, очень много одежды для теплого Гонконга — одна рубашка поверх другой, куртка, накидка с мехом — словно она купила на барахолке целую гору тряпья, не смогла выбрать самое красивое и решила надеть все сразу. Ноги, наоборот, почти голые, в мурашках и каплях воды (снаружи на улице, как почти всегда в Гонконге, льет дождь).

Так могло бы одеваться какое-то иное существо, похожее на человека лишь внешне, которое обычно существует в виде, скажем, гиперкуба в шестнадцати измерениях, но зачем-то подчиняется законам физического тела — людям положено носить одежду — со снисходительностью взрослого, который согласился поиграть с детьми в забавную игру.

И движения у нее такие же — резкие, порой неожиданные, являющие собой странную смесь грации и неуклюжести. Может быть, именно так двигаются драконы, но Рактер ни разу не видел вживую никого из них, даже Лофвира.

Фейри и железо — так она сказала.

Слово «фейри» действительно ей подходит: Шей Сильвермун — совершенно точно не королева эльфов из фэнтези-романов, скорее уж он готов поверить, что она из рода тех диких, озорных, жестоких, непредсказуемых и эгоистичных существ, которых в стародавние времена называли Добрым Народцем, чтобы не накликать несчастье, пытались умилостивить молоком и хлебом, винили в краже младенцев и прочих бедах. И правильно, наверное, винили.

Рактер не удивился бы, если бы она, как эти фейри в сказках, боялась железа, но именно в тот момент, когда ему приходит в голову эта мысль, Шей Сильвермун поглаживает Кощея, причем так естественно, как будто это домашний питомец… нет, хуже того — как будто это что-то, что принадлежит ей.

“Это как ножом по горлу, вжик — и все, и ты себе не хозяйка”.

Отойди, — посылает он импульс своему дрону, но Кощей словно не слышит его, продолжая нежиться под руками Шей.

Кажется, именно в этот момент Рактер впервые чувствует то, что обычные люди назвали бы беспокойством. Непривычный и непонятный разлад колет его, словно иголка в сердце. (Большая часть его тела – из стали, но у него все еще есть сердце).

Шей, словно почувствовав этот укол, вскидывает на него глаза.

— О чем вы думаете? — спрашивает она.

Он думает вот о чем: о своем детстве, и о Пятом Мире, кусочек которого успел застать, и о том, что после Пробуждения в глазах людей стало еще больше скуки, чем прежде. Прежде люди мечтали об эльфах, драконах и единорогах, как о видении Рая, как о чем-то невозможном, прекрасном, увиденном во сне и полузабытом — а теперь драконы руководят корпорациями и ведут ток-шоу. Когда человечеству были дарованы чудеса, оно окончательно потеряло способность замечать чудесное.

Но Шей словно из тех времен, когда магия была магией. В ней есть нечто особенное, что-то необъяснимое, сродни неопалимой купине или расступившимся перед целым народом водам моря. Что-то, чего он так и не нашел тогда, в детстве, среди дымящихся потрохов той курицы – среди мотков тонких сизых кишок, и костей, и жира, и испачканных в слизи и крови перьев.

Нечто сияющее.

— О магии, друг мой, — наконец отвечает Рактер. – О магии.

Цветы и птицы

Правило пятое: не привязываться к тем, кто бесполезен.

Сказав Шей, что его не интересуют факты, которые показались бы ей возмутительно личными, Рактер немного покривил душой.

Например, он с большим интересом слушает и наблюдает разговор Шей с ее приемным отцом Рэймондом, настоящее имя которого — Эдвард Цанг. Что несложно, так как с камерами в каюте Шей все в порядке.

Шей роется в своих вещах. Старый китаец сидит на койке напротив той, на которой спит Шей, и мнет в руках одеяло. Вид у него сконфуженный, как и положено человеку, наломавшему дров такого размера.

— Ты уверена… что я тебе тут не помешаю? – спрашивает он.

— Все нормально, Рэймонд. Все равно мне пока неохота ночевать в этой каюте. Слишком много кошмаров я тут видела. – Ее смех фальшивый, как брендовая одежда на рынках Монг Кока. – Думаю, ближайшую пару ночей я проведу в каком-нибудь баре или клубе. Может, в Ван Чай… Огни стробоскопов, громкая музыка, какие-нибудь не очень страшненькие незнакомцы, море соджу и крэма – и никаких снов про выпадающие зубы.

— “Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, кого любит душа моя…” — произносит вдруг Рэймонд. Шей удивленно вскидывает голову:

— Что?..

— Из “Песни песней”.

— Если хочешь назвать меня обторчавшейся шлюхой, можно без экивоков. А цитату я узнала, спасибо, — говорит Шей неприятным голосом.

— Ну да, ты же у нас учёная… Я могу подсказать пару таких мест. С громкой музыкой, с крэмом… — говорит Рэймонд с непонятной, какой-то горькой интонацией.