До встречи в Бомбее

— Мы можем вернуться, — благородно предложил Питер. На его бледном лице, освещенном серебристым светом луны, промелькнула тревога. — Нам не обязательно здесь оставаться.

— Я хочу остаться, — призналась Мэдди. — Мне хочется побыть здесь.

Она почти чувствовала, что Люк тоже здесь.

Как она могла уйти отсюда? Уйти от него?

Полночь близилась. Они успели наполнить бокалы, и начался салют, расцветивший небо над видневшимися на горизонте очертаниями города. Они стояли, держась за руки, и молча смотрели.

Одновременно подняли бокалы.

— За Люка, — сказал Питер и запрокинул голову, устремив взгляд прямо вверх ко Всевышнему, заслоненному от глаз простых смертных усыпанными звездами небесами.

Мэдди смотрела не туда. Ее глаза глядели на город, стоявший на живой пульсирующей земле. Она была верна своему безмолвному убеждению, что Люк еще на ней и, как Мэдди надеялась, не спит в этот час.

Она молила Бога, чтобы он был не сильно ранен.

Чтобы просто был где-нибудь в безопасности и тепле. Просто где-то дышал.

Где-то там.

В 5-м королевском встречать наступление 1916 года осталась добрая половина пациентов. Эрнеста среди них не было, а это значило, что можно включить граммофон. Медсестры разрешили петь. Когда грянула традиционная песня «Старая дружба», некоторые ее подхватили. Это были те бойцы, что уже начали потихоньку набирать вес, больше говорить, меньше страдать от ран и про которых Арнольд сказал, что будет обязан признать их годными для дальнейшей службы. Но Джонс молчал. Он молчал не потому, что не знал слов «забыть ли старую любовь», а, наоборот, потому что они были ему слишком хорошо известны. Эти слова прошивали насквозь его сознание, заставляя ныть каждый нерв. В мозгу возникали образы. Он остался глух к Поппи, предложившей ему бокал вина из бузины; он в упор не видел странновато улыбавшуюся ему сестру Литтон. Думая только о записной книжке, он повернулся и побежал через ступеньку вверх по лестнице, чтобы успеть все записать. Слова песни, жара, мозаичный пол, над которым он склонился («Вокзал?» — записал он), и тонкая рука в перчатке, дотронувшаяся до спинки стула на террасе.

— Это хорошо, — сказал Арнольд на следующее утро. — Очень хорошо. Может статься, это будет твой год.

Но чуда не произошло.

Январь сменился февралем. Зима — весной. Весна летом. Со стороны Соммы доносился грохот канонады, и Джонс будто чувствовал отчаяние тех бойцов, что сидели в окопах. Он был измучен, страдал от бессонницы и видел лишь обрывочные бессмысленные сны. Однажды утром в сентябре Поппи пришла, чтобы убрать его постель, хотя он всегда делал это самостоятельно, и глупо засмеялась, заметив, что скоро задаст ему трепку. «И что вы на это скажете, офицер Джонс?» И тогда он вскинулся и закричал, что зовут его не чертовым Джонсом, а она может задавать свою дурацкую трепку столько, сколько ей вздумается.

Он тут же пожалел о своей несдержанности. Мысли о том, чтобы превратиться в капризного пациента, давно вызывали в нем отвращение. Он повернулся, чтобы извиниться. Но, взглянув на Поппи, увидел, что та нисколько не пристыжена, лишь немного порозовела от смущения. Решив, что бойкая девица обойдется без лишнего внимания, он вообще ничего не стал говорить.

Позже в тот же месяц, ко всеобщему ужасу, один за другим покончили с собой двое офицеров. Один из них должен был выписаться из госпиталя и вернуться в окопы.

— Сестра Литтон винит себя, — сказал Арнольд, протирая и без того чистые очки, — но я чувствую, что эта кровь на моих руках.

— В этом нет вашей вины, — произнес Джонс, и его внезапно охватило чувство, что кто-то говорил ему нечто похожее раньше.

— Есть, — тяжело вздохнул Арнольд. — Как бы то ни было, я отослал сестру Литтон. Небольшой отпуск…

Как раз в ее отсутствие в госпитале побывала пропащая жена Эрнеста. Большую часть времени, что она провела с Эрнестом, Джонс сидел у себя в комнате. Присутствие этой женщины не особо его заботило, и он увидел ее лишь мельком, когда пробегал в гостиную, а она торопливо шла прочь в сопровождении Поппи. Джонс обернулся ей вслед, пристально посмотрел на темные волосы, напудренное острое личико и нахмурился, не понимая, что заставило его посмотреть на нее дважды.

Потом он услышал, как Эрнест рыдает в кресле. Он сразу же подошел к нему; опять это желание защитить, утешить его. Джонс не придал значения тому, как жена Эрнеста посмотрела в сторону мужа. Он был слишком занят устранением последствий ее визита.

— У-у-умм… — произнес Эрнест.

— Нет, — заверил его Джонс, — умирать не надо. Смертей вокруг и так достаточно.

Постепенно он понял, что жена просила Эрнеста подписать какие-то бланки и разозлилась из-за того, что это у него не получилось. А Джонс разозлился на Поппи, что та позволила жене Эрнеста подойти к нему в отсутствие Арнольда и сама не вмешалась раньше.

Позже он высказал ей все это.

— Что вы себе думаете? Неужели вы не видите, как он плакал?

— А вы где были? — спросила она. — Писали свое очередное письмо?

— Какого черта! Откуда вы знаете о моих письмах?

Поппи уставилась на Джонса и молча покусывала щеки, сдерживая не то слезы, не то улыбку. Точно понять он не смог. К тому же теперь ему до нее было еще меньше дела.

— Что, нечего сказать? — сказал он.

— Так же, как и вам, — парировала она.

Может, она шутила?

Он не спросил.

— Держитесь подальше от моих вещей, — бросил Джонс и отвернулся.

Об этом досадном происшествии он не написал в записной книжке ни строчки. Он знал, что и так отлично его запомнит.

В конце концов, не за настоящее он боролся.

А только за прошлое. Только за него.

Странная записка от Дианы пришла на виллу солнечным ветреным утром в конце 1916 года. В доме было тихо. Ричард был на работе. Делла и Питер съехали еще в начале года. Делла счастливо вышла замуж за Джеффа и жила в нескольких сотнях ярдов вниз по дороге. Питер стал лучше ходить, немножко набрал в весе и переселился в свой старый дом у подножия холма. Он по-прежнему приходил на виллу по вечерам поужинать и поговорить о Люке с Мэделин, почитать книжки Айрис. Элис была уверена, что он делал так и из любви к ним обеим, и дабы искупить вину за смерть Люка. Он так и не согласился с тем, что не виноват в гибели друга. Точно так же Люк винил себя за то, что произошло с Эрнестом.

Эрнестом, чья жена написала письмо.

Завидев почерк Дианы на конверте, Элис нахмурилась. Она осторожно взяла письмо с серебряного подноса для почты. Прошло больше двух лет с тех пор, как от нее были какие-то вести. Чего же ей теперь было нужно?

Сочувствия, по всей видимости. В основном потому, что она стала «вдовой во всем, кроме имени». А еще одобрения ее очевидного плана развестись с несчастным Эрнестом и заново выйти замуж.

«Это так же, как было у Эди и Фитца, — писала Диана, — я тоже надеюсь на новый старт в жизни. Я знаю, о таких вещах говорят, что они дурно пахнут. Особенно эти разговоры любят в клубе (я и сама этим грешила в прошлом), но я уверена, что ты не осудишь меня, поскольку у тебя есть разведенная золовка. Дома с прозрачными стенами и всё прочее. Я еще так молода, и у меня впереди вся жизнь. Мои мысли обратились в сторону одного старого друга, но мне сразу напомнили, что у твоей дочери много воздыхателей».

Элис даже зубами заскрипела от раздражения. Кого она имела в виду, Гая? «Старый друг»? Но Гай никогда не смотрел в ее сторону. И сама Диана, несомненно, это понимала.

«Но, как бы то ни было, — продолжала Диана, — я встретила одного весьма милого мужчину в Уайтхолле. И он был бы не прочь попытать счастья у нас в Радже, если Ричард не станет возражать».

Так вот что ей нужно. Элис чуть было не отложила письмо в сторону. У нее не было никакого желания помогать Диане с возвращением в Бомбей.

Но тут ее взгляд зацепился за какое-то слово. Имя «Люк» мелькнуло в конце страницы.

Нахмурившись еще больше, Элис начала читать дальше.

«Если честно, тот мужчина был просто его копией. Никогда и не подумаешь, что такое лицо можно увидеть дважды. Я даже спросила у медсестры из добровольческого отряда. Уж очень большое было сходство. Но она ответила, что у него нет ни жены, ни детей. Наоборот, она мне намекнула, что у них с этим мужчиной есть некое взаимопонимание. Счастливица Поппи Райд, что тут еще скажешь. Забавно, однако».

Не находя во всем этом ничего забавного, Элис скомкала письмо. Слова Дианы засели у нее в голове, и она перечитала их еще раз. «Никогда и не подумаешь, что такое лицо можно увидеть дважды». У Элис пересохло во рту. Она посмотрела через окно в сад. Там недавно забеременевшая Делла и Мэделин хлопали в ладоши и громко восхищались тем, как полуторагодовалая Айрис показывала на деревья, листочки и павлинов и говорила, как что называется. Мэделин, в короткой юбке выше лодыжки, какие начали носить многие женщины, нагнулась к дочке и подхватила ее на руки. Айрис откинула назад свои темные кудряшки и восторженно завизжала.

— Обезьянка, — смеясь, сказала Мэделин. Этим прекрасным смехом она вознаграждала только Айрис, и никого больше. Остальным доводилось слышать его крайне редко.

Для Элис было пыткой видеть, в какое слабое подобие себя превратилась Мэделин за последние полтора года. Она не могла припомнить, когда еще чувствовала себя настолько беспомощной, и мучилась от того, что бессильна помочь собственной дочери. Она упивалась каждым мгновением постепенного сближения с Мэделин, которое началось после выхода Элис из больницы в самом начале войны. Утренние посещения школы, часы, проведенные за оформлением детской, прогулки и беседы, восторг после рождения Айрис — все это как будто было дано ей, чтобы обрести Мэделин, а потом снова потерять.

Они все ее потеряли.

И хотя вроде бы последнее время дочь явно выправилась, Элис не сомневалась, что Мэделин не оставила мыслей, касающихся Люка. Она видела, с какой надеждой ее дочь смотрит на ворота всякий раз, когда приходит посыльный с телеграммой для Ричарда. Мэделин не ходит на вечеринки и в клуб, потому что боится — Элис была в этом уверена — начать наслаждаться жизнью и что ее может пригласить на танец другой мужчина.

Она ждала.

Видеть это было невыносимо. Но хотя возможный отъезд Мэделин приводил Элис в настоящий ужас, она вернула бы Люка, не моргнув и глазом, если бы это было в ее силах. Однако Питер видел, как Люк погиб. Им прислали его простреленный китель, его письма, документы и сигареты. Он умер. Похоронен человеком, с которым виделся не кто-нибудь, а Гай.

Элис снова посмотрела на скомканное письмо Дианы. Рассказывать об этом Мэделин было бы слишком жестоко. Элис сама потратила столько лет жизни, горюя по тому, что невозможно изменить. Так как она могла обречь на ту же участь собственную дочь?

Она медленно вложила письмо в конверт и, чтобы не передумать, села писать ответ.

«Я уверена, что Ричард был бы рад помочь твоему другу, — выводила она, — но мне хотелось бы кое-что уточнить. Тот человек, которого ты видела в больнице у Эрнеста, не мог быть Люком. Диана, это невозможно. И я просто не могу обнадеживать Мэделин. Разочарование убьет ее. Ты должна обещать мне, что и словом не обмолвишься, что никогда никому, и прежде всего ей, не расскажешь про того человека».