Под маской, или Сила женщины

— Пойдем же, принц Чарли, отведи меня в столовую и сыграй влюбленного столь же очаровательно, как и час назад. А я и не подозревала, что в тебе кроется такой пыл, — сказала Белла, беря его под руку и помимо его воли увлекая прочь.

— Не говори глупостей, дитя. А где… Люсия?

Он и сам не понимал, почему так и не выговорил имени Джин и заменил его другим именем, он вдруг оробел от мысли, что придется сказать хоть что-то о ней; и, хотя ее нигде не было видно, он не стал про нее спрашивать. Подошла кузина, которой очень шел классический костюм, но Джеральд ее будто и не заметил, а когда веселье достигло апогея, тихонько выскользнул из столовой выяснить, где мисс Мюир.

Он нашел ее в одиночестве в пустой гостиной и до того, как что-либо сказать, остановился понаблюдать. Поза ее и выражение лица поразили его в самое сердце. Она устало откинулась на спинку просторного кресла, которое по ходу представления использовали как трон. Она так и не сняла королевского платья, сбросила лишь корону, и светлые волосы теперь падали ей на плечи. Смесь возбуждения и утомления делали ее блистательной, богатое платье ей удивительно шло, а атмосфера праздной роскоши превратила скромную гувернантку в очаровательную даму. На бархатные подушки она облокотилась так, будто привыкла к подобным опорам, с украшавшими ее драгоценностями она играла столь непринужденно, будто привыкла носить их от рождения, в позе ее читалась пренебрежительная грация, а на лице смешивались гордость и задумчивость, будто она размышляла о чем-то радостно-грустном.

Увидев ее сейчас, всякий бы понял: она высокого рода. Бедная девушка, сколь тягостным бременем должна быть для нее зависимость от других! Интересно, о чем это она так сосредоточенно думает? И, прежде чем заговорить, Ковентри не отказал себе в удовольствии посмотреть на нее подольше.

— Принести вам поужинать, мисс Мюир?

— Поужинать! — воскликнула она, встрепенувшись. — Кто ж станет думать о плоти, когда душа… — Тут она осеклась, сдвинула брови и с тихой усмешкой добавила: — Нет, благодарю вас. Мне нужна лишь одна вещь: добрый совет, а о нем я не решаюсь попросить.

— Почему?

— У меня нет такого права.

— У всякого есть право просить о помощи, особенно если слабый обращается к сильному. Я могу вам помочь? Поверьте, свои скромные услуги я предлагаю от всей души.

— Ах, вы просто забыли! Это платье, заемное великолепие этих драгоценностей, свободомыслие нынешнего веселого вечера, ваша романтическая роль — все это скрыло от вас горькую реальность. Я на миг перестала быть прислугой, и вы на миг отнеслись ко мне как к равной.

Она говорила правду, на этот миг он действительно обо всем забыл. Нынешний ее мягкий укоряющий взгляд тронул его, недоверие растаяло под напором нового шарма, и он ответил с подлинным чувством, которое читалось в глазах и в голосе:

— Я отношусь к вам как к равной, потому что мы действительно равны. Предлагая вам помощь, я предлагаю ее не гувернантке своей сестры, а дочери леди Ховард.

— Кто вам об этом сказал? — требовательно спросила она, выпрямляясь.

— Дядюшка. Не упрекайте его. Одно ваше слово — и больше об этом никто не узнает. Вы сожалеете, что он мне открылся?

— Да.

— Почему?

— Потому что я не позволю себя жалеть! — Глаза ее сверкнули, она воинственно взмахнула рукой.

— Ладно, если мне не позволено жалеть ни в чем не повинную душу, которой выпала тяжкая доля, позвольте мне восхититься отвагой, с которой она встречает все жизненные неурядицы и покоряет мир, завоевывая уважение и почтение всех, кто видит и ценит эту отвагу?

Мисс Мюир отвернулась, вскинула руку и поспешно ответила:

— Нет, только не это! Не проявляйте доброты, она разрушает единственную преграду, которая все еще стоит между нами. Вернитесь к прежней холодности, забудьте, кто я такая, позвольте мне идти своим путем — путем безвестной женщины, не знающей сострадания и любви!

Голос ее дрогнул, она уронила голову на руку. Что-то в этих ее словах покоробило Ковентри и принудило его выговорить едва ли не грубо:

— Не нужно меня бояться. Люсия вам скажет, что я настоящий айсберг.

— Люсия скажет неправду. У меня есть роковой дар — читать человеческие души; я вас знаю лучше, чем она, и я вижу… — Она умолкла.

— Что именно? Скажите, чтобы я поверил в ваш дар! — взмолился он.

Она повернулась, устремила на него взгляд столь пристальный, что он даже съежился, а потом с расстановкой произнесла:

— Подо льдом я вижу пламя и предупреждаю вас: остерегайтесь, там может оказаться вулкан!

Ковентри на миг замер, обдумывая ее слова. Дело в том, что она первой смогла разглядеть скрытое пламя в душе, слишком гордой для того, чтобы сознаваться в нежных порывах, в устремлениях, которые так и будут дремать, пока их не пробудит некий властный голос. То, как сухо и даже строго она пресекла его попытки к сближению, лишь добавило ей привлекательности; в словах ее не было ни презрения, ни высокомерия, только затаенный страх, усиленный тем, какие страдания уже принесли ей попытки быть искренней. И тут он вдруг произнес порывисто:

— Вы правы! Я не таков, каким кажусь. Праздность и безразличие — всего лишь маска, под которой я скрываю свою подлинную суть. Я мог бы стать таким же страстным, энергичным и целеустремленным, как Нед, будь у меня цель в жизни. Но ее у меня нет, а потому вы совершенно правы: я достоин жалости и презренья.

— Я никогда такого не говорила! — горячо воскликнула Джин.

— Может, и не говорили, но это читалось в вашем взгляде и ваших мыслях, хотя вы и не произносили столь резких слов. Я это заслужил, но теперь все изменится. Я начинаю избавляться от позорной лени, я мечтаю о труде, который сделает меня мужчиной. Как, вы хотите уйти? Я наскучил вам своими признаниями. Прошу прощения. Я впервые открыл свою душу — пусть этот случай станет последним.

— О нет, нет! Для меня честь выслушать ваши слова, но как по-вашему: разумно ли, порядочно ли делиться вашими надеждами и упованиями именно со мной? Разве мисс Бофор не имеет приоритетного права на ваши откровения?

Ковентри отстранился с выражением крайней досады на лице, ибо звук этого имени напомнил ему многое из того, что он с удовольствием бы забыл в порыве волнения, которое было ему в новинку: любовь Люсии, прощальные слова Эдварда, собственную сдержанность, которую он внезапно отбросил — и вернуться к ней будет непросто. Но его дальнейшие излияния прервало одно событие: из-под платья Джин, которая двинулась к дверям, выпало наполовину вскрытое письмо. Ковентри автоматически поднял его, чтобы вернуть, и тут же узнал на конверте почерк Сидни. Джин выхватила конверт, причем даже губы у нее побелели, и она воскликнула:

— Вы его прочитали? Что вы там увидели? Скажите и поклянитесь честью!

— Клянусь честью, я не видел ничего, кроме одной фразы: «Поверь мне, во имя моей любви». Ничего более — или я не джентльмен. Почерк я узнал, общий смысл письма мне понятен, и, будучи другом Сидни, я всей душой стремлюсь вам помочь — если это в моих силах. Вы ведь по поводу этого хотели спросить совета?

— Да.

— Позволите его дать?

— Вы ничего не сможете посоветовать, не узнав всей правды, а ее рассказывать так мучительно!

— Тогда я попробую догадаться, чтобы не терзать вас необходимостью говорить самой. Позволите?

Ковентри с нетерпением ждал ее ответа, ибо неожиданный порыв все еще не иссяк.

Крепко сжимая письмо, она поманила Джеральда за собой и первой скользнула в потайной уголок, нечто среднее между будуаром и оранжереей. Там она остановилась, постояла в раздумье, а потом, бросив на него доверчивый взгляд, решительно произнесла:

— Я пойду на это, ибо, как бы странно это ни звучало, вы — единственный, с кем я могу поговорить. Вы знаете Сидни, вы выяснили, что я вам ровня, предложили мне свою помощь. Я ее принимаю, но только не сочтите мое поведение неподобающим женщине! Помните, что я совсем одинока, очень молода и нуждаюсь в вашей искренности и сочувствии!

— Говорите не стесняясь. Я ваш настоящий друг. — И Ковентри сел с ней рядом, позабыв обо всем на свете, кроме девушки с нежным взором, которая полностью ему доверилась.

Джин торопливо заговорила:

— Вам известно, что Сидни меня любил, что я ему отказала и покинула их дом. Не знаете вы того, что его навязчивость едва не стоила мне рассудка, что он грозил лишить меня единственного моего сокровища — доброго имени, что я от безысходности пыталась покончить с собой. Да, пусть это безумно и безбожно, но я мечтала расстаться с жизнью, которая и так-то была мне в тягость, а из-за его преследований превратилась в муку. Я вижу, вы потрясены, но я говорю вам чистую правду. Леди Сидни подтвердит мои слова, сиделки в лечебнице признаются, что я попала туда отнюдь не из-за лихорадки, и, хотя рана на теле зажила, сердце по-прежнему болит и горит от стыда и возмущения, какие способна испытывать лишь гордая женщина.

Она умолкла — глаза сверкали, щеки горели, руки она прижала к вздымающейся груди, как будто давнее оскорбление вновь дало о себе знать. Ковентри не произнес ни слова — мысли его так смешались от изумления, гнева, недоверия и восхищения, что он забыл о том, что должен ответить, — и Джин продолжила:

— Мой безумный поступок убедил его в моем непреодолимом к нему отвращении. Он уехал, и я полагала, что разлука положит конец его буйной влюбленности. Но я ошиблась и теперь живу в постоянном страхе перед новыми посягательствами, возобновлением преследования. Его мать обещала не сообщать ему, куда я отправилась, но он это выяснил и начал мне писать. Письмо, которое я попросила вас отвезти к леди Сидни, было ответом, в котором я умоляла оставить меня в покое. Вам не удалось его доставить, что меня обрадовало — я думала, что молчание убьет все его надежды. Если бы! В этом письме новые страстные призывы, а еще он клянется, что не отступится, пока я не передам другому мужчине право себя защищать. Я могу так поступить — и искушение поступить так велико, но меня возмущает его жестокость. Мне нравится свобода, я не хочу выходить замуж по его велению. Что же мне делать? Как освободиться? Помогите мне, если вы мне друг!

По щекам ее покатились слезы, речь прервалась от рыданий, она молитвенно сложила ладони и повернулась к молодому человеку в пароксизме горя, страха и упования. Ковентри тяжело было выдерживать ее пылающий взгляд и при этом говорить рассудительно — не было у него опыта подобных сцен, и он не знал, как играть свою роль. «Это из-за дурацкого платья и романтического взора я сам на себя не похож», — подумал он, плохо осознавая опасную власть, которой обладали полутемный будуар, тепло и благоухание летнего вечера, память о «романтическом вздоре», а главное — присутствие красивой настрадавшейся женщины. Утратив привычное самообладание, он смог лишь повторить ту часть ее тирады, которая произвела на него самое сильное впечатление:

— Вы можете так поступить, искушение велико. Но сможет ли Нед вас защищать?

— Нет, — ответила она тихо.

— Тогда кто?

— Не спрашивайте. Добрый и честный человек, который любит меня всей душой и готов посвятить мне свою жизнь, человек, за которого я когда-то бы с восторгом вышла замуж, но теперь…