Братоубийцы

– Не лезь в дела этого мира, старик! – раздраженно ответил командир.

– Мир этот и мир иной – одно. Обретаешь ли, теряешь ли этот мир – обретаешь или теряешь и иной. Я лезу в твои дела, потому что это и мои дела, командир. Я простираю руки над христианами, которых ты поставил к стенке, и говорю тебе: ты не убьешь их! Я не позволю тебе убить их, я, отец Янарос!

– Отойди-ка, старик, добром прошу! Если мы теперь дадим свободу всем, кто захочет, мы погибли! Мы будем уже не народ, а собачья свора. Не торопись, придет и свобода своим чередом. Она никогда не приходит первой, она приходит последней.

– Значит, тирания? – закричал старик, вскинув к небу руки. – Тирания, насилие и кнут? Так приходит свобода? Нет, нет, не принимаю этого! Я встану, пойду по деревням, я буду кричать: тираны и вы, подлецы и вы, проклятые враги народа!

– Молчи! А то и тебя поставлю к стенке!

– Я всегда у стенки, мой милый. С того часа, как увидел Истину, только и жду пули. И с радостью приму!

Комиссар, все это время сидевший, как на горящих углях, не мог уже сдерживаться. Он вскочил, схватил старика за горло.

– Не кричи, поп! Думаешь, посмотрим на твою черную юбку? Да я тебе сейчас шею сверну, сволочь!

– А ты меня не стращай, «красношапочник», – ответил священник. – Смерть – пугало только для неверующих. А я верую в Бога и смерти не боюсь. Я уже вырыл себе могилу – вот она, перед тобой, и высек на могильном камне: «Смерть, я не боюсь, тебя!»

– Убью, козел, молчи! – рявкнул комиссар.

Подскочило несколько партизан, они окружили старика, рванули с плеч винтовки.

– Можете убить меня. На здоровье! У вас есть винтовки, и вы думаете, что есть и право. Убейте меня. Вы убьете последнего свободного человека, но свободы не убьете. Камышом станет мой голос, свирелью станет и будет петь Гимн. Да, да, не смейтесь: будет петь Гимн Свободе – в пустыне. И понемногу все камыши станут голосами и запоют со мной!

Он подошел к стене и встал рядом с капитаном.

– Отойди от стены, старик! – взревел командир. – Ты этого хочешь, а мы не хотим!

– Здесь мое место. Ты обманул меня я обманул деревню, предал ее. С каким лицом предстану теперь перед людьми? Я спешу предстать пред Богом и рассказать Ему о своей боли. И обвинить тебя и твоих сообщников, лжец! И это вы построите новый мир? На лжи, на рабстве, на подлости?

– Отец Янарос, я не хочу рукополагать тебя в герои, чтобы ты потом сосал мою кровь, – заорал командир, схватил его под мышки и оттащил от стены.

– Если ты меня оставишь в живых, я буду кричать. Если ты меня убьешь, я буду кричать, – ответил старик. И в тот же миг упали на него первые лучи солнца и окрасили бороду в розовый цвет.

Отец Янарос снова почувствовал, как дрожит в его ладони рука Невидимого. Его охватил гнев: «В этот тяжкий час, – закричал он в душе, – в этот тяжкий час Ты задрожал? Здесь нужно мужество. Встань, помоги спасти их! Ты забываешь, что Ты не только Христос распятый – Ты Христос воскресший! Не нужны больше миру, распятые Христы, нужны ему, знай, Христы-полководцы. Хватит слез, Страстей, распятий. Вставай, говорю тебе, крикни, пусть сойдут с неба полки ангелов. Неси справедливость! Довольно уже плевали в нас, довольно нас били, венчали терновыми венцами, распинали. Настал час для воскресшего Христа! Второе Пришествие нам нужно здесь, здесь на земле, при нашей жизни. Вставай!» И послышался печальный низкий голос из самых глубин его тела: «Я не могу...»

Отец Янарос уронил онемевшие руки. «Ты не можешь?! Ты хочешь, но не можешь? Ты добр, Ты справедлив, Ты любишь людей, Ты хочешь принести миру справедливость, свободу и любовь, но не можешь?»

Застлались слезами глаза у отца Янароса. «Увы, – пробормотал он, – свобода не всесильна, не бессмертна. И она дочь человека и нуждается в человеке…». Страшная горечь, жалость и нежность переполнили все его тело. Никогда, никогда не любил он Христа так, как в-этот час. «Сынок мой...» – прошептал он и закрыл глаза.

Повернулся командир, взглянул на него, увидел, как текут у отца слезы по щекам и бороде. Знал командир: плачет он не из страха – свою жизнь ни во что не ставит – плачет он о всех людях, о врагах и друзьях, о черных и красных. Смотрел, он, смотрел на слезы старика, и вдруг обдало его жарким ветром жалости – сам он сам не ведал, откуда этот ветер. И сердце его заболело болью по этим двенадцати, что стоят у стены и ждут. От одного его слова, от одного движения руки зависит их жизнь. Что делать? Какой путь – кратчайший к победе? Убить, убить, чтобы никогда не кончилась ненависть? Или и ему раскрыть объятия, как делает отец, и победить ненависть любовью?

Он хотел было повернуться к смертникам и сказать: «Я держу свое слово, я несу свободу. Будьте свободны», но перехватил взгляд Лукаса, впившийся в него – свирепый, насмешливый. И сорвался в нем с цепи бес, страшный, волосатый, весь залитый Кровью. Поднял капитан Дракос руку.

– Огонь! – взревел он не своим-голосом.

Прогремели винтовки, и двенадцать тел покатились по каменным плитам Двора. Тело капитана забилось, как рыба, пару раз перевернулось и покатилось к ногам капитанши. И та отпихнула его ногой.

Крикнул отец Янарос, на мгновение помутилось у него в голове. Он обернулся взглянуть, куда упала церковь. Но рассудок вернулся к нему, и вместе с рассудком вернулась и деревня, и горы вокруг, и Греция.

Медленно, с трудом волоча ноги, подошел он к трупам, нагнулся, зачерпнул пригоршней кровь, размазал ее по бороде, и борода стала алой. Снова нагнулся, снова зачерпнул и вылил кровь себе на голову.

– Кровь ваша, – простонал он, – кровь ваша, дети, на голове моей. Я вас убил!

Партизаны смотрели на него и смеялись.

Он вошел в церковь, склонился над престолом. Рядом с распятием лежал забрызганный кровью камень. Он приложился к нему. Чья это была кровь, красного или черного? Он не спрашивал. Он подобрал этот камень в горах, сразу же после первых боев, и положил его на престол, рядом с распятием. И перед каждой литургией прикладывался к нему.

Он снял епитрахиль, сложил ее, завернул Евангелие, сунул его подмышку. Он почувствовал, как раскрылось его сердце, как хлынула из него нескончаемым потоком любовь, как полилась она в Кастелос, стала заливать побережья и долины Греции. Лилась, лилась любовь, и в груди становилось все легче.

«Кто знает, – подумал он, – может, на меня, недостойного, возложил это дело Христос? Во имя Господне, да будет воля Его!»

Он повернулся, направо.

– Ну, – сказал он Невидимому, – пойдем!

Он вышел из церкви, остановился посреди двора.

– Я ухожу! – крикнул он. – Я буду делать то, что сказал. Я пойду по всем деревням и буду кричать: «Братья, не верьте красным, не верьте черным, братайтесь!» Село, где нет юродивого, гибнет. Я стану юродивым Кастелоса, юродивым Греции и буду кричать.

Осветило старика утреннее солнце; показалось, что стоит во дворе великан – с окровавленной бородой, с кустистыми бровями, с тяжелым посохом, в толстых башмаках, усеянных стальными гвоздями.

Он извернулся к командиру.

– Я взял с собой епитрахиль и Евангелие, капитан Святотатец. Я взял с собой и все батальоны и полки убитых. И всех матерей, одетых в черное, убийца, и всех сирот, и всех искалеченных на войне: хромых, кривых, парализованных, обезумевших – и мы уходим!

– Что ты с ним возишься, командир? – взорвался разъяренный

комиссар, – Убей его! с

Отец Янарос презрительно поднял плечи.

– Ты думаешь, я испугаюсь смерти? Да что со мной может сделать это пугало? Перевезти из суетной этой жизни в вечную - другого она, бедняга, не может. Это же мул, садишься на него– и он везет тебя в вечную жизнь.

Он поднял' руки к небу.

– Если я буду жив, крикнул он, – если дадут эти вот мне жить, никогда больше Тебя не распну, клянусь, никогда не оставлю Тебя беззащитным в руках Анны и Кайафы, Иисусе! Ты сказал, что несешь меч – «меч несу», – где он? Доколе будешь распинаться? Хватит уже, спустись с мечом на землю! После стольких страданий и стольких кровопролитий понял я долг человека. Праведность, вооружись, Христос, вооружись! Я пойду проповедовать по городам и селам нового Христа, Христа Вооруженного!

Он протянул рук вправо, к Невидимому.

– Пойдем.

Партизаны смотрели на него, удивленные. Кое-кто смеялся.

– Рехнулся поп! С кем он разговаривает? Кому говорит: «Пойдем’?

Отец Янарос обернулся к командиру.

– Капитан-убийца, до свидания! – Сказал – и твердо шагнул-за порог.

Никто не пошевелился. Лукас с издевкой посмотрел на командира.

– Он же несет пожар, – сказал он. – Ты его отпустишь? А может быть, тебе его жалко?

Но командир смотрел, как идет его отец, как стучит палкой по мостовой. Он шагал широко, ветер раздувал рясу, развевались по плечам седые волосы. Он торопливо шел вниз, к тропинке, ведущей в Прастову. Камни сыпались из-под толстых башмаков, поблескивали подмышкой в утренних лучах солнца шитая золотом епитрахиль и серебряное четвероевангелие. Кровь убитых, которой он умылся, стекала с макушки и капала крупными каплями на сжигаемый солнцем затылок.

Смотрел на него командир и мысленно переносился далеко отсюда, на дальнее побережье Черного моря, в деревушку, полную мира, православия и зелени. И этот старик, в те времена красивый, смуглый, молодцеватый поп с волосами цвета воронова крыла ... Никого он не боялся, задирал голову перед Турком, смело отстаивал Христа и христиан. А когда приходил праздник Святого, державшего в ладони их деревню, как вступал он, этот старик, в огонь, и хлопал в ладоши, и плясал, и не хотел выходить из пламени:

Как он его ненавидел, как любил, как им гордился.

А потом потерял его из виду, разлучились отец с сыном, а спустя годы встретились во время албанской войны. Подтыкал он рясу, шел по горам, взывал к Пречистой – и видели тогда солдаты, как шагает Она среди скал, как несет на руках раненых. Все, что ни захочет, мог сотворить этот старик из воздуха, потому что верил, потому что страдал, и душа его отделялась от тела и становилась то Пречистой, то св. Георгием-всадником, то громогласным криком: «Христос побеждает!» – и всей душой устремлялись солдаты в атаку.

Отец Янарос уже спустился с откоса, собираясь повернуть на тропинку, ведущую в Прастову. В косых лучах солнца падала его гигантская тень на розовые камни, шла впереди. Еще немного – и он завернет за скалы и исчезнет.

Выскочил комиссар Лукас на середину дороги, поднял винтовку.

– Эй, командир! – крикнул он. – Тебе говорю! Зажми сердце в кулак. Ты должен отдать приказ. Разве ты его не слышал? Он говорит, что хочет быть свободным!

Услышал отец Янарос, как щелкнул сзади затвор винтовки, понял, повернулся вправо, взял за руку Христа, поставил Его перед собой, чтобы не попала пуля.

– Иди здесь, сынок, – сказал он тихо и нежно, – иди здесь, чтобы Тебя не ранили.

Несколько партизан подошли и встали рядом с Лукасом, и они подняли винтовки, прицелились. Взглянули на командира. Тот стоял в воротах, и кровь то приливала к голове, то отливала. Он ничего не говорил, он любовался отцом, смотрел, как шагает тот по камням, как спускается в долину – гордо, стремительно, как старый архангел.