Жара

Эпилог

В солнечный субботний день 8 октября 2011 года состоялось важное и интересное событие в культурной жизни столицы. В элитной галерее известного искусствоведа, ученого и художника Антония Денисовича Рыбаря-Панченко открылась персональная выставка молодого художника Владимира Крохина. Это событие, само по себе нетривиальное, несло на себе некий отпечаток таинственности. Даже знатоки художественной жизни столицы понятия не имели о том, кто таков Владимир Крохин. Кто-то что-то слышал, видел отдельные работы. Теперь уж и не упомнишь. И вдруг. Для этого неизвестного человека персональная выставка, да еще где – в галерее самого Рыбаря. Московские художники, да и не только московские, считали большой честью для себя, чтобы какое-либо полотно, на месяц-другой задержалось в галерее столичного гуру.

Все немножко нервничали, и особенно сам виновник торжества. В великолепном костюме, белой рубашке и бабочке в горошек высокий красивый молодой человек казался напряженным и не вполне отдающим себе отчет в происходящем. Его явно опекала моложавая женщина средних лет, довольно высокая, стройная, с удивительно приятным и вместе с тем простым лицом. В этой светской даме, одетой в чудесное коктейль-платье цвета электрик, кое-кто мог узнать и. о. профессора МГУ, советника председателя Следственного комитета РФ, государственного советника юстиции второго класса Анну Германовну Захарьину.

За ней с большим интересом наблюдали две дамы, явно имеющие отношение к правоохранительной системе, и которых мы согласно гоголевской традиции будем называть дамой приятной и дамой приятной во всех отношениях.

– Ты посмотри на нее, – сказала приятная дама. – Черт знает что. Прошло всего полгода, как родила сына, а все прихорашивается и скачет на одной ножке. Этот художник-то, между прочим, – ее бывший подследственный.

– Да, – прощебетала в ответ дама приятная во всех отношениях. – Необычный она человек. Раньше таких женщин считали ведьмами. Кстати, сколько ей лет-то?

– Кто ее знает, – ответила приятная дама.

– Но ты посмотри, – перехватила инициативу дама приятная во всех отношениях, – какие она пируэты закладывает. Прошлой осенью уволилась из органов, получила при этом следующее звание, пошла преподавать, а потом заделалась в советники председателя Следственного комитета. Это кто б еще такое мог позволить! Слухи до меня дошли, что до последних дней беременности читала лекции. Все думали, что начнет рожать прямо в аудитории.

– Ничего не скажешь, – подхватила приятная дама, – сильный характер. Кстати, ты в курсе ее шашней с нефтяниками. Нет? Вон посмотри, там у окошечка стоит нефтяной магнат Серебровский. По-моему, наша Захарьина клеит его в меценаты и знатоки современной живописи. Он привнес на эту выставку замечательную картину – портрет своего покойного друга, какого-то профессора. Когда начнется проход, надо будет взять по лишнему каталогу. Вообще-то спасибо Захарьиной, что пригласила нас.

Разговор продолжался в том же приятном и ни к чему не обязывающем духе.

Прерывая диалог двух дам, сообщим читателю, как портрет профессора Верта кисти Владимира Крохина оказался на персональной выставке. После разгрома московского представительства компания Колорадо Текнолоджис и лично ее вице-президент Роберт Громилаар приложили все усилия для того, чтобы загладить ущерб, причиненный действиями присных Розенфельда. Негодное оборудование было заменено на первоклассное американское, американцы оплатили все издержки, связанные с компенсацией материального и морального ущерба. Зная о глубокой дружбе между Серебровским и Вертом, Громилаар преподнес нефтяному магнату великолепный портрет Верта, написанный восходящей звездой русской живописи.

Как и предполагал Смирнов, политические соображения явились решающими в оценке недостойной деятельности московского представительства Колорадо Текнолоджис, и шкодливый господин Брахман практически отделался серьезным испугом. Сейчас этот достойный джентльмен вместе со своей очаровательной супругой скромно стояли рядом с матерью замечательного художника Мадлен Крохиной.

Тем временем Захарьина успокаивала виновника торжества.

– Ну что ты так волнуешься, Володя? Радоваться надо. Персональная выставка у почтеннейшего Рыбаря. Счастлив должен быть. Катя, отвлеки его как-нибудь, – обратилась Захарьина к молодой красавице, одетой в алое вечернее платье и сильно смущавшейся всего происходящего. – И ты туда же! – удивилась Захарьина.

– Ну а как мне не смущаться, – ответила Катя, – через полчаса меня голую на картине будет рассматривать вся собравшаяся публика.

Захарьина нежно погладила Катю по плечу:

– Хорошо, что есть что рассматривать.

В этот момент к Володе подошел маленький человек, сопровождаемый двумя женщинами. Под руку он вел седую леди в строгом черном платье, в которой читатель конечно же узнал бы Эмму Марковну Розенфельд. Справа от Миши важно шествовала его супруга Лариса, бывшая Оксана. Эмма Марковна с любовью и восторгом смотрела на своего недавно обретенного внука. В силу своего возраста она не очень хорошо ориентировалась во времени и в глубине души была уверена, что высокий молодой человек с серыми глазами и длинной шеей – не кто иной, как ее любимый сын Володя. Миша сумел избежать тягостного объяснения с матерью по поводу судьбы младшего брата, и теперь старуха видела своего младшего сына, правда, почему-то сильно помолодевшего, на этой роскошной выставке. У входа на афишах почему-то стояла другая фамилия. Вова там назывался Крохиным. Но это, наверное, художнический псевдоним, они все так делают. Главное, что вот он, любимый сын, родная кровиночка перед ней.

Володя вел себя с бабушкой нежно и почтительно. Все складывалось очень хорошо. Вот-вот должен был появиться Рыбарь-Панченко, и начался бы торжественный проход почетных гостей. Анна знала, что великий специалист отобрал двадцать картин, и на них, собственно, и строилась вся экспозиция. Поддержать Володю подошел Федор Измайлов, который нашел какие-то теплые слова, действительно приободрившие молодого художника. Но в это время к центральной группе приблизился веселый, как всегда великолепно одетый, элегантный, но слегка пьяный знаменитый московский адвокат Самуил Каплан. Он с размаху хлопнул Володю по спине и не к месту сказал:

– Ну, как себя чувствуешь, несостоявшийся тюремный сиделец? Небось на такой выставке лучше, чем на зоне. – Все обомлели.

Каплан напомнил о совсем недавних событиях. Он выступал защитником в нашумевшем деле об убийстве американского бизнесмена, руководителя московского представительства Колорадо Текнолоджис Владимира Розенфельда. Сэм был великолепен. Его линия защиты вполне заслуживала того, чтобы войти в учебники по адвокатскому мастерству. Даже убийца Кляйн получил умеренные для 105-й статьи семь лет. Как выразился сам Каплан, «присяжные рыдали и плакал прокурор». После всех судебных закавык проходившие по делу Брахман и Крохин, виновные в целом перечне прегрешений – тут были и сокрытие улик, и введение следствия в заблуждение, и так далее и тому подобное, – получили всего лишь условные сроки. Брахман – пять лет. А Владимир Крохин – два года. Катюшу Захарьина сумела аккуратно вывести из обвиняемых в свидетели.

Володя Крохин страшно переживал суд и, не стесняясь, говорил о том, что больше всего на свете он боится тюрьмы.

– Не надо законы нарушать, – наставляла его Захарьина.

– Анна Германовна, я же думал, что это отец убил Розенфельда.

«Да, дела, – подумала Захарьина. – Мальчик решил, что его настоящий отец убил его биологического отца. Тут и не такое можно наворотить. Но все позади».

В это время официанты начали разносить бокалы с шампанским и более крепкими напитками. Аня подумала, как все-таки здорово, когда у человека такой талант, как у Володи Крохина. О своем таланте она как-то не подумала. Сейчас в жизни Захарьиной был сложный период. В конце года должна была состояться защита ее докторской диссертации. Автореферат был уже вывешен на сайте ВАКа. Анна не волновалась, но, конечно, испытывала некий азарт и возбуждение. Но ей уже было ясно, что, если жизнь сложится так, что ей совсем придется отойти от следствия, будет тяжело. Ну да ладно. Бог даст, посмотрим. Федя, дети и родители были рядом, а это было главное в новой жизни Анны Захарьиной.