Маски Пиковой дамы

«Человек без твердых убеждений»

Орлов не простил Пестелю «предательства», донесение полковника стало достоянием гласности, его копии широко разошлись по России и сильно испортили репутацию главы Южного общества в либеральной среде. Пушкин узнал историю благодаря близости с семейством генерала Николая Николаевича Раевского, чья дочь Екатерина была замужем за Михаилом Орловым[478].

В мае 1821 года поэт, только что посвященный, еще не был осведомлен о донесении, чем и объясняется его доброжелательный отзыв. Но ко времени встречи с Суццо в Петербурге его взгляд на «русского Бонапарта» давно сложился, и даже казнь не изменила ситуации. Между тем в Кишиневе Пестель был как один из основателей ложи: обладая высоким градусом шотландского мастера, он открыл ее работы[479].

В «Записных книжках» Александры Смирновой-Россет осталась запись, относящаяся ко времени коронации Николая I в Москве. Там великий князь Константин якобы сказал Пушкину о Пестеле: «У него не было ни сердца, ни увлечения; это человек холодный, педант, резонер, умный, но парадоксальный и без установившихся принципов». По словам Смирновой, поэт «был возмущен рапортом Пестеля на счет этеристов, когда Дибич послал его в Скуляны. Он тогда выдал их». Константин ответил: «Вы видите, я имею основания говорить, что это был человек без твердых убеждений»[480].

Мнение очень близкое к словам эпиграфа к четвертой главе. Однако «Записные книжки» — источник, которым нужно пользоваться с большой осторожностью. Сложился взгляд, что их в развитие мемуаров матери составила дочь Смирновой-Россет — Ольга. Тем не менее справедлива точка зрения, что сведения об отношении Пушкина к Пестелю и его донесению молодая дама могла получить только от матери[481].

Ошибки в записи свидетельствуют о том, что информация пришла через третьи руки. Так, генерал-лейтенант Иван Иванович Дибич не занимался командированием Пестеля. Его имя вставлено лишь потому, что он позднее командовал русскими войсками в войне с Турцией. История разговора с Константином Павловичем еще любопытнее: Пушкин никак не мог беседовать с цесаревичем о Пестеле, поскольку тот уехал из Москвы сразу после коронации, в ночь на 24 августа 1826 года[482], а поэт туда еще не прибыл — они не могли встретиться.

Похожие слова великий князь действительно говорил, но не о Пестеле, а о начальнике военных поселений на юге генерале Иосифе де Витте, когда тот обвинил польские патриотические общества в подготовке восстания: это «самая гнусная интрига генерала Витта, лгуна и негодяя, человека, достойного виселицы»[483]. Витта заговорщики из Южного общества по рекомендации Пестеля хотели привлечь к своей деятельности, рассчитывая через него взбунтовать и военные поселения. Витт и Пестель дружили, последний даже намеревался перейти в его ведомство и жениться на дочери патрона — старой деве Изабелле.

Вот и еще одна параллель с Германном, который думает «подбиться в милость» Старухи, сделаться ее любовником. Тогда же Пестель растратил крупную сумму денег и не знал, как выпутаться из ситуации, так что переход к Витту выглядел весьма желанным[484].

Таким образом, характеристика, приведенная Смирновой-Россет, задевала Пестеля скорее по касательной. У Пушкина не могло быть писем Константина Павловича императору Александру I. Скорее, поэт что-то слышал, соединил это со своими сведениями и обронил в разговоре с Александрой Осиповной. А уже через ее дочь информация попала к исследователям.

Имелась еще одна история, косвенным образом замыкавшая в себе имя Пестеля и не прибавившая ему во мнении поэта. В июне 1823 года состоялась знаменитая генеральская дуэль между начальником штаба 2-й армии Павлом Дмитриевичем Кисевевым, вскрывшим большие растраты, и бригадным командиром генералом Иваном Николаевичем Мордвиновым. Последнего к поединку тайным образом подталкивали. Та же Смирнова-Россет сообщала: «Злой гений Пестель требовал, чтобы Мордвинов дрался»[485].

Мордвинов был смертельно ранен. Киселев взял его семью на содержание и всю жизнь не мог простить себе этого поступка. Полковник Липранди, дружный с Пушкиным, сообщал о поэте: «Он предпочитал поступок И. Н. Мордвинова как бригадного командира, вызвавшего начальника Главного штаба, фаворита государя… Пушкин не переносил, как он говорил, „оскорбительной любезности временщика, для которого нет ничего священного“»[486].

«Ничего священного» — «Ничего святого». Ко времени написания «Пиковой дамы» позиция сильно изменилась. Пестель воспринимался как «предатель», если не как «злой гений», используя выражение Смирновой.

Указание в эпиграфе «Из переписки» тоже любопытно. В марте 1821 года Михаил Орлов попросил невесту Екатерину Раевскую распространить в письмах информацию о «подробностях валашского возмущения». У нее уже имелась копия записки Пестеля[487]. О предательстве этерии «русским Бонапартом» стало известно многим. Именно эта «переписка» и имелась в виду поэтом.

А что же даты? «7 мая 18**». Мы говорили, что реально ложа «Овидий» была основана в мае 1821 года, Пушкина посвятили 4-го числа. Но официальное открытие произошло 7 июля 1821 года. Из этих цифр, возможно, и составлена дата в эпиграфе. Впрочем, не исключены и другие варианты.

Несоответствие между высокой целью и низкими средствами ее достижения всегда вызывало у Пушкина протест. Из его уст звучали обвинения в лицемерии. На словах Пестель хотел свободы, на деле предлагал согражданам диктатуру, а лично — участвовал в растратах, подставлял под пистолет невинных людей, предавал греков.