Внучка жрицы Матери Воды

Цветочные плантации забвения

Я очнулась или, вернее, во мне восстановилась непрерывность восприятия действительности где-то в прекрасном месте, где я никогда не была до этого, но окружающая красота была мне безразлична. Через изумрудное арочное окно я видела те самые горы, что снились мне в моём сне перед страшным пробуждением. Разноцветная гряда уходила в необозримый горизонт, где сгущался изумруд небес. На вершинах пирамидальных лесистых гор искрились какие-то сооружения. И сами горы тоже казались искусственными из-за своей слишком правильной формы и фантастической красоты, которой я никогда не видела прежде. Древний осколок былой сверх цивилизации, как сказал мне потом Тон-Ат. Насыпные гигантские холмы, уникальные леса, высаженные некогда на огромном континенте, ушедшем в пучину вод в такой же тёмной пучине времён. Остались только острова, да подземные диковинные дороги, связывающие некогда между собою все, непредставимые теперь, наземные города сгинувшего в небытие мира. Я не ошиблась в своём определении ландшафта как рукотворного. Только руки эти были чьими?

А внизу, куда ни кинь взгляд, простирались поля цветов — плантации целебных и волшебных растений, цветущих синими и голубыми соцветиями. Их аромат долетал до моей мансарды и успокаивал психику. Я вся тонула в этом ландшафте и глазами, и душой, ничего не понимая и не желая понимать. Тёмно-зелёные купы деревьев, как острова в синем безбрежном океане всплывали из насыщенной голубизны, и белые дорожки прорезали ровными линиями цветущие плантации…

И ровно семь лет я буду гулять по тем местам, по белым дорожкам, ныряя в тень уютных рощиц, забыв о такой категории бренной жизни, как время, его тут не было. Больше я не была в столице с того дня в течение всех этих лет, и его я тоже не видела всё это время. Гелия же появлялась в наших плантациях. Откуда? Не знаю, и не спрашивала даже. Появлялась, значит, думала я, столица где-то недалеко. Она рассказывала, что он рыскал по всей Паралее в поисках меня и срывал на Гелии свою злость тем, что мог ударить её. А что? Ему это легко! И она, смеясь, показывала синяки от железных захватов его рук на своих запястьях. Она казалась мне ненормальной, но в то же время скульптурно-окаменелой и ещё больше прекрасной. Похудев и почти утратив сочность своих живых красок, она приобрела размытость и благородную тонкость полутонов, как это бывает у изысканных картин, рассчитанных на рафинированных ценителей.

— Зачем он меня искал? Если он любит одну тебя… — спрашивала я у Гелии. Я продолжала оберегать в себе, как главную свою драгоценность, память о его ласках, о его глазах, губах и о его запахе. Я тонула в безбрежном и сладком, тёмном и мучительном, застывшем озере всё ещё заполняющих меня чувств. И я не хотела выныривать в безотрадную реальность, где его не было рядом.

— Любит? Меня? А может, тебя заодно с Ифисой? А ты что же, хотела того, чтобы он создал ту самую аристократическую семью из трёх жён, что и обещал нам когда-то?

— Причём тут Ифиса? — лепетала я, ненавидя Гелию, как и ненавидят соперниц. От былого обожания и сестринской любви не осталось ничего.

— Причём? А притом же, причём и ты. Он ведь и Ифису «любил». И столь же непродолжительно, как и тебя. А она до сих пор ждёт, не соизволит ли он, наконец, понять, что тебя уже не найти, и никто уже не будет возмещать ему то, чего ему так не хватает. Я-то не желаю быть сладкой добавкой к тем безвкусным будням, из коих и состоит его повседневность. И кто знает, может быть, когда сойдёт с него та ошалелость, в которую он провалился вместе с тобою, он согласится и на Ифису.

— Никогда! Он полюбил меня…. Я уйду отсюда к нему. Я скажу ему, что он был прав в отношении тебя. Ты недостойна такого человека. И ты, и Ифиса — вы обе порченые лицедейки. Только я его судьба.

— Да как ты отсюда уйдёшь? — глаза Гелии холодно и зло начинали блестеть. — Разве ты знаешь, где именно ты находишься? А тут представь себе картину. Я раз прихожу домой, а он сидит в моей столовой, а рядом Ифиса со своей «аристократической белой птичкой» на блюде. Он ей: «Понимаешь, я же могу взять тебя только старшей женой. А это означает, что должна быть младшая. Если ты найдёшь мою маленькую беглянку, я тотчас же исполню обещание». Ифиса, абсолютно не понимая его издевательств над собою, с тех пор ищет тебя заодно с ним повсюду.

— То есть, ты с ним перестала жить как прежде? — спросила я с надеждой. — Он тебе уже не муж?

— Ещё чего! Отдавать его какой-то Ифисе! Он мой!

— Я приду к нему, и он бросит тебя немедленно!

— Иди, если сумеешь найти отсюда дорогу. И не думай, что будет любить, если придёшь. Это будет час его торжества над тобою и начало твоей гибели как женщины. Он всё возьмет и отдаст твою пустую оболочку тому подлому Чапе, которого ты видела в тот ужасный день, лучше бы он не настал никогда! Лучше бы навсегда осталась та ночь, ночь нашей с Нэилем любви, пусть и ценою всеобщего мрака, пусть!

— Пусть! — отвечала я как эхо, — пусть мрак вокруг, осколки разбитой пирамиды и визг чужой пьяной оргии, только бы ночь любви тянулась вечно. Нам было так хорошо вместе. Я плакала от счастья. А он ловил губами мои слезы… Та хрустальная пирамида действительно разбилась? И я уже не увижу её прозрачных стен? А что там было внутри? И какой ландшафт был снаружи? Оттуда не видно гор?

Гелия смотрела внимательно, вслушивалась в моё бормотание, но не знаю, понимала ли она меня. — Действительно, всё разбилось вдребезги. И у тебя, и у меня. Нэиля нет, и моя жизнь мало чем отличается от пустых сновидений. — Гелия в отличие от Тон-Ата ничего не знала о моём предательстве. Тон-Ат никому не сказал об этом.

— Почему у него была кровь? — спросила я, наконец.

— Нэиль защищался и стрелял, из пяти выпущенных пуль попали лишь две. Но что этой полуметаллической скотине пули? Они вышли из него сами на другое же утро, даже без помощи врача. Даже занозы болят и нарывают, но это у людей, а он-то кто? Человек разве? И спустя лишь пару недель он ударил меня этой самой рукой.

— Он не мог. Он не такой. Так не бывает, — плакала я, не стесняясь Гелии.

— Так бывает. Есть! — отвечала она с не свойственной ей грубостью, отстраняясь от меня окончательно. Она настолько изменилась и огрубела в своём поведении, что я сомневалась в реальности всего того, что меня окружало, чем стала моя жизнь. Гелия общалась лишь с Тон-Атом, приезжая к нему как к родному, а меня игнорировала. Бабушка же сама игнорировала Гелию. Постепенно и я разлюбила её. Мы стали чужие и посторонние друг другу. И я теряла покой от её редких визитов, потому что она появлялась, наполненная всем тем, что уже было утрачено для меня. Звуками, запахами, событиями моей любимой столицы, её шумом и бестолковой часто суетой, хотя всё это было в самой Гелии безмолвно и незримо, но я всё сразу вспоминала, видя её. И главное, она несла в себе его тень. Она же продолжала жить с ним. Может, он и обижал её иногда, но он с нею спал, обнимал, ласкал. Или нет? Или не так, как меня? Она была им пропитана, была переплетена с ним на уровне молекул и запаха, — она, холодная, а не я, горячая и жаждущая. Одинокая.