Пепел и пыль

— Похоже, — соглашаясь, кивает Бен. — Вот только я уже её не люблю.

Он произносит это таким грустным голосом, что мне становится неловко. Бен напоминает человека, чья мечта сбылась совсем не так, как он планировал. Ведь он любил Полину в своей прошлой жизни, до всех событий, до Максима и до разбитого сердца. А сейчас… сможет ли он простить её за то, чего в этом времени, видимо, так и не произошло?

— Ладно, — выдыхаю я. Окончательно отстраняюсь от Бена, делая шаг назад. Улыбаюсь ему, но улыбка не задерживается на губах дольше секунды — мой максимум, мой предел. — Иди. Не заставляй девушку ждать.

— А ты?

— А я найду Нину.

Бен качает головой, но раньше, чем он что-то говорит, я ухожу.

Лёгкие сдавливает в тиски, но это не паника — я слишком хорошо знаю свою старую подругу, чтобы спутать её с чем-то другим, не тяжёлым, а колющим, не холодным, а обжигающим.

Это плохое предчувствие. И именно оно неожиданно ведёт меня не в комнату «Беты», а на второй этаж, туда, где, как я помню, располагается медицинский корпус. * * *

Я сжимаю тонкие, костлявые пальцы крепче, чем нужно. Пытаюсь таким образом разбудить Нину, вдохнуть в неё энергию, но ничего не выходит.

Нина не спит. Нина не мертва. Рядом с Ниной пикают аппараты, к которым она подключена благодаря многочисленным трубкам.

Я не знаю, что с ней случилось, и боюсь поинтересоваться у миротворца, дежурившего в ночь. Он дремлет, закинув ноги на стол. Голова опущена вперёд, подбородок к груди. Лицо прикрывают каштановые волосы. Войдя в медкорпус, я окликнула его, но он даже не вздрогнул.

Я пододвигаю стул ближе к Нине. Рядом с кроватью стоит тумбочка. На ней нет свободного места — всё в цветах. Я открываю ящик тумбочки и нахожу карточку пациента. Абсолютное отсутствие врачебных знаний не даёт мне разобраться в терминах, но одно слово сразу бросается в глаза и заставляет меня съёжиться: «кома».

Я вчитываюсь внимательнее, и картина обрастает фактами. Отравление. В нашем первом настоящем оно тоже случилось, но всё обошлось малой кровью. Здесь же список последствий едва умещается на листе с двух сторон. Особое внимание привлекает слово, выведенное большими буквами в углу: «АНТИДОТ». И десяток вопросительных знаков вокруг.

Я отрываю глаза от карточки, гляжу на Нину. Она сильно похудела. Её кожа имеет неприятный жёлтый цвет. Я едва узнаю ту дикую и свободную девчонку, к которой успела привыкнуть.

— Что же с тобой случилось? — спрашиваю я в пустоту.

Конечно, Нина мне не отвечает. Я со злостью кидаю карточку в ящик и ногой пинаю его, закрывая. Одна из ваз с цветами пошатывается, но не падает.

— Она в искусственной коме до тех пор, пока не будет найден системный антидот, — говорит кто-то за моей спиной. Я поворачиваюсь туда, где сидел миротворец, но это не он — тот парень всё ещё спит. Тогда гляжу на входную дверь. Молодой человек с фотографии внизу. Он меряет меня обеспокоенным взглядом. — И я знаю это, потому что ты сама мне все уши об этом прожужжала.

Он подходит ближе, я пытаюсь вспомнить его имя. Ничего. Пусто.

— Мама просила передать, если ты ещё раз не предупредишь её, что не ночуешь дома, она тебя выселит, — говорит парень, присаживаясь на край Нининой койки.

Мне нужно что-то ему сказать, и я решаю начать издалека:

— Как ты меня нашёл?

— Как твоему старшему брату, мне приходится нести определённые обязательства перед родителями. Поэтому, либо я знаю все твои любимые места, либо я труп.

Парень пожимает плечами, улыбается. У него на левой щеке ямочка, прямо как у мамы. А ещё её серо-зелёные глаза и нос с опущенным вниз кончиком.

— Поиски, я так понимаю, ещё ни к чему не привели, да? — парень кивает на Нину. Я пожимаю плечами, но он, к счастью, не замечает этого, и продолжает: — Мне всегда казалось, что нереиды добрые существа. Зачем понадобилось вместо подарка преподносить стражам троянского коня?

— Ты не страж, — вырывается у меня вместо какого-нибудь более корректного вопроса со смыслом «Откуда ты знаешь о нереидах?».

— Да, спасибо, что напомнила, сестрёнка, — парень закатывает глаза. — В уже, наверное, раз пятисотый.

Имя никак не хочет приходить на ум, и тогда я решаю хотя бы прикинуть, сколько ему лет. Едва ли он намного старше меня. Возможно, около двадцати пяти.

— Хватит таращиться на меня, — парень морщит нос. — Это пугает немного. — Он встаёт, ощупывает свои карманы, кажется, проверяя их содержимое. — Я весь вчерашний вечер мечтал заточить тот салат с тунцом, который подают в кафешке на углу. Если составишь мне компанию, я куплю тебе твой любимый сладкий кофе с молоком.

— Это называется карамельным латте, — бросаю я непроизвольно: само вырывается, как рефлекс.

— Как скажешь, босс, — соглашается он наигранно нехотя. — Ну так что, пойдём?

Только сейчас понимаю, что не ела уже, кажется, целую вечность. Живот скручивает голодным спазмом, и я соглашаюсь на завтрак в компании незнакомца, представившегося моим братом.

Но даже голод не способен отвлечь меня от мыслей о брате, которого я знала и любила до этого — о Дане.

— Слушай, — заговариваю я, когда мы выходим из медкорпуса, проходим сквозь корпус миротворцев и оказываемся перед лестницей. — А ты не знаешь, где Даня?

— Филонов-то? Там, где и все нормальные люди в такой ранний час — спит. Это Ваня малахольный, как и ты: двадцати четырёх часов в сутках вам мало, чтобы всё успеть…

Парень продолжает что-то говорить. Я цепляюсь за произнесённую им фамилию, и у меня едва не останавливается сердце.

Даня — Филонов. У Вани обычный человеческий взгляд. Всё ведёт к тому, что в этом настоящем не было никакой аварии. А значит, в этом настоящем их родители живы.

А значит, мы больше не одна семья.

— Я… Мне надо… — я из последних сил пытаюсь заставить себя успокоится, но с каждым несостоявшимся вдохом становится только хуже.

— В чём дело? — глаза незнакомца расширяются. — Слава? Эй!

Они успевает отдёрнуть меня прежде, чем я неровно ставлю ногу на ступеньку. Пошатываюсь, выравниваюсь. Падения удаётся избежать в последний момент.

— Ты бы под ноги смотрела, а то ляжешь рядом со своей подругой, — резко бросает парень. Секунда — и его лицо принимает извиняющееся выражение. — Прости! Боже, прости! У меня с утра всегда такое паршивое чувство юмора.

Я качаю головой. Но парень явно ждёт моего ответа.

— Что, даже не скажешь что-то типа: «Артур, ты вообще охамел, парень? Ты хочешь сразу, миновав медицинский корпус, отправиться к Спящим за такие слова?»

По крайней мере, теперь я знаю его имя.

— Артур, — произношу я, пробуя его на вкус. Затем, чтобы не казаться странной, добавляю: — У меня нет сил с тобой пререкаться…

— До тех пор, пока ты не выпьешь свой утренний кофе? — договаривает Артур. Хлопает меня по плечу. — Знаю, знаю. Поэтому и позвал тебя с собой, пока ты никого не пришила.

Артур бегом пускается по ступенькам. Я же иду, едва перебирая ногами. У меня и до этого не было сил, а сейчас чувствую себя так, словно меня пропустили через соковыжималку. Останавливаюсь у главной двери. Артур выходит первым и оставляет дверь открытой для меня. Не знаю, насколько раннее сейчас утро, но солнце уже взошло. Его лучи попадают мне на грудь, руки и ноги, но лицо, всё ещё замерев у порога и не решаясь идти дальше, я держу в тени.

Артур успевает исчезнуть из поля зрения, видимо, позабыв проверить, следую ли я за ним.

Стоит мне только остаться одной, как воспоминания о прошлом настоящем и о том настоящем, что встретило меня здесь, накладываются друг на друга. Правы люди, говорящие, что инициатива наказуема! Я жила в своём мире, и всё было прекрасно, но вот решила выйти за его пределы, и меня снесло лавиной, уничтожившей всё, чем я когда-либо дорожила.

Злость переполняет меня и остаётся в горле горьким послевкусием. Я хотела помешать одним наказать других, а в итоге попросту поменялась местами с тем, кого ждал печальный конец, и затянула на собственной шее тугую петлю сожаления.

Я не представляю, как жить дальше. Так хотела вернуться домой, но теперь, когда оказалась здесь, понимаю, что от привычного мне места ни осталось и следа. Как сделать вид, что всё нормально, если единственное, о чём могу думать — это потерянные люди и потерянные мгновенья?

Я продолжаю смотреть на происходящее на улице через дверной проём до тех пор, пока в нём снова не появляется Артур.

— Что стоим? Кого ждём? — спрашивает он. — Кофе само себя не купит. — Артур протягивает мне руку, не заходя в штаб, и я вижу в ней путеводную нить, связывающую два мира: тот, который у меня был раньше и чей вес я отныне и навеки буду нести на своих плечах в качестве напоминания, и тот, который новый, но совсем не дивный. — Идём?

Я гляжу на его перевёрнутую тыльной стороной ладонь и вспоминаю день, когда два незнакомых парня открыли портал в мою комнату. Тогда, как и сейчас, у меня был выбор: остаться или принять свою судьбу такой, какая она есть — черновой вариант, без цензур и редактуры: минута на прочтение и бегом на сцену, а там импровизируй, как душе угодно.

В тот день, а, точнее, ночь, я, пожалуй, впервые в жизни отказалась от роли сидящего в зрительском зале и рискнула выйти на первый план. И вот, чем всё обернулось. Жалею ли я? Не передать словами, как. Только вот одна мысль не даёт покоя: вдруг, в этот раз всё будет по-другому?

Я принимаю руку Артура и говорю:

— Идём.

А он в ответ тянет меня за собой.