Soulmates Never Die

— Ты не понял, — Намджун стряхивает пепел, отмечая, что руки уже не так сильно дрожат. — Она может бояться в очень редких случаях, и обычно это конкретные личности или воспоминания… Так что, приходил к ней кто?

— Спрошу у охраны, — Юнги согласно кивнул и скрылся за дверью. Оттуда послышались приглушенные голоса, короткий разговор — и вот Донхи снова перед Намджуном. В той же футболке, что и вчера, царапины новые на предплечьях, и взгляд — слишком прохладный, слишком горький, как всегда, когда она что-то скрывает. Застывает в дверном проеме, бледная, нетвердо стоящая на ногах, но такая невероятная в своем упрямстве. Намджун молча двигается в сторону и протягивает ей пачку, которую ему оставил Юнги. Донхи отрицательно мотает головой.

— Сокджин-шши сказал, что пока ничего такого нельзя, хотя бы пока не выздоровею.

Намджун кивает. Неужели их молчанки всегда были такими неуютными? И как вообще извиниться за вчерашнее, когда он действительно слишком надавил? И вообще…

— Эй, — его дергают за полу рубашки. Намджун вопросительно смотрит в полумраке переулка на необыкновенно взъерошенную — еще больше, чем обычно — подругу, а она только стучит кончиком пальца ему по лбу. — Не надо. Морщины будут, а я не парюсь из-за твоих загонов.

И как ей удается парочкой неловких фраз растопить это дурацкое напряжение между ними?

Боги, он действительно по уши в ней.

— Дай мне свою толстовку, а? И я у тебя ночую, пока не поправлюсь — так Сокджин-хён сказал. Ну… либо у тебя, либо у него.

И с каждым мгновением всё больше и больше.

***

— Так кто это был?

Донхи сидит на диване, поджав ноги под себя, укутанная в теплый плед, и внимательно смотрит на то, как Спок ищет силикатную форму жизни (Намджун уверен, что она эту серию видела уже раз пятьсот), и покорно пьет горький порошок. Морщится, правда, и ворчит на юриста, но послушно выпивает всё. И — о чудо! — в этот раз она ничего не отрицает.

— Как ты узнал? Впрочем, неважно, — голые пятки высуваются из-под пледа, и Намджун громко сглатывает — она же больная, нельзя вообще сейчас думать о всяком неприличном, даже если он видит эти пяточки. Вот только последующая фраза выбивает его из колеи покруче, чем саму Донхи. — Отец ждал меня перед работой у клуба. Вчера и сегодня.

Вот же блять.

— Он тебя ударил?! — Намджун распутывает плед и бесцеремонно задирает футболку на Донхи, но на ребрах нет никаких следов. — Что-то говорил? В чем дело?

— Он ничего не сделал. Может, и хотел, но я позвала охранника, и тот меня провел сначала в клуб, а потом и к тебе подвез. Я в порядке, — Донхи упрямо смотрит на него расслабленно и спокойно, но это только и показывает, насколько ей на самом деле некомфортно от всей ситуации. — Ладно, возможно, всё это заставило меня немного понервничать, — неловко признается, немного подумав. - Черт, знаешь, ты прав, — она выпускает ноги из-под одеяла и садится ровно на диване, как всегда при больших откровениях, — мы знакомы уже год, и твое желание знать хоть что-то вполне логично…

— Постой, я просто…

— Нет. Ты… в общем, у тебя есть право знать, — она неуверенно чешет затылок, а после этого неожиданно громко стонет и складывается пополам, как старый телефон-раскладушка. — О Господи, я и не думала, что это будет так ужасающе неуютно!

— Мы можем перенести, — Намджун предлагает от чистого сердца, но на самом деле ему совсем этого не хочется. Донхи поднимает волосы, осматривает его из головы до ног и фыркает.

— Да у тебя выражение лица отрицает твои же слова.

— Ну прости, я же должен проявить благородство в такой момент, — он бессовестно ржет, пока крепкий кулак не врезается ему в правую почку. — Эй, а вот это было лишним!

— От тебя ждут так много, а ты способен лишь ползать, потому что бескрылый. Было такое ощущение? — Донхи, как всегда, начинает неожиданно. Намджун думает, взвешивая свой жизненный опыт, и согласно кивает. — А было такое, чтобы за ползанье тебя выбрасывали, как ненужную вещь?

Кажется, он начинает что-то понимать.

— Мне повезло немного меньше, — Донхи, не спрашивая, да и наплевав на врачебные предписания, тянется к неизменному зиппо и поджигает тонкую палочку легального успокоительного, одновременно указывая на нее. — Я и курить, собственно, начала из-за этого… Но уже позже.

— Меня воспитывали в правильной семье. Белый забор, собака, дочь-умница и прилежная ученица — мои родители видят жизнь сквозь призму изувеченных розовых очков, и любые отклонения от нее считают… даже не то, что запретными — противозаконными. В их понимании и желаниях я существовала лишь для их удобства: сначала хвалиться перед знакомыми школьной успешностью, потом отправить в хороший университет, выдать замуж за отцовского партнера и укрепить бизнес. Мои желания никогда не учитывались, собственно, их не существовало — и до некоторого времени меня это устраивало, я пребывала в счастливом амоке идеальной семьи. Первый раз мне указали на то, кто я и какое мое место в их мире, когда я втайне от них поступила совсем не на экономический. Родители не говорили со мной два месяца, но потом нашли в этом выгоду для себя — и меня простили, сделав жизнь похожей на предыдущую сказку. Но взамен я должна была заводить полезные связи в своей новой сфере, которые позволили бы отцу расширить бизнес — и не скрою, я это делала, так как считала ссору с ними лишь временным неудобством. Также различные благотворительные вечера для укрепления их положения в обществе легли на меня. А потом… — Донхи нервно содрогнулась и замолчала, докуривая сигарету до конца. Прижгла вторую, и лишь сжала губы, когда Намджун словил её свободную ладонь в свои пальцы. — Я встретила свою первую любовь. Наученная горьким опытом, встречалась ней втихаря, пряталась и прятала следы наших отношений… Счастливо прожила так почти полтора года… А потом напоролась на Рейна — и это стало ключевым моментом перелома в моей жизни.

Она замолкает. Вертит в пальцах третью, но сомневается, стоит ли поджигать, и чёрт возьми, Намджун просто не знает, что ему сделать. Донхи говорит безэмоционально и сухо — но боги, она трясется, как тростник на ветру, а глаза болезненно красные, и любую попытку прикоснуться еще или обнять встречает отказом.

— Не надо. Я должна… Нет, я хочу. Если расскажу, мне самой легче будет. Понимаешь?

Господи, нет, он не понимает.

— Когда я пришла тогда к ним за помощью, они… они сказали, что я сама виновата. Что в случившемся виновата лишь я, и… и… — она наконец начинает задыхаться, и слезы — будто плотину прорывает, будто все горести последних двух лет её жизни только сейчас выплеснулись нескончаемым потоком наружу, и скорее всего, так и есть. Донхи снова складывается, прячет лицо в коленях, но стоит Намджуну прикоснуться к плечу, как она стремительно сползает с дивана, направляясь к двери. — Я сейчас… Я вернусь, мне просто… просто надо… Господи…

Этого уже Намджун не выдерживает. Он и сам не знает, как, но в мгновение оказывается рядом, подгребает рыдающую девушку в объятия и вместе с ней сползает на пол, крепко прижимая её к себе, впервые настолько открытую, что будто обнаженный нерв. Успокаивающий шепот получается сам собой, но что он ей бормочет — сказать не сможет даже под угрозой расстрела, ибо в тот же миг сгорит со стыда.

— За что? Почему так? Я же просто… просто хотела, чтобы они меня любили такой, какая я есть, и…

— Тише, — Намджун затягивает её себе на колени, чтобы еще больше не простудилась, и покрывает короткими поцелуями всё, до чего только получается дотянуться. — Ты не должна… Не надо.

— Но я хочу, — упрямо сквозь рыдания и всхлипы, хотя с каждой минутой её трясет всё больше и больше. — Мне надо это уже наконец пере-… перешагнуть и з-забыть. Н-надо. Так что п-пусти. Пусти, я т-тебя видеть хочу!

Такому Намджун ни в жизни сопротивляться не сможет. Донхи отстраняется, лицо у нее покрасневшее и опухшее, губы всё равно трясутся, как бы не храбрилась, но она давит из себя истерический смешок и несколько раз делает глубокие дрожащие вдохи, лишь после этого начиная.

— Мало того, что меня выставили виноватой — и заставили в это поверить, родители заявили, что это влияние моей учебы сделало из меня… легкодоступную девушку. После этого они начали копать абсолютно обо всем в моей жизни, и со временем узнали о самом важном — о моих отношениях с Хёнли, — Донхи снова тянется к зиппо, и при виде своей неизменной зажигалки начинает хохотать, повисая на Намджуне руками. — Я до сих пор её подарок таскаю, видишь? — она нервно прикуривает, и это уже чуть ли не шестая за весь её рассказ, но Ким просто боится отбирать у нее пачку. — Они избили меня. Заперли в подвале после этого суток на три, без еды и воды, а после вспомнили и вытянули оттуда. И знаешь, что после? Даже если у меня и были крылья, после всего мне осталось лишь ползать.

— Они выбросили тебя из дома, — пораженно шепчет Намджун, и сам вытягивая сигарету из пачки. Донхи с ужасающей улыбкой, полной безумия, кивает.

— Именно. Изможденную, в крови, избитую — на улицу. Нет, сначала меня протащили в гараж, затолкали в машину, и чтобы никто не увидел — а после вывезли в другой конец города и просто выкинули на дорогу. Это лучше, чем я думала, честно говоря, думала — в лес и с концами, — она говорит об этом так спокойно, что Намджуну уже просто страшно — за нее. — Я там н-нашла, — вот только за маской спокойствия снова пробиваются всхлипы, и Донхи почти что панически закрывает рот ладонями, успокаиваясь. — Мне помог один неравнодушный мужчина, подвез до дома Хёнли… Вот только её не интересовало продолжать отношения со мной — бездомной, без гроша в кармане и удобных привилегий своего бывшего положения. Она мне даже не дала зайти в дом, — и снова ухмылка — теперь уже злая, полная разочарования и обиды. — Спустя полгода я узнала, что Хёнли уже начала встречаться с парнем из весьма обеспеченной семьи, с которым её познакомили родители, а я… Я пешком дохромала до Тэхёна, семья которого, несмотря на не лучшее финансовое положение, отогрела меня и подлечила. Где-то с полгода я прожила у них, тайком в это время искала работу и жилье, а после оставила письмо и ушла посреди ночи — я просто не могла больше их стеснять. И всё, — она тяжело дышит, снова успокаиваясь, хотя ресницы мелко подрагивают, — всё. Теперь ты знаешь.

Донхи смотрит на него с ожиданием, но Намджун… Он просто не знает, что сказать, что сделать, он в полнейшей растерянности. Девушка действует сама — приникает всем телом, вдыхает горький от дыма воздух и прячет лицо на широкой груди, и её открытость ранит обоих — Джун знает, что и сам не сумел сдержать слёзы.

— Я просто понять не могу, — Донхи шепчет лихорадочно, — неужели я и правда сама была во всем этом виновата? Потому что любила не так, потому что хотела любить себя? Неужели я…

— Это не так, — Намджун наконец отмирает, накрывает ладонями снова подрагивающие в рыданиях плечи и шепчет на ухо, — это всё не так. Не твоя вина, слышишь? Ты ничего не сделала неправильно. Ты столько времени была одна, но теперь так не будет, слышишь?