Словацкие сказки

За золотым яблочком

В одной деревне, на самом краю, жила вдова, и были у этой вдовы три дочери. Раз пришел вечером в ту деревню нищий и стал ходить из дома в дом — ночевать просится. Только больно уж был он оборванный, никто его пускать не хотел. Под конец подошел он к тому крайнему дому.

— Пустите переночевать, матушка! — просит.

— Куда же я вас пущу? — отвечает вдова. — Мы ведь сами в этой лачуге еле умещаемся.

— Да мне только ночь переспать. Я хоть где-нибудь на лавке лягу.

Ну, она его и впустила. Перед сном постелила ему на лавке возле печи, и он проспал там до самого утра, пока не выспался.

Утром он первый проснулся. Поднялся с лавки, поблагодарил за ночлег и пошел. Старшая дочь по обычаю вышла за дверь проводить его и поглядела ему вслед, когда он по двору шел. А он вынул из сумки золотое яблочко, и оно весело покатилось за ним со двора на улицу, с улицы в поле, с поля в лес.

Старшая — всюду за яблочком; хочет его схватить или хоть узнать: на что, мол, оно нищему? Да только яблочко всюду за стариком спешит, словно откуда-то сверху катится, и никак его не ухватишь. И вот остановились они среди леса на широком лугу перед замком. Тут нищий яблоко поднял.

— Дальше, — говорит, — некуда идти. Наконец-то ты моя.

И с этими словами повел ее в замок. Там он скинул нищенские лохмотья и превратился в здорового детину. Показал он девушке двенадцать комнат и говорит ей:

— Ты будешь эти двенадцать комнат подметать и обед мне готовить, когда я на охоту ходить буду. Только вон в ту, тринадцатую, не заглядывай. А если сделаешь это, я тебя убью. Теперь гляди: вот тебе ключи. Если будешь меня слушаться, — станешь мне женой, и нам обоим хорошо будет.

Хорошо либо худо — еще неизвестно. На другой день утром собрался черт будто на охоту и опять подробно указал, что ей делать. И прибавил:

— Вот тебе человечья голова. Приготовь ее мне на ужин: в меду свари.

Сказал и ушел.

Только тут девушка поняла, где она и что вокруг происходит. Но что ей было делать? Принялась она за работу. На широком лугу перед замком был колодезь, и она прежде всего пошла по воду. Стала черпать, глядит: прилетели три белых голубка и сели на сруб.

— Брызни на нас, — говорят, — этой воды немножко и дай нам попить. Мы тебе пригодимся.

— А ну вас! — огрызнулась она. — Я должна своему хозяину ужин готовить. Есть мне время с вами возиться.

Взяла ведро и ушла в дом. А голубки печально в другую сторону улетели.

Пришла она в дом, положила голову в горшок: пускай, мол, там варится. Но ей самой тошно стало.

— Кто ж это, — говорит, — такую гадость ест, хоть бы даже и с медом?

Потом подмела все комнаты — от первой до последней: комнаты были одна другой краше, полны золота и всяких драгоценностей.

«Что же может быть в тринадцатой, — подумала девушка, — коли в этих такая красота?»

И чем ближе она к тринадцатой комнате подходила, тем больше разбирало ее любопытство. Вот, подметая двенадцатую комнату, взяла она ключ от тринадцатой и отворила ее. Вошла и от изумления и страха чуть без памяти не упала. Чем дольше глядит, тем сильней у нее колени подламываются. По стенам на гвоздях мертвые тела развешаны. А у дверей две бочки стоят. Но в комнате было темно, и девушка не разобрала, что в них такое.

«Верно, это и есть тот мед, в котором варить нужно», — подумала она и опустила палец в первую бочку. А в той бочке мертвая вода была. Только девушка палец намочила, он у нее и отвалился. От страха и боли она выдернула руку, заперла за собой дверь и убежала через все двенадцать комнат на кухню. Там кровь кое-как остановила и руку перевязала.

— Ах, боже мой, что мне теперь делать? — воскликнула. — Ведь он узнает, что я в тринадцатую комнату входила, и убьет меня. Как бы мне это утаить?

Тут она, как могла, следы крови на полу смыла и полотенцем вытерла. Потом поймала и зарезала цыпленка, чтобы сказать, будто порезалась при этом. И стала в страхе хозяина дожидаться.

Только увидела, что он идет, затряслась как осиновый лист. Вошел он, спрашивает:

— Ну как? Ужинать мне приготовила?

— Приготовила.

— А что у тебя с пальцем?

— Ах, ничего, — отвечает она. — Я только подумала: ну, зачем тебе такую гадость — голову эту есть. Дай, думаю, лучше цыпленка приготовлю. Да и порезалась.

— Ну да, — говорит. — Порезалась ты нечаянно. Но зачем ты входила в тринадцатую комнату? Теперь, раз ты меня не послушалась, я тебя к другим отведу.

Схватил он ее, утащил в ту комнату, убил и на гвоздь повесил.

Потом наелся и пошел за второй девицей. Поднялся из лощины, ходит по деревне от одного дома к другому, переночевать просится. Но опять никто его не пустил, а вдова в страхе на замок от него заперлась. Но он подошел к окну.

— Хозяйка, — говорит, — смилуйтесь хоть вы: нигде меня ночевать не пускают.

— Что вы, что вы! Нам самим ночевать негде! — воскликнула вдова. — У нас в комнате так тесно!

— Да я и в сенях переночую, только бы под крышей. Пустите, пожалуйста!

Пожалели они его, пустили в сени. Но только наступил вечер, стал нищий дрожать; стонет и зубами стучит так, что ни мать, ни дочери заснуть не могут. И говорит средняя дочь:

— Ах, мама, давай уж пустим его в горницу. Я из-за него глаз сомкнуть не могу.

Позвали они его внутрь и положили возле печи на лавку.

Рано утром, еще до свету, слез нищий с лавки и пошел восвояси. Средняя сестра шмыг за ним — дверь затворить. А он и выпусти золотое яблочко из кармана. Она — за яблочком, хочет его схватить: из сеней на двор, со двора на улицу, с улицы в поле, с поля в лес, пока не пришла к тому проклятому месту, где он жил. Тут она вела себя не лучше старшей сестры, на другой же день была убита и повешена на гвоздь рядом с нею.

После этого в третий раз пошел нищий наверх, в деревню. Только завидели его издалека мать с дочерью, поскорей в хате заперлись, чтобы он до них добраться не мог. А он у них опять под окном встал и стучится.

— Ах, — говорит, — вы меня хоть от стенки не прогоняйте. Я тут под окошечком пристроюсь и мешать вам не буду.

Пожалели они его, оставили под стенкой. Вечером опять стал нищий дрожать от холода: охает, стонет и зубами стучит так, что они в горнице глаз сомкнуть не могут.

— Мама, — сказала младшая дочь, — уж давай пустим его внутрь, а то он у нас до утра замерзнет, и мы тут с ним беды себе наживем.

— Да, так с ним не заснешь. Впусти его. Только смотри: утром, когда он уходить станет, ни одним глазком не смей на него глядеть!

Утром, когда нищий уходил, мать сама за ним дверь заперла. Но младшая дочь выглянула одним глазком: видит — золотое яблочко по пятам у него побежало; выскочила за дверь и прямо за ним.

Она решила разузнать, где ее сестры и что с ними сталось, и не столько глядела на золотое яблочко, сколько все вокруг озиралась, так что хорошо приметила, какой дорогой они шли из деревни в поле и в горы, пока не забрели в какую-то глушь и не попали в его замок.

Тут он превратился в здоровенного детину.

— Ты моя, — говорит. — Никуда отсюда не уйдешь. Но не бойся, тебе тут хорошо будет. Только слушайся меня.

Потом показал ей все двенадцать комнат и объяснил, что она должна делать:

— Будешь эти комнаты подметать; только в ту, тринадцатую, даже через замочную скважину не заглядывай.

Стал он собираться — на охоту, мол, иду! — кинул ей человечью голову и говорит:

— Приготовишь мне ее на ужин, в меду сварив. Сделаешь все, как я говорю, — будешь моей невестой.

И ушел.

Стала она думать-гадать, что же из всего этого получится.

— Ну, — говорит, — сперва поставлю воду на огонь, чтобы она хорошенько закипела.

И пошла за водой к колодцу. Прилетели к ней три золотых голубка и сели на сруб.

— Брызни на нас своей водой, — говорят, — и дай нам напиться. Мы тебе пригодимся.

Она тотчас к ним повернулась и три раза той водой на них брызнула, а потом каждого взяла и клюв ему в ведро окунула. Они захлопали крылышками и говорят ей:

— Ну, девица, мы тебе службу сослужим, ты нас не бойся. Если бы твои сестры так же с нами поступили, как ты, мы бы и им помогли. Но их уже нет в живых. Ты смотри, коли хочешь живою быть и цела остаться, в тринадцатую комнату сегодня не заглядывай. А завтра утром опять приходи сюда за водой.

И голубки улетели.

Она взяла ведро с водой, — голову вариться поставила.

Потом все комнаты хорошенько подмела, но в тринадцатую и заглядывать не стала. Вечером пришел хозяин, будто с охоты. Видит, всюду чисто, подметено, крови ни следа. И ужин на столе.

— Ну, ладно! — говорит. — Будешь теперь моей невестой.

А между тем всю вареную голову сгрыз.

На другой день утром, уходя, велел он ей, чтобы она опять все так сделала, как вчера, и чтобы к его приходу приготовила для него и для себя хорошее угощение; теперь они будут уже вместе ужинать. Только он ушел, она побежала к колодцу за водой. Прилетели к ней три золотых голубя и заворковали:

— Брызни на нас водой и дай нам попить. Мы тебе пригодимся.

Она сейчас же к ним повернулась и три раза на них водой плеснула, а потом каждого в руки взяла и клювик ему в ведро окунула. Они захлопали крылышками и опять, как вчера, промолвили:

— Ну, коли ты об нас так позаботилась, мы теперь тебе все расскажем.

И рассказали ей, что она должна сделать, чтобы оттуда освободиться, а потом весело улетели.

Пошла наша девица за ключами и отперла тринадцатую комнату. Там стояли у дверей две бочки, полные водой. Она обмакнула палец в первую, с мертвой водой, и он у нее тотчас отвалился. Она его сейчас же в другую обмакнула, и он у нее сразу опять прирос: в другой бочке живая вода была. Сняла она своих сестер с гвоздей, окропила их сперва мертвой водой, потом живой — и они сразу ожили. Взяли они три ларца и наполнили их платьями, полотном, серебром и золотом — всем, что там было. Взяла она и мазь, которую в тринадцатой комнате на окне нашла, да еще травку. Травку ту себе оставила, а мазью натерла сестер, заперла их в те ларцы, отворила им окно, и они полетели домой. А она опять затопила печь, замесила из пряничного теста куклу с себя ростом и испекла ее в печи. Потом наставила на огонь горшков, будто в них разные кушанья варятся, а куклу посадила возле печи и дала ей большую ложку в руки, будто она кушанья мешает. Потом побежала к третьему ларцу, чтобы, той мазью натеревшись, в окно улететь. Только в это время черт уж по двору шел.

И побежал он прямо на кухню узнать, хороший ли ужин она ему приготовила. Увидел пряничную куклу возле печки, подумал: «Это жена» — и подбежал к ней, чтобы поцеловать. Стал он ее целовать, — видит, что сладко. Ему понравилось, и он всю ее съел. А для девицы это было счастье: иначе она не успела бы приготовиться. Пока черт после пряничной куклы пальцы себе облизывал, девица натерлась мазью, затворилась в ларец и в окно улетела. Черт скоро догадался, что случилось. Он страшно рассердился, что девица так его обманула, зарычал, принялся бегать по всему замку, все в нем вверх дном перевернул. Наконец взревел:

— Погоди, от меня не уйдешь!

Пошел он нарядным парнем к той вдовице и, словно совсем другой, начал к ней подлизываться; говорит, будто пришел какую-нибудь из ее дочерей в жены просить; только где, мол, они?