Охота на Князя Тьмы

* * *

— Гордей Назарович, когда вы завели речь о маскараде, я представляла маски и перья, а не это пестрое платье, смешную шляпу и казенные полотенца под тесным корсажем, — возмущенно процедила я, разглядывая в позолоченном зеркале свою прилично подобревшую фигуру. — Еще и косу заплести заставили. Она мне не к лицу.

— Угодничать не привык, однако вам, Софья Алексеевна, во что не нарядись — все к лицу, — с густым деревенским акцентом прошептал пристав, уставившись почему-то не на косу, и даже не на лицо, а туда, где благодаря полотенцам появились довольно внушительные формы. — Эдак вас ни один знакомец не признает. Чем не купеческая жинка?

Приземлил, так приземлил. Я-то думала, меня привлекают к важному делу, потому что поверили в мои знания и умения, но нет. Как оказалось, в «гениальной» затее пристава не хватало актрисы для женской партии. А я так удачно подвернулась под руку. Обидно, черт возьми!

— А вам… а вам очень идет эта жидкая борода. Настоятельно советую отрастить такую же.

Зря старалась, шпилька не пробила каменную броню Ермакова. Он даже, кажется, воспринял мои слова всерьез. Повернулся к зеркалу и принялся вертеть подбородком. Разглядывая нелепый парик, клочковатую бороденку и свой не менее пестрый костюм.

— Отчаянная вы барышня, Софья Алексеевна. Кремень! В другой раз, когда я предложу нечто столь же авантюрное — приведите меня в чувство склянкой с нюхательной солью.

— Скажете тоже, Гордей Назарович. Меня больше беспокоит, вежливо ли это, заявляться в гости так поздно?

Пристав пожал плечами.

— Как говорится, кто ходит в гости по утрам, тот поступает…

—…мудро?

— Опрометчиво. Подозреваемого надобно застать врасплох. Когда он расслаблен и не ждет подвоха.

Не знаю, сколько бы мы простояли на пороге, предоставленные сами себе, но тут в прихожую вернулась угрюмая молодая горничная в белом чепчике.

— Хозяин изволит принять.

Кивнув на дверь, она пошла вперед. Мы двинулись следом. Но стоило девице исчезнуть в проеме, Гордей придержал меня за руку.

— Повторюсь, дабы без сюрпризов. Внимайте каждому моему слову и рта не раскрывайте, покуда я вас сам об чем не спрошу.

И для острастки погрозил пальцем. Но так как это было уже десятое подобное наставление за последний час — и как ему только не надоедает? — мой ответ не изменился.

— Да поняла я, не глупая.

Гостиная, куда нас проводили, отличалась полным отсутствием вкуса и такой яркостью, что заслезились глаза. Стены покрывали атласные аляпистые обои. Куча золотых зеркал и подсвечников. Алый диван. На стене висел огромный портрет хозяина дома, позирующего художнику в тяжелой зимней шубе.

Сам же хозяин, уже без шубы, которую заменил домашний халат из темного бархата, что гляделся на внушительных плечах почти мантией, восседал в кресле, своей массивностью напоминавшем королевский трон. Сетка на седой голове придавливала папильотки. А унизанные перстнями волосатые пальцы, сцепились в замок и лежали на самой верхушке необъятного пуза.

Толстое лицо Тичикова покрывали паутинки лопнувших сосудов, красноречиво свидетельствующих о переедании, и отталкивающего вида струпья, похожие на последствия какой-то болезни. Мужчина, несомненно, любил выпить, питался отнюдь не полезной пищей, о спорте даже не слышал и запросто мог умереть во сне.

— Вечер добрый, гости нежданные! — причмокнул он толстыми губами. Голос его скрипел, как песок на зубах, а мелкие глазки перебегали с Гордея на меня и обратно. — Чем обязан визиту?

— Низкий поклон вам, милостивейший Евлампий Евсеич, — согнулся в три погибели пристав, еще и ладошкой вид сделал, будто пол метет. — Позвольте представься — Конюхов Богдан Тихомирыч. С рекомендациями я к вам, от столичного купеческого общества, стало быть.

— И кто ж из общества вас рекомендовал, любезнейший?

— Столпин Георгий Иваныч, Сорняков Матвей Филлипыч…

Видимо, названные Ермаковым люди были знакомы Тичикову. И самое главное — внушали доверие. Так как он, не без некоторых усилий, все же поднялся с кресла, подошел к нам и протянул Гордею руку.

— Мое почтение, — он повернулся ко мне. — А барышня эта… кто будет?

Мой ответ, судя по всему, не подразумевался, так как взгляд Тичикова снова вернулся к приставу.

— А эт жинка моя, Ефросинья Никифоровна. Вы уж простите, что как снег на голову. В гостиницу недосуг было. С поезду поспешали к вам.

— С какой такой целью? — нахмурился купец.

— Подарок к святкам от купцов столичных привез. Велено было кланяться и лично в руки переедать, — с этими словами, Гордей вручил мужчине прикрытую узорчатым платком корзину, от которой за верстку несло терпким запахом копченой рыбины.

Ермаков ее долго на рынке присматривал. Чихал, морщился, но выудил-таки из потаенных недр здорового осетра. Одарив его редким шансом украсить купеческий стол.

Тичиков корзину принял. Поднес к носу, откинул платок и сделал глубокий вдох.

— Настасья, — раздался в гостиной его скрипучий бас. — Тащи самовар!

Тичиков явно не привык церемониться с собственной прислугой. Вышколил так, что все приказы выполнялись быстро и беспрекословно. А потому не прошло и пары минут с нашего представления, как мы с Гордеем расположились плечом к плечу за накрытым купеческим столом, и медленно цедили поданный на блюдечках чай.

Сам же, сидящий во главе хозяин дома, выбрал напиток покрепче. На многочисленную закуску не глядел. Предпочитая занюхивать каждую опрокинутую в себя рюмашку сливовой настойки — мощным кулаком.

— Ну, сказывайте, уважаемый Богдан Тихомирыч, — заметно подобрев, откинулся он на спинку стула. — Как в столице торг идет? Рублем красен?

Гордей отложил блюдце с чаем, вытер рукавом бутафорскую бородку и печально вздохнул.

— Нет тот он нынче. Ой, не тот, милейший Евлампий Евсеич. Товар дорог. Покупатель беден, да до мелочности придирчив. То ему не так, эдак не эдак. Вот, думаю, приглядеться к Китежу. Может, оно туточки легче пойдет?

Вот же актер… и совсем не погорелого театра. Где только так играть обучился?

— Может и легче, — кивнул купец. — Городок у нас небольшой. Покупатель выбором не испорчен. Да и я подсоблю, коль нужда возникнет.

Поведя локтем, я случайно задела лежащую на краю стола ложку, и та, с оглушительным звоном, стукнулась об пол.

Гордей не обратил внимание, продолжив трапезу. А Тичиков резко дернулся, побагровел до состояния переспелого томата, заиграл желваками. А взгляд загорелся такой лютой ненавистью, что будь я из воска, растеклась бы лужицей.

Знакомый типаж. И дело тут не во мне лично. Такие женщин за людей не держат, считая, что независимо от их брачного статуса, место им у плиты, а не за одним столом с мужчинами. Но тут терпеть приходится. Чаем, скудоумную, поить.

Аж кулаки зачесались, так захотелось дать пощечину этому надменному лицу. И откуда столько спеси?

Даже не подумав извиняться, я задрала подбородок и приняла независимую позу. Что еще поделать в безвыходной ситуации?

Ермаков, заметив наш обмен взглядами, нахмурился.

— Слухи по столице ходют, небывалой красоты и ума жинка ваша, Евлампий Евсеич.

— Клавдия Никаноровна? Не дурна.

— А чего ж вы ее к столу не пригласите? Аль нездорова она?

— А нету ее, — развел руками купец. — Почитай, как с месяц у родни, в Пассажске гостит.

— Эх, жалость-то какая, — покачал головой пристав. — Думал, с Ефросиньюшкой ее познакомить. Авось дружба крепкая завяжется. А-то ж я за порог, а ей неймется. Скушно.

— Бабьё — сплюнул под ноги Тичиков. — Никчемные создания. Одни бусы, да наряды на уме. Ежели б не наследник, шиш бы я жинкой обзавелся. А пользовать и билетниц можно.

— И то правда, — охотно поддакнул ему Ермаков, прежде, чем бросить в мою сторону предупреждающий взгляд. Никак почувствовал, что в шаге от затрещины. — От зари до зари спину не разгибаешь. А дома вой до небес — заботушки ей мало…

Слушать подобный бред было выше моих сил. А потому, пока мужчины обсуждали минусы и подводные камни женитьбы, я крутила головой, изучая нелепое убранство купеческой гостиной… До того момента, как басовитым голосом хозяина дома не было названо знакомое имя.

— Рекомендую вам, Богдан Тихомирыч, салонец местный посетить. Знакомица моя держит. В миру — Жужу звать, — хитро усмехнувшись, Тичиков подмигнул приставу. — Много я где бывал, лучше во всем Китеже нету. На любой вкус утехи.

— Мадам Жужу? Наслышан — наслышан, — охотно закивал Гордей. Глаза его сверкнули ярче молний. Корпус подала вперед, как у готовой рвануть по следу гончей. — Ярил Михалыч Аксютин, приятель мой давний, сказывал, дюже место на таланты богатое. А первая из всех, некая… Алевтина.

— Алевтинка? От же ж тварь! — грохнул кулаком по столу разъяренный, как тысяча бесов купец.

Самовар подскочил. Чай с блюдцев вылился на белоснежную скатерть и растекся некрасивыми коричневыми пятнами.

Испугавшиеся гнева хозяина слуги, попрятались кто куда. Одному Тичикову не было ни до чего и ни до кого дела. Он продолжал сотрясать в воздухе массивными кулаками, пока мы с Гордеем не отрывали настороженных глаз от его резко покрасневшего лица.

— Евлампий Евсеич, — первым подал голос пристав. — Вы б присели. А то ж, не ровен час, сердечко прихватит. Сильное волнение и не до того доводило…

— Ваша правда, Богдан Тихомирыч, — немного успокоился мужчина, и уселся обратно на стул. — Все жилы вытянула, стервь. Перстень фамильный — золотой, с вот такущим бриллиантом — из-под носа увела. Третьего дня дело было, так до сих пор ищут. И ее, и перстень… Как сквозь землю провалилась, дрянь.

Он кивнул на висевший на стене портрет, где на одном из его пальцев действительно выделялось внушительное украшение. Пришлось присмотреться, чтобы запомнить детали. Все же важная улика. Которая, между прочим, рядом с трупом не обнаружена.

Мы с Ермаковым обменялись выразительными взглядами.

— Евлампий Евсеич, — я впервые за все время своего нахождения в обществе Тичикова подала голос, чем вызвала у обоих мужчин неподдельное удивление. — Вынуждена просить прощения, мне бы отлучиться… по нужде.

Гордей, которому явно пришлась не по нраву моя небольшая импровизация, недовольно сверкнул глазами. Купец, поморщившись, фыркнул.

— Настасья…

Я поспешила подняться со стула.

— Не нужно беспокоить вашу горничную. Если вы подскажите, где находится туалетная комната, я быстро ее найду.

— Интересный говор у жинки вашей, Богдан Тихомирыч — заметил Тичиков, обратившись к Гордею. — По стране сколько ездил, подобного не слыхал.

— Да не говор это, Евлампий Евсеич, — махнул на меня рукой Ермаков. — Болезная она у меня. В детстве головой об пол уронили. На речи и сказалось.

Вот же… сыч! Не мог ничего путнее придумать? Иностранцы в роду, или переезд с дальнего севера. Фантазия ни к черту.

— Ну раз с головой беда, не буду томить. Не хватало еще, чтоб напрудила тут. Нужник прямо по коридору, да налево.

— Благодарю, — еле слышно процедила я и поспешила удалиться, пока с губ не сорвалось что покрепче.

Отношение к женщинам, в этом временном отрезке, оставляло желать лучшего. Держи рот на замке. Исполняй волю мужа. А начнешь артачиться — запишут в полоумные и живи с этим диагнозом всю оставшуюся жизнь.