Чудо

— Я и в самом деле такой.

— Какой?

— Другой. Не такой, как все вы.

— Почему?

— Я ведь не отсюда.

— Не отсюда? А откуда?

— Нет, ты не думай, я человек, простой, обычный человек, но меня выбрали.

— Куда?

— Меня выбрали они… уангкхи.

— Кто?

— У-ангк-хи!.. То есть, это я их так называю, у них-то языка в нашем понятии нет. Они не с Земли, не с Марса, даже не из нашего мира. Там, где они живут… там невозможно жить. Но они как-то ухитряются. И не понимают, как мы ухитряемся жить в нашем мире… Представляешь, у них нет ни звезд, ни неба, ни земли…

— Как же они живут?

— Не знаю. Они объясняли, но я не понял. Они… как волны. Или лучи… Вернее даже, как группы волн. Я этого не понимаю. Их мир нам даже вообразить невозможно. Представь, у них скорость света равна нулю, длины и ширины вообще не существует, а время может идти то вперед, то назад. Вот, скажем, нашего времени они совершенно не понимают. Свое время они могут возвращать… Вот ведь как здорово!

Аня взглянула на него с робостью и улыбкой: разыгрывает он ее, что ли, или… Нет, вроде не шутит. Он посмотрел ей в глаза. Взгляд его был внимательным и испытующим. Он ждал, поверит ли она ему или… Она отвела глаза и спросила:

— И как же ты их видишь, раз они такие?

— В том-то все и дело, что никак! Они сами появляются внутри меня. И видят, чувствуют, ощущают моя мысли. А через мои глаза они как будто видят весь наш мир. Они научили меня проходить сквозь иные измерения, летать в космосе, погружаться внутрь атомов и звезд…

— Они к тебе прилетали? На тарелках, да?

— Нет же! Я тебе объясняю, они живут в другом мире, а наш для них вроде шара, в который они пока войти не могут.

— Сереж, а они страшные, да?

— Я же тебе объясняю, они — никакие! Их нельзя увидеть или пощупать. Но вообще-то они добрые. Они любят меня, помогают… Они помогают мне понять наш мир и сами постигают его вместе со мной. Они всегда рядом, и в радости, и в беде…

— А сейчас… — спросила Аня сдавленным голосом. — Сейчас они тоже… видят нас?

— Да нет же, конечно, нет. Я ведь знаю, когда они со мной. Тогда во мне просыпается какое-то чувство… как тебе объяснить, какой-то привкус зеленоватого, какая-то яркая ниточка в голове, вроде сияния… Да и им-то, поверь, все это неинтересно…

ИМ было интересно. И втайне ОНИ, конечно, наблюдали. Но… ИМ было ведомо и чувство деликатности…

Больше им никто не мешал. Они свободно бродили по городу. Бывали и на базаре, где златозубый Рафик при их виде бросал свой лоток с зеленью и исчезал. Видели и лейтенанта Вахида, который старательно охранял монополию рыночных барышников, но при виде нашей пары стремительно отправлялся в противоположный конец города. Долгими часами бродили они в окрестностях городка, гуляли в заснеженных перелесках, проваливаясь в сугробы, которые однажды намела ночная непогода. И шлепали по лужам, которые натопило выглянувшее наутро солнце. Вместе с табунами курортников они ходили в кино, но чаще глядели не на экран, а друг на друга, и были счастливы, крепко-накрепко сцепив пальцы в темноте. И на танцах бывали, но уже не тряслись в современных ритмах, а, обнявшись, медленно передвигались по залу, не замечая лукавых улыбок окружающих.

Иные смотрели на них с умилением, а большинство — с иронией (в курортных романах не поощряются слишком бурные страсти). На некоторое время их ночные свидания прекратились. К ней подселили соседку, к нему — соседа. Однако оба проявили чудеса изобретательности и состряпали поистине маккиавеллиевскнй план, в результате которого сосед Сейрана, рябой косноязычный механизатор Павлик с Кубани, был познакомлен с соседкой Ани, страшненькой, но обладавшей некоторым шармом латышкой Маритэ. Маритэ модно одевалась, курила, умело пила водку и говорила резким хрипловатым голосом с экзотическим прибалтийским акцентом. Павлик был сражен наповал. Маритэ переселилась к нему, а Сейран и Аня… были счастливы еще четыре дня. Утром пятого дня Сейран вбежал в ее комнату беспечный и радостный.

— Нюша! — воскликнул он, порывисто прижав ее к себе, и поцеловал. — Милая! Я решился!

— Что?

— Я вчера всю ночь говорил с ними.

— С кем?

— Ну, с НИМИ. Не понимаешь? Они согласились, чтобы я рассказал о них людям. Ты представляешь, что теперь будет?

Она слабо улыбнулась.

— Нет, правда! — он заходил по комнате, размахивая руками, большой, нескладный, споткнулся о чемодан, задел раскрытую дверцу шкафа. — Они бы и раньше согласились. Но я, как бы тебе сказать, боялся, что ли?.. Да нет же, я просто был дураком и эгоистом. Мне было хорошо с ними, интересно — и в то же время страшно. Они виделись мне такими чужими, холодными, но не злыми, нет. Просто в какой-то момент мне стало казаться, что они смотрят на нас, как ученый в микроскоп, и все мы им кажемся маленькими смешными бактериями. И я был этим микроскопом. Я боялся, что они, как машины — холодные, безжалостные, бездушные, но у них есть душа! Есть! Они не ведают страха, боли, тоски, любви, корысти, ненависти, и этим отличаются от нас. Но они понимают справедливость, им ведомо одиночество — ведь они также очень одиноки в своем мире, как и мы в своем. И мы не можем вырваться с нашей маленькой, тесной планеты — и оттого скандалим и воюем…

— Ты знаешь, Нюш, а они, оказывается, боятся, что мы не поверим в них. Но я добьюсь, чтобы поверили. Поеду в Москву, в Академию наук, к профессорам, к ученым. Конечно, сначала все будут смеяться, но когда я выведу им формулу переменчивых полей… Они подсказали мне, как сделать установку для получения из вещества — антивещества. А из него вновь получить вещество. С любыми заранее заданными физическими характеристиками и в любом количестве. Ты представляешь себе, что это значит?

— Представляю, — сказала она, продолжая складывать платье. Что-то в ее голосе заставило его насторожиться.

— Что-нибудь случилось? — спросил он встревоженно.

— Да так… ничего… — ответила она. — Просто… я уезжаю.

— Как? Когда?

— Сегодня. Сейчас. Автобус в 10.30. Самолет в 12. Ну, что ты на меня так смотришь? Домой я еду.

— Да, но… — ноги его подкосились, он сел на кровать и пробормотал: — Ты… так сразу? Почему ты мне не сказала вчера?

— А что бы это изменило? Считай, что просто не хотела портить тебе и себе вечера.

В какой-то миг ему показалось, что ее слова не более чем неумный розыгрыш, нерасчетливое злое шутовство, направленное лишь на то, чтобы вызвать у него взрывы отчаяния, которое потом потонет в ласках. Улыбаясь, он ждал, что она вдруг лукаво поглядит, насмешливо фыркнет, и тогда он бросится на нее, задушит в объятиях, зажмет поцелуями смеющийся рот…

Вчера вечером они не пошли на ужин, а отправились в ресторан. Они ели шашлыки, свежие и сочные, приправленные терпкой зеленью и сумахом, немного выпили, угостили и буфетчика, который, расщедрившись, достал магнитофон. И заиграла протяжная восточная мелодия. И Анна танцевала какой-то странный, медленный танец, перебирая своими маленькими ножками, плавно изгибая кисти рук и еле уловимо поигрывая бедрами. И несколько редких посетителей принялись хлопать в ладоши и звонко щелкать пальцами, а некоторые тоже стали танцевать вокруг нее, семеня ногами и встряхивая широко разведенными руками, что-то говорили ей, о чем-то спрашивали. Но она не отвечала, глядя лишь на него, и глаза ее смеялись, а губы беззвучно шептали: «люблю… люблю… люблю…»

Он некоторое время ничего не мог сказать и молча глядел, как она укладывает платья в чемодан, деловито увязывает сумки с южными фруктами, колбасой, орехами, гранатами.

— Ну что ты расселся, как пень на лужайке? — рассердилась она. — Прижми-ка чемодан, так мне его не закрыть.

Он нажал на крышку чемодана сначала руками, потом встал на колени. Только тогда Аня смогла защелкнуть замки и закрыть их никелированным ключиком.

— Ну, вот и все, уложилась, — сказала она, утирая пот со лба. И, отдуваясь, села на кровать.

— Почему ты раньше не сказала мне? — спросив он.

Она виновато улыбнулась.

— Прости меня, Сереженька. Я где-то слышала, что французы уезжают, ни с кем не прощаясь (простим ей это заблуждение). Ну, вот я и подумала… А если честно, мне было так хорошо с тобой вчера… Зачем сердце-то травить? Раз уж не судьба…

— Я думал, мы поедем вместе, — тихо сказал он.

— Не сходи с ума, — она подошла и ласковым движением убрала его волосы со лба. — Куда мы поедем? В твое общежитие? А я где жить буду? А там у меня — дом. С садом. И мама там. На кого же я ее брошу? — она села рядом, обвила его шею руками и заглянула в глаза. — Не убивайся ты так! Мы видеться будем. Хочешь, я каждый отпуск приезжать сюда буду? Или к тебе? А ты мне писать будешь.

— Я не знаю твоего адреса.

— А ты до востребования. Главпочта от нас недалеко. Домой мне писать нельзя, ты же понимаешь.

— Понимаю, — сказал он со вздохом, хоть и не понимал, почему они, с таким трудом, таким чудом нашедшие друг друга, вдруг должны расстаться. И, очевидно, навсегда.

И сидел он такой тихий и растерянный, что на мгновение острая жалость кольнула ее сердце. И подумалось ей, что если бы встал он сейчас, обложил ее руганью, съездил бы даже по шее, вытряхнул чемодан, разорвал билет — ушла бы за ним. Хоть на край света, хоть в общагу, хоть в лачугу, но… он этого не сделал. А она не могла и не любила навязываться. И еще ей подумалось: «И что я с ним делать-то буду? С таким-то рохлей и фантазером?..»

И не в силах выразить нахлынувших на нее чувств и дум, она тонко и горько разревелась и приникла к нему, оплакивая свою дурную бабью долю. Потом взглянула на часики, высморкалась в платочек, отерла глаза, подправила потекшие ресницы и шепнула:

— Пойдем?

Он машинально встал, взял ее чемоданы и направился к двери. Она также похватала свои сетки и сумки и поспешила за ним, к автобусной остановке.

Они шли, не разговаривая, по хрустящему ледку лужиц, торопились и подошли к остановке как раз в ту минуту, когда из-за поворота показался аэрофлотовский автобус.

— Ты не провожай меня, слышь, Сереж? — торопливо заговорила она. — Он прямо в аэропорт идет. Ты потом не доберешься. Хорошо?

— Хорошо.

Автобус затормозил у дощатого козырька, и к нему потянулись курортники, отбывшие курс лечения и теперь спешившие в родные палестины.

На глаза Ани навернулись слезы.

— Ну? Пока? — сказала она и торопливо поцеловала его в щеку. — Ой, я тебя измазала… — она полезла было в сумочку за платочком, но Сейран схватил ее за руки и крепко сжал. Губы ее задрожали.

— Прощай, — тихо сказала она.

Он выпустил ее и ответил:

— Прощай.

— Я тебе напишу. До востребования. Хорошо?

— Пиши.

— Я приеду к тебе! Обязательно приеду! Ты не скучай. Ладно?

— Ладно.

Автобус нервно засигналил.

— Нашла время с хахалем прощаться! — прикрикивали женщины.

— Лезь сюда, сердешная! — хохотали мужчины. — Мы тебе жениха-то подыщем!

Она поднялась по ступеням, взяла у него чемоданы, поставила на площадку. Автобус тронулся. Аня обернулась, и он в последний раз увидел призывный блеск ее голубых глаз, блеск, который ударил в глаза его с такой силой, что он на мгновение зажмурился. И решился. На что угодно, лишь бы быть с нею.