Исторические силуэты

В качестве «члена русского парламента» А. И. Гучков много вояжировал, встречался с влиятельными зарубежными политическими деятелями. «Вчера чествовали нас французы, — писал он 9 июля 1909 г. своему «соратнику» А. И. Звегинцеву. — Очень старались, но выходило у них не так, как у англичан… Сегодня утром имел беседу с Клемансо (французский премьер-министр. — А. Б.) с глазу на глаз, весьма занятную»{255}. Со многими крупными европейскими политиками начала XX в. Гучков был лично знаком.

Во внутриполитической жизни больше всего его беспокоила активность правых, не желавших и не признававших никаких, пусть даже и умеренных, реформ. С отвращением он относился к лидерам этого лагеря, и, например, об известном черносотенце и думском депутате Н. Е. Маркове (Марков 2-й) писал, что «ни одному его слову нельзя верить и нет такой гнусности, на которую он бы не был способен»{256}. Подойдя в 1905 г. к краю и «заглянув в бездну», власть имущие ничего не поняли и ничему не научились. Амбиции, традиции и привилегии определяли курс, который неизбежно вел к новому революционному взрыву, что А. И. Гучков осознавал. В меру своих сил и представлений старался парализовать правый «крен», вернуть государственной политике историческую перспективу. Пытался уговорить главу кабинета дать «открытый бой» камарилье. Однако премьер фактически капитулировал. Как заметил позднее вождь октябристов, «в сущности, Столыпин умер политически задолго до своей физической смерти»{257}. А. И. Гучков оставался человеком принципов и не мог с этим согласиться. Между двумя деятелями наступило охлаждение отношений. В апреле 1911 г. в знак протеста против проведения П. А. Столыпиным в обход Думы закона о земстве в западных губерниях он ушел с поста председателя. Вспоминая этот эпизод, Александр Иванович заметил: «Столыпин очень удивился моей отставке»{258}.

Убийство П. А. Столыпина в сентябре 1911 гл ознаменовало по сути дела крах иллюзий. Выстрел Д. Богрова положил конец не только жизни «сильного премьера», но и развеял надежды на возможное реформирование самодержавия, упустившего свой последний исторический шанс. Октябристы оказались «партией потерянной грамоты». Их распад был предрешен, что и показали уже выборы в IV Думу, на которых они потерпели серьезное поражение (в III Думу прошло около 170 октябристов-депутатов, а в IV — менее 100). Бывшие «соратники» начали разбегаться кто куда: большинство вправо (к националистам и черносотенцам); некоторые влево (к прогрессистам и кадетам). «Адамантовая твердость взглядов»{259} и воля А. И. Гучкова какое-то время придавали октябристскому объединению разнородных элементов видимость единства, хотя склоки и дрязги за этим фасадом по сути дела никогда не прекращались. Сам лидер имел весьма невысокое мнение о «партийном контингенте» и в минуту откровения признал, что «в Союзе 17 Октября девять десятых сволочь, ничего общего с целью союза не имеющая»{260}.

Уже в эмиграции, в 1927 г., прочитав книгу одного из лидеров партии эсеров, Б. В. Савинкова, «Воспоминания террориста», с грустью восклицал в письме к П. Б. Струве: «Зависть берет! Каким первоклассным человеческим материалом располагала революция в своей борьбе против власти… А почему же мы в нашей борьбе за правое дело и в нашей защите этого правого дела так беспомощно-немощны, почему мы не можем найти в нашей среде того идейного горения и той жертвенной готовности (жертвенной готовности во всех формах), которыми были так богаты те?»{261} Вопрос этот можно назвать риторическим. Главная причина поражения состояла в том, что время ставило другие задачи, чем те, которые могли решить умные и честные либералы. Образно говоря, они хотя и чувствовали «пульс страны» и часто ставили правильный диагноз, но предложить рецепт радикального лечения тяжелобольному обществу не могли. Старая дилемма — «ответственность имущих — радикализм неимущих» — многое объясняет в стратегии и тактике политических деятелей и тех социальных сил, интересы которых они выражают.

Насколько был богат А. И. Гучков? Влиятельный петербургский журналист и издатель А. С. Суворин записал в 1907 г. в дневнике: «В. IL Боткин умер 80 лет. Завещал 10 миллионов двум своим дочерям, одна за Н. И. Гучковым… Гучковы были бедные, а Боткины импомогали»{262}. Это суждение отражает представления, циркулировавшие в обществе, и нуждается в пояснении: В 1907 г. умер не В. П., а Петр Петрович Боткин, глава и распорядитель крупного чаеторгового и сахаропромышленного дела. Его дочь Вера вышла замуж в 1887 г. за Н. И. Гучкова (вторая дочь, Надежда, была женой художника и коллекционера И. С. Остроухова). Заметим попутно, что эта ветвь гучковского рода породнилась с известными московскими купеческими кланами: в 1910 г. Вера Николаевна «была повенчана» с дворянином Г. Г. Карповым (племянник С. Т. Морозова), а Надежда Николаевна в том же году вступила в брак с потомственным почетным гражданином И. Н. Прохоровым (наследник и руководитель Трехгорпой мануфактуры в Москве){263}. Самым богатым среди четырех братьев Гучковых несомненно был Николай Иванович (московский городской голова в 1905–1913 гг.). Однако состояние его тестя, часть которого он наследовал, хотя и было действительно большим, но намного меньше того, о котором поведал А. С. Суворин. После смерти общее имущество оценивалось в 2,1 млн руб.{264}

Александр Иванович в начале века занимал весьма доходную должность директора в Московском учетном банке (с 1902 по 1908 г.). После смерти отца в январе 1904 г. он получил свою часть наследства: четырем сыновьям Ивана Ефимовича в равных долях переходило имущества на 291 502 руб. 91 коп. (в эту сумму входила и стоимость недвижимости в Лефортовской части){265}.Обзаведясь семьей, А. И. Гучков довольно долго не. имел-собственного дома: жили или у родственников, или в наемных квартирах. (В «родовом гнезде» на Генеральной улице обосновались Ф. Е. и Ф. И. Гучковы с домочадцами). «Бесприютность» угнетала даже такую непоседливую натуру. «Уж очень надоело скитаться да жить на биваке», — писал он жене летом 1906 г.{266} Став депутатом Государственной думы и проводя значительную часть времени в Петербурге, лидер октябристов приобретает в 1908 г. собственный особняк в престижном районе столицы (Фурштадтская, 36). Стоимость этой покупки неизвестна, но можно с большой долей вероятности утверждать, что она измерялась шестизначной цифрой. Здесь он и прожил около десяти лет вплоть до своего окончательного отъезда из Петрограда осенью 1917 г.

Перебравшись на жительство в имперскую столицу, А. И. Гучков не прерывает предпринимательски^ занятий: становится членом совета Петербургского учетного и ссудного банка, членом правления страхового общества «Россия» и «Товарищества А. С. Суворина» — «Новое время». Согласно данным на конец марта 1916 г., на его счету в Учетном и ссудном банке было 353 тыс. руб.{267}Он получил в 1915 г. и часть суммы от продажи семейной недвижимости по Генеральной улице в Москве, реализованной более чем за 1 млн. руб.{268} Не будет преувеличением считать, что к 1917 г. этот политик «стоил» примерно 600–700 тыс. руб. Это было в условиях России много, хотя воротилы делового мира и крупнейшие латифундисты имели значительно больше.

Для понимания характера эволюции мировоззрения этого либерального деятеля во многом примечательна его речь, произнесенная на петербургском совещании октябристов в ноябре 1913 г. В ней был дан анализ тактики октябристов за предыдущие годы и признано фактическое поражение попыток реформировать царский режим. Оценивая политическую ситуацию в стране, он, в частности, сказал: «Иссякло государственное творчество. Глубокий паралич сковал правительственную власть: ни государственных целей, ни широко задуманного плана, ни общей воли. На их место выступили борьба личных интриг и домогательств, личные счеты, ведомственные трения. Государственный корабль потерял свой курс, потерял всякий курс, зря болтаясь по волнам». Свой мрачный анализ он завершил неутешительным выводом: «Историческая драма, которую мы переживаем, заключается в том, что мы вынуждены отстаивать монархию против монарха, церковь против церковной иерархии, армию против ее вождей, авторитет правительственной власти против носителей этой власти»{269}. Оратор призывал одуматься и констатировал, что Россия на пороге новой революции. Это выступление вызвало шок в партийном окружении и в верхах. Председатель IV Государственной думы, октябрист М. В. Родзянко, считал, что «речь была антидинастическая» и октябристам, как лояльной партии, не следовало бы вставать на тот путь, на который ее толкал Гучков»{270}.

Однако другие лица, не привязанные «к царской колеснице», реагировали иначе. Вот, например, что писал И. Е. Репин 11 ноября 1913 г.: «Земной поклон великому гражданину земли русской! Счастье, и восторг не может улечь (так в тексте. — А. Б.) в душе моей по прочтении могучей речи октябристам. Возвращается полная вера в великую Россию: есть у нас люди, есть благородные сердца. Повеяло эпохой Минина… О, как я и весь круг моих друзей желаем победоносного успеха Вашему вызову!.. Паки и паки кланяюсь Вам земно и благословляю гром благороднейших речей, освеживших наболевшую душу»{271}. Теплое, сочувственное письмо прислал и старый знакомый, известный юрист и общественный деятель А. Ф. Кони. Отвечая ему, А. И. Гучков писал: «Сердечное Вам спасибо за добрые-добрые слова. Но кто мне скажет слова бодрые, которые давали бы хоть проблеск надежды на мирный и нормальный выход из кризиса? Я сказал: «Хотелось бы верить!» Хотелось бы, но веры-то нет. Власть, очевидно, в состоянии неизлечимого безумия»{272}.

Осознание собственной беспомощности в грядущих роковых событиях наполняла жизнь драматизмом. В том же, что последний рубеж «старой власти» не за горами, сомнений почти не оставалось. Когда разразилась первая мировая война, Александр Иванович написал жене: «Начинается расплата»{273}.

Как человек долга, А. И. Гучков отправляется на фронт в качестве особоуполномоченного Российского общества Красного Креста и начинает заниматься проблемами организации госпиталей и их обеспечения необходимым оборудованием, медикаментами, персоналом. Принципиальных изменений к лучшему за истекшее десятилетие в положении дел в армии не произошло. Неразберихи, халатности, безответственности было много. К концу 1914 г. ситуация на фронте стала ухудшаться, и А. И. Гучков писал 5 ноября из Лодзи Марии Ильиничне: «Кажется, на этот раз действительно придется попасть во власть подлецам. Дела неожиданно для начальства приняли дурной оборот. Благодаря Данилову (Г. Н. Данилов — генерал-квартирмейстер штаба верховного главнокомандующего. — А. Б.) и иже с ним у нас остается несколько сот раненых невывезенных. При отступлении армия потеряет еще многих. При таких условиях не могу я их бросить. Останусь здесь с частью персонала, чтобы отстоять их против немцев»{274}. Однако в плен А. И. Гучков в этот раз не попал.

В годы войны его популярность и влияние резко возросли; либералы опять увидели в нем «человека дела». Весной 1915 г. он становится председателем Центрального военно-промышленного комитета, а в сентябре избирается членом Государственного совета от торгово-промышленной курии. Комментируя болезнь А. И. Гучкова, орган московских деловых кругов писал в начале 1916 г.: «Россия не может похвалиться обилием выдающихся людей. Поэтому опасность потерять Ал. Ив. Гучкова, известие о тяжелой болезни которого облетело всю Россию, вызвала всеобщую тревогу и всеобщее сочувствие, особенно в родной для А. И. Гучкова Москве»{275}.