Ограда

Смущение

Опять пришел он, над тобой склонился,

Опять… Андрей Белый.

«Я так тебя любил, что даже ангел строгий…»

Я так тебя любил, что даже ангел строгий,
Над скорбною землей поникнувший челом,
Благословил меня опущенным крылом
Пройти по сумраку сияющей дорогой.
Я так тебя любил, что Бог сказал: «Волшебным
Пройди, дитя, путем в творении моем;
Будь зачарован им, лобзайся с бытием,
И каждый день встречай мой мир псалмом хвалебным».
Но – я не знаю кто – в меня пустил стрелой,
Отравленной людским кощунственным проклятьем.
Но – я не знаю кто – сдавил меня объятьем,
Приблизивши ко мне свой лик истомно злой.
Но – я не знаю чей – запал мне в душу сев
Желанья жгучего порока и паденья.
Но – я не знаю чье – открылось мне виденье,
Слепительным огнем обманчиво зардев.
Я так тебя любил. Что думал пронести
Сосуд моей любви, столь хрупкий, невредимым
Среди кромешной тьмы, затканной алым дымом.
Я не сумел, не смог. Прости меня, прости!

«Слушай! В скорби оправданье бытия…»

Слушай! В скорби оправданье бытия.
Он сказал: Везде страданье, там где я.
Припадем к нему, не бойся; Бог с тобой
С ним неслыханное счастье и покой.
Черною ризою укройся, и в глухую ночь,
Ты приди, приди в ненастье на мое крыльцо;
Постучи рукою зыбкой, попроси помочь;
Если выйду – глянь с улыбкой в скорбное лицо.
Ты от века и до века мне родна;
Ты со мною, но иною мне дана.
Над иной, с тобою схожей, я поник,
Да прозрю в ней твой и Божий светлый лик.

«Милая, лента скамейки…»

Милая, лента скамейки
Пару деревьев связала;
В тень самородного зала
Мы подымались от речки…
Были там бледны и клейки
Листики робкой березы;
Там щеголяли стрекозы
Нежным узором насечки,
Легшим на легкие крыльца,
Будто случайная пы́льца.
Милая, в мир мы вступали
Трудной дорогой направясь;
Светлая, чистая завязь
Наст, сочетала так рано;
В мире несметной печали,
В мире потерь непреложных –
Ждем мы свершений неложных,
Ждем мы разрыва тумана;
Он не случайною пылью
Лег на обмокшие крылья. Сентябрь 1905.

Элегия («Был звон веселый и пасхальный…»)

Был звон веселый и пасхальный.
Стоял беспомощный апрель.
К тебе, по-своему печальной,
Я внес моих печалей хмель.
И два цветка ты приколола
На блузку сбоку на груди,
И вновь надежду поборола,
И вновь шепнула: уходи!
Ушел, опять надеждой светел,
В лице по-прежнему угрюм.
Я вновь на зов твой не ответил,
Как ты – на голос тайных дум.
Прошла к себе ты. Прячешь в спальной
Лицо в холодную постель.
Под ним веселый и пасхальный
Идет беспомощный апрель.

«Ты хотела б от света завеситься…»

Ты хотела б от света завеситься,
Сердце бьется твое и боится.
Правда! В медном дрожании месяца
Что-то новое нынче змеится.
Дай мне руку, незримых отгадчица.
– Пусть расширены будут зрачки. –
Видишь, сам он пугается, прячется,
За разорванных туч клочки.
Посмотри! Вот он вышел.
Серебряным. Он качнулся на листве березы.
Будем тише! Открылися дебри нам
Новых тайн и неведомой грезы.
Нынче сбудется то, что пророчится
Нам обоим давно и всегда. –
Пусть же месяца медью упрочится
Золотая грезы руда. Июнь 1905 г.

Смятение

– О, прильни ко мне тихо и мне расскажи
Про твое затаенное горе;
Встанем мы посреди этой влажной межи;
Заволнуется вкруг – всколосившейся ржи
Беспокойное темное море.
О, прильни! Не дрожи!
Потони в моем пристальном взоре. –
– Дорогой! Я устала. И сердце стучит
У меня тяжело и отрывисто.
Ты не слышишь, как птица пред ночью кричит,
И собака завыла заливисто?
Ты не видишь на небе зловещих клоков
Цвета крови, у раны запекшейся?
Ты не чуешь сырых ядовитых паров
Из туманности, низом разлегшейся?
Я устала. Я слушать тебя не могу,
И гляжу – но тебя все не вижу я.
Я недоброго жду. Я беду стерегу.
И себя в этот миг ненавижу я.
Нет. Отсюда уйдем. Нет, мне дорог покой.
Не скажу ничего. Как мне страшен сегодня ты.
Ты сегодня другой. Как ты движешь рукой!
Как морщины твои вверх с угрозою подняты!
Как чужому я горе свое расскажу?
Где залог, что не буду осмеяна?
То, что втайне у самого сердца держу,
Что моими слезами взлелеяно,
Он согласен послушать рассеянно!
Нет, ни шагу за мной. Ухожу! –
Дымно алой луной на седую межу
Много тающих призраков свеяно.
Я меж них. Расстилаюсь. В предутреннем ветре дрожу.

Лунные Эльфы

Эльфы

Ввечеру, по покосу заброшенному,
По зеленому лугу нескошенному,
Бродят лунные эльфы, злокозненные,
С миром солнечным вечно разрозненные.
Бродят, ходят, смеются, подпрыгивают,
И друг другу лукаво подмигивают.
И беззвучно ногами притопывают;
Нежной ручкой туманы похлопывают,
Огоньки язычками высовывают,
И, усталые, сладко позевывают.
Вдруг, от холода радостно-утреннего,
– Точно люди от голоса внутреннего –
Неожиданно корчится, вздрагивая,
И – беспомощно руки протягивая –
Исчезают, тела свои вкрадчивая
В стебельки повилик, заворачивая.
Легок лезвию, утром наточенному,
Путь по лугу, слезами их смоченному.

Мой дух

Год за годом, день за днем
Убегали в простор безысходного,
И ложились на сердца моем,
Как колосья вдоль жнивья бесплодного
Под обильным дождем…
Бушевала толпа,
И ловила чужое, далекое.
Но бродило, одиноко я.
За стопою стопа
Оставляла наследье глубокое.
Но дошли до меня.
Подхватили в цепи угнетающей.
И, в согласии звеньев звеня,
Я почуял: мой дух угасающий,
Вспыхнув тающей струйкой огня,
Тихо кинул меня. 1905

«Вновь святая пьянит безмятежность…»

Вновь святая пьянит безмятежность.
Отошла беспокойная совесть.
Вкруг – недвижного снега безбрежность.
На душе – непостижность и нежность.
И все ту же бессмертную повесть
Я прочел в сером кружеве веток,
Точно вскрылась нетленная книга
В тонкой вязи лилейных пометок.
О, молитвенность цельного мига!

Элегия («Слышишь ты стон замирающий…»)

Слышишь ты стон замирающий, –
Чей это стон?
Мир, безысходно страдающий,
Мой – и ко мне припадающий –
Серый, туманный,
Странный
Небосклон.
Тянется мерзлая ручка:
«Барин, подайте копеечку!»
Девочка глянет в глаза.
На кацавеечку
Рваным платком перетянутую,
Капнет слеза.
Талая тучка,
Робкая, будто обманутая,
Врезалась в странно-туманные,
– Нет, не обманные! –
Небеса.
Где же вы, прежние,
Несказанные,
Голоса?
Отчего день за днем безнадежнее? 1903–1907

Неизвестному

Отчего же, скажи, до сих пор еще мне
Не пришлось тебя видеть во сне?
Наилучшая часть существа моего
Не являлась мне в снах отчего?
Ты, который восхитил меня и вознес,
Не навеял мне утренних грез?
Нынче жду: облеченный одеждой твоей
Я покину темницу неволи моей.
Омраченное тьмой существо
У порога останется сна моего.
В позабытый, знакомый чертог
Увлечет прихотливый и быстрый поток.
Буду утром я твой, мой отец и мой брат;
Несказанному трепетно рад.

Восход

В этой тени полусветлой ветер не может родиться.
Разноголосые птицы небо в созвучье сложили.
Лай. Петушиные крики. Около нивы лосица.
Спелая рожь колосится. Зелень как в саване пыли.
Смутным, далеким дыханьем звуки и запахи чуешь.
На небе взором кочуешь, – там где лучей полыханьем
Порвана ночи завеса, – там где несчетные краски
Сыплют свободные ласки солнечных брызг из-за леса. Суйда-Прибытково. Лето 1905 года.