Копьё Маары

* * *

– Дураки меня всегда особо радовали. – Женщина улыбалась, разглядывая мутное отражение в обугленном кристалле.

За ее спиной темнели силуэты джунгарских шатров, дым от костров поднимался тонкими струйками и сливался со всполохами от факелов – джунгары недосчитались пленников, потеряли Батура и сейчас суетились у стойбища. Женщину они более не заботили, свое дело они сделали.

– Хотела одну девицу, заполучила обеих… Какое несчастье для моей дорогой сестрицы… Будет тебе, Могинюшка, своевольничать!

С головы ее почти сполз капюшон, оголив иссохшую, всю в струпьях кожу. Женщина не обращала на это внимания. Не спуская глаз с почерневшего и оплавленного кристалла, она положила его на землю, присыпала песком. Тревожно огляделась – ее привлек шелест, доносившийся от корней.

Она всматривалась в ночной мрак, пытаясь различить неясные звуки. Подождав, вернулась к своему занятию, зашептала:

– С-под земли зову силу черную, силу черную, немину́чую. Как хозяйка ты через ночь иди, по травинкам да по тропушкам, за зверьем да за птичьим перышком, донеси до сестры слово жесткое, слово жгучее, на чужом берегу сохраненное…

Из-под ее пальцев струилась потоком тьма.

Сливалась с ночными тенями, растворялась в них, набираясь силы и оживая, словно дикий зверь, ворочалась она у ног женщины, лизала полы длинного одеяния, поднималась по стройному стану и взвивалась над головой. Ждала того слова, которое должна отнести адресату, того послания, от которого не скроешься под покровом ночи. Потому что ночь – ее время, время мрака и глухой смерти.

Поймав мглу, словно гадюку, за горло, женщина взглянула на нее. И прошептала заветное слово:

– Сгинь!

И оно, словно отравленная птица, влетело в раззявленную пасть могильного мрака и понеслось от дерева к дереву, скользя по земле, будто приливная волна, и оставляя за собой глухую беззвездную про́клятую ночь. Полетело туда, куда отправила его ведьма, – к поляне посреди леса и группе девушек во главе с пожилой ведьмой.

Ирмина стояла, высокомерно наблюдая за тем, как послушно летит злое колдовство, в груди закипало злорадство и немного горечь – что не удалось самой увидеть, в каких мучениях будет умирать ее сестра Могиня. Вечная соперница и враг.

– Жаль, конечно, – прошептала она в пустоту и, подобрав полы длинного одеяния, направилась вдоль лесной опушки. – С малым делом справилась. Теперь копьё найти да о себе не забыть.

Она усмехнулась, представив свою уютную квартиру в большом и шумном городе – как вернет себе свое тело да красоту былую. Мир, в котором волшба считается выдумкой, – лакомое место для настоящей ведьмы.

Черная ночь клубилась за ней, смешиваясь с непроглядным мраком, путаясь, будто паутина в кустарнике. Ветер стихал, настороженно приникая к траве, а высокие звезды крошились и опадали серебристым дождем.

Женщина шла, собирая тьму на пальцы, накручивая, будто на веретено, тонкую нить тревожных снов, странных шорохов и гнилостных запахов. Шла, не замечая, как тьма поднялась от корней и полностью окружила ее. Ирмина остановилась лишь тогда, когда заметила силуэты внутри чернильной тьмы.

Став в одно мгновение живой и осязаемой, тьма подхватила женщину, увлекая за собой.

– Именем царицы Мары… – шелестело из темноты.

Ирмину охватила паника – навья стража! Ледяные руки цепляли ее, сковывая, ноги вязли в земле, а под деревьями, прячась от лунного света, открылся проход. Неведомая сила подхватила женщину, увлекая в него.

– Нет! – успела вскрикнуть она. – Я не виновата!

Ее визг рассек тишину, слился с уханьем совы и стрекотом сверчков. Мгновение, и полночная мгла развеялась.

Лес вздохнул с облегчением и будто просветлел.

А может, просто из-за облаков выглянула луна, устав от черных дел, что творились в ночи.

Лишь вдалеке все еще шуршала выпущенная из рук ведьмы беда. Роилась у корней, льнула к шершавым стволам, пугая лесной люд. Рвалась к небольшому лагерю, где возле березы прикорнула старая женщина с дремлющей внучкой, рядом с ними сопела черноглазая девица из далеких краев, а на траве лежала раненная черной волшбой, как проклятой меткой, девочка. Еще немного, всего несколько деревьев, и беда неминуемо настигнет их, скрутит в бараний рог, иссушит черной волшбой, отдав на растерзание черному мороку.

Гулко ухнула сова, будто предупреждая о несчастье. Ее удивленный крик подхватил ветер, вознес к высоким кронам и спрятал в листве.

И вдруг белые всполохи в лесу, за деревьями, сверкнули серебром, отсекая беду. Та, разъяренная, взвилась, коротко вскрикнула, как подстреленная птица, и рухнула с шелестом, смешавшись с прошлогодней листвой. В последний раз за эту беспокойную ночь мелькнули огненные молнии и стихли так же внезапно, как возникли, оставив за собой тишину.

Лес прислушался к крикам и наконец заснул до утра.