Кто-то внутри

Глава 4

Как устроить безумную мясорубку на ровном месте? Если хотите узнать, поинтересуйтесь у нашего командования. И у их командования тоже поинтересуйтесь, потому что военное начальство мыслит одинаково. Из-за эфемерного приза в виде подбитого танка и секретных технологий, которыми мы хотели завладеть, и которые они хотели защитить, на смерть были отправлены сотни людей.

Может быть, тысячи, еще ведь даже не вечер.

Видимо, германцы понимали, что с нашей стороны это чистой воды авантюра, что атаковали мы малыми силами, резерва у нас нет и долго держаться мы не сможем, потому решили обойтись без артподготовки, дабы не разрушать свои собственные позиции, на которых, быть может, им еще следующие полгода сидеть, и сразу бросили в бой пехоту.

Много пехоты. Мне даже в какой-то момент показалось, что они выгребли для этой волны весь личный состав, включая поваров, интендантов и прочих небоевых. И у них могло бы получиться взять нас с наскока, если бы не Андрюша.

При всех своих недостатках, любви к карточным играм и юношескому максимализму, он был настоящим оружием массового поражения, и наш фланг удержался только потому, что он сжег большую часть наступающих тремя огненными валами подряд. А я уже потом добил молниями тех, кто остался.

Наверное, следует пояснить, что я имел в виду, когда говорил о четырех минутах боя. Это чистое время, как в хоккее, и это чистое время интенсивного боя с использованием массово поражающих способностей, а не беготня по полю с пулянием разрядами по одиночным мишеням.

Андрюшино время гораздо больше, но я уже говорил, что у нас разные способности. Он — манипулятор, он не сможет создать даже простенький фаербол, если рядом не будет источника открытого огня, потому что у него нет запаса внутреннего пламени, как у классического пироманта. Или запаса электричества, как у меня.

Боевое время классического пироманта, кстати, тоже считанными минутами измеряется. Другой вопрос, что за эти несколько минут некоторые могут выжечь дотла целый город.

Но даже у Андрюши существовал предел возможного, поэтому к началу второй волны атаки он сдулся. Сознания, как Петр часом ранее, он не потерял, и тут же схватился за трофейную винтовку, посылая во врага пулю за пулей, но присутствие одного лишнего стрелка на поле боя уже ничего не решало.

Я несколько раз запускал грозовой шквал, а потом перешел на цепь молний, менее требовательную к ресурсами, и мы не позволили германцам продвинуться на нашем фланге, но это тоже уже ничего не решало, потому что они продавили центр и противоположный фланг, где нас не было.

В траншеях закипела рукопашная, явив один из самых отвратительных ликов войны, когда не помогает ни выучка, ни дисциплина, когда не остается места тактике, и даже твои собственные боевые способности практически ни на что не влияют, потому что ты не можешь контролировать все вокруг и полностью себя обезопасить.

Ультимативного оружия нет даже у нас, аристократов. И если бы оно и было, то как его применить в этом хаосе, где свои перемешались с чужими, где враг может навалиться на тебя с любой стороны, где случайная пуля только и ждет случая, чтобы оборвать твою жизнь?

Я всегда восхищался доблестью пехоты, что нашей, что вражеской, способной идти вперед несмотря ни на что. Мины, шквальный огонь, силы, над которыми они не властны.

Доблесть, граничащая с безумством.

Не знаю, скольких я убил в тот день. В отличие от некоторых моих однокашников, я никогда не старался следить за подобной статистикой, да и никакого смысла в ней не было. Разве что можно было похвалиться в салоне, впечатляя этими цифрами гражданских. Впрочем, я подозреваю, что в большинстве таких случаев эти цифры просто берутся с потолка, проверить-то их все равно никак невозможно.

Сквозь шум сражения я услышал их резкие выкрики, разглядел в дыму и пламени их форму. Они были уже рядом, и я схватился за свой наган.

Семь пуль кончились удивительно быстро.

Перезарядить я уже не успевал, поэтому застрелил бегущего ко мне здоровяка из «дэрринджера», опустошив сразу оба ствола. Наклонился, чтобы поднять валяющийся под ногами «маузер», и тут кто-то навалился мне на плечи. Рефлекторно, я ударил его разрядом, и дымящееся тело отбросило к другому краю траншеи. Но мои запасы были уже на исходе. А если уж быть предельно точным, то мои запасы кончились. Я израсходовал все на этот последний удар, и теперь не смог бы создать молнию, даже чтобы прибить какого-нибудь жука или таракана.

А враги, разумеется, не кончались. Им крайне важно было удержать линию фронта, они знали цену и были готовы платить.

Следующего германца я принял на нож. Всадил лезвие ему в левый бок, под ребра, и повторил процедуру несколько раз, для большей доходчивости. Схватил винтовку, выпавшую из его рук, пристрелил еще двоих, и тут мне самому прилетело.

пуля попала в колено, и нога сразу же перестала меня держать. Я рухнул на грязную, уже пропитавшуюся кровью землю.

Боли я не чувствовал, я знал, что она придет чуть позже, и тогда уже никуда от нее не денешься. И если меня вовремя не доставят к полковому целителю, я на всю жизнь останусь хромым, потому как я видел, что пуля раздробила коленную чашечку.

Правда, шансы на продолжительную жизнь у меня были минимальными и таяли с каждым мигом.

Мы теряли позицию.

Германцев вокруг становилось все больше. Я дотянулся до винтовки, снял еще одного, но это уже неточно, потому что голова у меня кружилась и перед глазами все плыло. А потом несколько человек спрыгнули в траншею, на дне которой я лежал, и чьи-то ноги прошлись по всему моему телу, и в этот момент как раз пришла боль в колене, но длилась она недолго, ровно до тех пор, пока чей-то милосердный ботинок не наступил мне на голову.