Ветры границы

3

День обещал быть солнечным и прозрачным, какие часто бывают с наступлением весны, и настроение у Анатолия, возвращавшегося с проверки нарядов, было легким, безоблачным. Он не чувствовал усталости, хотя немало было пройдено сегодня по лесам и болотам; предутренняя прохлада, казалось, влила в него свежие силы, он ощущал то состояние бодрости и душевного подъема, какое обычно бывает, когда долго готовишься к большому и важному делу и, наконец, завершаешь его.

Часовым у ворот стоял Константин Разин, солдат не в меру горячий и строптивый. Его угольно-черные глаза лукаво засветились, едва лейтенант поравнялся с ним.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант, — сказал он и театральным жестом приоткрыл калитку.

Анатолий хотел было уже пройти на территорию заставы, когда заметил за спиной Разина, чуть поодаль, стоявшего мужчину.

— Кто это? — спросил Анатолий солдата.

— Шофер соседнего леспромхоза.

— Что он хочет?

— К границе проехать.

— А пропуск есть?

— Никак нет, товарищ лейтенант.

— Так пусть едет в комендатуру за пропуском, порядок для всех один. Здесь граница, а не проезжий двор! А где капитан Шкред?

— Полчаса назад убыл в комендатуру на совещание, — с готовностью ответил Разин.

— Добро, — тихо сказал Хрустов и несколько задержал взгляд на солдате. Высокий, стройный, со смуглым лицом и лучистыми глазами, он сразу привлек к себе внимание щегольской выправкой. Беседуя с ним по приезде на заставу, Анатолий Николаевич выяснил, что пограничник учился в школе сержантского состава, но за дисциплинарный проступок выпущен рядовым. Теперь он болезненно переживал это и до сих пор чувствовал себя обиженным. Службу старался нести хорошо, но бывали и срывы.

Сегодня Константин Разин впервые так откровенно изучал лейтенанта Хрустова. Ему говорили, что это строгий, требовательный уставник. Однажды он и сам видел, как Дмитрий Сарана пробежал двор в майке, а лейтенант подозвал солдата к себе и строго спросил:

— Рядовой Сарана, почему без гимнастерки?

— Стирается, товарищ лейтенант.

— Меня не интересует, где она. Чтобы были одеты по форме!

— Есть! — ответил солдат и с досадой подумал, что лейтенант придирается по мелочам. «И надо же было не вовремя попасться ему на глаза!»

Через несколько минут появился рядовой Сарана в отутюженной гимнастерке.

— Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнено! — На лице Дмитрия улыбка. Ни обиды, ни недовольства. Видно, он понимает требования замполита и разделяет его взгляды. А как же? Служба! Иначе нельзя.

Только значительно позже и он, и другие солдаты поняли, что порядок и боеготовность — на первом месте у лейтенанта. Он, наверное, учился этому у капитана Шкреда, болезненно переживавшего, если одежда не сложена у солдатских кроватей, если не прибрано в столовой сразу после обеда или если шинели висят «не по уставу»…

Лейтенант и сам чувствовал, что дисциплина, на которую особое внимание обращает и командир, должна быть сознательной. Тут одной строгостью и требовательностью делу не поможешь, здесь чуткость человеческая обязательно присутствовать должна. Тем более, если имеешь дело с восемнадцатилетними, только что из родительского гнезда выпорхнувшими парнями. Детство у них затянулось, к труду и строгости привычны немногие, тут легко и палку перегнуть. Может, помягче с ними надо? Вот бы ему перешла хотя бы половина душевной чуткости капитана Шкреда, его умения говорить с солдатами! У Степана Федоровича все будто само собой получается, без видимых усилий: и потребует и строго спросит, но с уважением, с надеждой, что солдат правильно поймет его, и человек уходит от него окрыленный, осчастливленный, что ли.

Анатолий Хрустов впервые почувствовал, что нашел верный тон в отношениях с подчиненными, чем-то напоминающий шкредовский: солдат видит в нем командира, уважает его, возможно, даже побаивается немного. В то же время они считают его своим, близким человеком. Он и строго спросит и внимательно выслушает. А если надо — и поможет.

Застава жила своей обычной будничной жизнью: возвращались со службы наряды, уходили на границу новые… Прапорщик Соколов доложил о проведении занятия «Отделение в наступательном бою», шофер Баландин копался в моторе «газика», повар Анатолий Бурухин колдовал над перловым супом с грибами. А далеко в лесу, на вышке, пограничники вели наблюдение за дорогой.

Анатолий Николаевич вошел в канцелярию, чтобы посмотреть, кто из солдат запланирован на хозяйственные работы, как на пороге появились два рослых пограничника. Он накануне просил дежурного выделить еще плотников — среди личного состава были и такие специалисты.

— Вот что, друзья, — сказал лейтенант Хрустов, — возьмите топоры, поезжайте к мостику у КСП. Вчера его там размыло, починить надо. Симонов! — позвал он дежурного шофера, парня неулыбчивого и застенчивого. — Слушайте меня внимательно: скорость — сорок километров в час, вдоль КСП — тридцать! Идите!

Когда за ними захлопнулась дверь, лейтенант вдруг сказал прапорщику:

— Хороший у нас народ. Трудяги парни! Может, и мне съездить к мосту, посмотреть, как там и что?

— Товарищ лейтенант, у вас через пятнадцать минут политзанятия.

— Ах, да. Объявите, Соколов, чтобы собирались в ленинской комнате, а к мосту придется съездить вам, принять работу.

— Есть! — отрапортовал Соколов и вышел из канцелярии.

Занятия проводить Анатолий Хрустов умел. Он считал их такой формой разговора с солдатами, когда появляется возможность почувствовать, чем дышит коллектив и каждый солдат в отдельности, когда между ним и слушателями появляется эмоциональный контакт, доверие, что ли. А это многое значит и для восприятия материала, и для создания атмосферы доверия, уважения и доброжелательности, которая всегда помогает в большом деле.

Лейтенант так живо и увлекательно рассказывал о международном положении, об обстановке на границе, что все опомниться не успели, как прошло отведенное на занятие время.

После короткого перерыва, когда солдаты снова расселись по местам, лейтенант Хрустов вышел к центру комнаты, и легкий шумок, волной пронесшийся по рядам, стих.

— Сейчас, товарищи, мы продолжим тему прошлого занятия. Разговор, как вы помните, шел о долге советского воина. Мне хотелось бы в этой связи вспомнить подвиг Андрея Коробицына, первого героя-пограничника, служившего в наших краях. Обстановка в то время на всех участках государственной границы складывалась напряженная. Нарушения носили массовый характер, людей на заставе было мало, и на ближние участки высылали одиночные наряды. В ту осеннюю ночь Андрей был один. Кто из вас может рассказать, какая задача стояла перед Коробицыным? — спросил Хрустов.

Вызвался Константин Разин.

— Задача перед Андреем Коробицыным стояла такая: вести открытое подвижное наблюдение на участке.

— Спасибо, Разин, — сказал Хрустов и продолжал: — В связи с приближающейся десятой годовщиной Великого Октября участок границы ввиду особой напряженности усилили за счет других застав. Нарушителей ожидало много сюрпризов и у дозорной тропы, и в глубине леса: там в шахматном порядке были расставлены пограничные посты, — рассказывал Анатолий чуть глуховатым голосом. — Обход начинался с полуразрушенного сарая, на берегу Хойки-Йоки. Неподалеку от него желтел стог сена. А теперь давайте представим себе на время картину того раннего осеннего дня. — Хрустов услышал ровное солдатское дыхание, увидел устремленные на него, полные доверия глаза. Его самого захватил рассказ, он на мгновение забыл, где он и что с ним, он перенесся в то утро… и мысленно стал как бы спутником Коробицына.

Несильный ветер гулял по опушке, чуть колебля ветви и сбрасывая последние еще цеплявшиеся за жизнь листья. Андрей Коробицын постоял немного, глядя на эту картину осеннего леса, и пошел дальше. Он мягко ступал по мшистой болотистой почве. Кончился лес. Из-за кустов на опушке показалась широкая поляна с обгоревшими голыми пнями. Если пройти немного вперед — будет еще поляна, пересеченная Хойкой. Андрей дошел до пограничного столба 215 и тем же путем направился обратно. А в это время с сопредельной стороны за Коробицыным наблюдало четыре пары глаз. Одетые в невзрачную одежонку местных крестьян, в кустах сидели диверсанты. Они намеревались найти лазейку, чтобы перейти границу. Затем пробраться в Ленинград и серией террористических актов омрачить десятилетний юбилей Советской власти. Главарь банды был огромного роста, силач и спортсмен, прошедший подготовку в шпионско-диверсионной школе, следил за движением дозорного и одновременно смотрел на минутную стрелку часов. Он высчитал, какое расстояние от исходного до конечного пункта занимает охраняемый пограничником участок, сколько времени остается граница «открытой» в том месте, где они наметили переход на советскую территорию.

Осыпались последние осенние листья. Негромко шумел лес. Часа через два ветер совсем утих. Прошел проверяющий с заставы и остался доволен: Коробицын нёс службу добросовестно.

Яснело утро. День устанавливался сухой, безоблачный.

Андрей уже взошел на бугор, покрытый сосновым лесом и мелким оголенным кустарником, как вдруг ему послышался всплеск. Он на минуту остановился и, не дыша, прислушался. Тишина. «Наверное, показалось», — решил он и продолжил путь.

— А что, если всплеск был на Хойке? Что, если кто-то прошел по реке? — Эта мысль заставила Андрея вернуться обратно.

Совсем рассвело, когда он оказался на поляне с одиноко чернеющим сараем и стогом сена. Андрей был почти уверен, что все спокойно, и вдруг — неизвестные. Встретились лоб в лоб. Один громадного роста, с сумкой через плечо, парабеллум наведен прямо на Андрея. Другой — невысокий, черный, с двумя резкими складками на щеках — пошел на пограничника справа. Третий притаился за деревом. Четвертый выскочил слева, из-за сарая.

Четыре дула глядели на Коробицына.

— Сдавайся! — крикнул Коробицыну детина. — Сдавайся, иначе…

Андрей не растерялся: он на своей земле! Грозно и отчетливо щелкнул затвор его винтовки.

Но нарушители продолжали идти на него.

— Сдавайся, иначе все равно убьем! — повторил главарь.

— Руки вверх! — резко крикнул в ответ Коробицын и выстрелил.

Взмахнув руками, бандит упал. Трое остальных отступили за сарай и открыли стрельбу по Коробицыну.

Андрей продолжал отстреливаться. Сильная боль в ноге заставила его припасть на одно колено, но он продолжал стрелять. Рана в другой ноге вынудила Андрея опуститься на землю.

Когда из винтовки был выпущен последний патрон и боец, приподнявшись, потянулся к подсумку за новой обоймой, третья вражеская пуля ранила его в живот. Уже лежа на земле, он прицелился еще и выстрелил. Радостно вскрикнул, увидев, что бандит пошатнулся и упал.

Напрягая слабеющие силы, волоча за собой простреленные ноги, Андрей полз навстречу врагам. По траве тянулась алая полоска крови…

В магазин винтовки вновь послана обойма.

«Все равно, сволочи, не пройдете», — повторял Андрей.

Он крепче прижал приклад к плечу, прицелился, но перед глазами пошли круги: он потерял сознание.