фр15-бощик

— Ты чего всю дорогу заняла?

— Глаза там…

Я настороженно заглянул в лесной сумрак на ее стороне. И верно, за перемежающимися, в лишайнике, в белесых пятнах стволами вспыхивали зеленые огоньки.

— Это солнечные пятна на листьях и мхе, — уверил я Альку и себя, себя-то особенно. — «Зайчики» падают на листья, на мох, вот они и светятся…

— А… — сказала Алька, поспешно кивая. — А… волки тут бывают?

Про волков и я успел подумать. Последний их набег в наши края был прошлой зимой. Их видели днем у плодопитомника, под самым городом; в Шатрове они выманили на выгоны и загрызли Моряка, пса маминого брата, директора мехзавода.

— Не знаю… Да они сейчас сытые… Они за стадом ходят…

— А…

Я не верил в то, что говорил, и, словно опровергая меня немедленно, далеко впереди нас, в просвете между хмурыми стенами леса поднялась и застыла похожая на волка тень. Алька так и подалась спиной на меня. Тень, подняв голову, принюхивалась, приглядывалась к нам. Потом она обернулась назад, кто-то еще был там, за ней, может, еще одна такая тень, и мы тоже боязливо посмотрели туда. На проселок вышел человек с ружьем за спиной, в галифе и кителе. В ту же минуту тень побежала к нам, опустив голову, нюхая землю впереди себя; я разглядел ее большие, лопушками свисающие уши.

— Тьфу ты, — пробормотала Алька, — да это собака…

И перестала опираться на меня спиной, задышала глубоко, облегченно.

Собака, шурша по траве обочины, добежала до нас, подняла голову, посмотрела снизу вверх выпуклыми чернокоричневыми умными глазами и понюхала край Алькиного подола.

— Собачка, собачка, — завела Алька умиленнозаискивающе, роясь в корзинке и разворачивая там кулек с едой.

Мужчина, поравнявшись с нами, кивнул, сказал «Здравствуйте». Мы охотно ответили. У него было хорошее, худое и обветренное лицо. Он свистнул собаке, и та, не обратив внимания на корочку, которую ей бросила Алька, опять побежала впереди хозяина, точно челнок, по траве, а мы с легким сердцем зашагали дальше.

Некоторое время спустя лес стал расступаться, и мы оказались на широкой длинной поляне, по которой россыпью стояли молоденькие березы и свободно, распадаясь на тропы, разделенные узкими травянистыми межами, лился наш проселок.

— Уф, устала, — вздохнула Алька. — И есть хочется… Посидим?

В ответ я снял этюдник и опустился на землю под березой. Алька тоже села, вытянув ноги в чулках, расправила подол платья и, достав из корзинки, положила на колени газетный сверток с едой.

— У тебя что?

— Сейчас гляну, — я стал сдвигать крючки этюдника, чтобы взять свой сверток.

— У меня огурцы, картошка, хлеб… Поделимся?

— Можно.

У меня оказались два ломтя хлеба, намазанные топленым маслом, угол пресного пирога с капустой и четыре трехцветные, ребристенькие, облепленные крупинками сахарного песка мармеладины.

День сменялся вечером. Небо над нами повыцвело, стало мелким, словно Каспийское море на школьной карте, а облака потемнели, снизу их кое-где тронули лиловые и розовые блики. Вершинка березы, под которой мы сидели, золотилась, как будто в один миг пожелтела по-осеннему. Прохладные густые тени растекались по поляне.

Алька ела сосредоточенно, смотрела прямо перед собой выпуклыми, с зеленцой, немного лягушечьими глазами. Щека ее, обращенная ко мне, вновь и вновь оттопыривалась, веснушки на ней, казалось, двигались сами по себе.

— Скоро уж придем, — сказала она, перехватив мой взгляд.

При дележе и ей, и мне досталось всего помаленьку и ничего досыта, так что мы поднялись и не голодные, и не сытые, так, серединка на половинку. Прежде чем подняться, Алька собрала крошки с подола и стряхнула их с ладони в рот.

— Спасибо этому дому, пойдем к другому…