Молчание Сабрины

Глава 4. Продавец воздушных шаров.

Кукла тряслась в мешке. На этот раз не от страха – просто сам мешок трясся. А все из-за того, что кое-кто постоянно спотыкался.

Пустое Место и Манера Улыбаться брели по сонной улице Слив вдоль заросшей плющом ржавой парковой ограды, отстукивая стоптанными каблуками по камням выщербленной мостовой.

Сабрина пыталась подглядывать в дыру в мешке, но почти ничего видно не было. Улица тонула в вечерней дымке, фонари в парке Элмз не горели, да и сам парк походил на огромный спутанный ком черных ниток. Кое-где едва теплились окна выходящих на Элмз домов, то и дело тряслись трубы пневмопочты, по которым от квартиры к квартире сновали капсулы с посланиями. Ветер доносил до шутов и похищенной ими куклы крики чаек – в трех кварталах восточнее проходила граница между Саквояжным и Блошиным районами – Брилли-Моу, иначе Грязный канал или Подметка.

– Ты так и не сказал, – нарушил молчание Фортт, перепрыгивая лужу, – куда мы идем и кого ищем.

Шут уже порядком замерз: ветер буйствовал, словно забыл принять свои лекарства. Котелок на голове Пустого Места держался лишь чудом, где «чудо» – это рука самого Фортта. Шарф был не так ловок, как его хозяин: одним концом он цеплял листья с мостовой, а другим впитывал все лужи.

Гуффин не ответил. Пустому Месту это очень не понравилось: когда Манера Улыбаться не огрызался, это значило, что он о чем-то раздумывал. А все его «раздумки», «задумки» или «придумки» редко оборачивались чем-то хорошим.

– Судя по твоему хмурому лицу, – продолжил Фортт, – ты сейчас думаешь: «Ну что за напасть с этими трамваями и так не вовремя!» или «Кажется, за нами кто-то следит!», или «Надоедливый Пустое Место, когда он уже замолчит!»

Узнать, какой вариант – верный, возможным не представлялось, поскольку делиться своими мыслями Финн Гуффин явно был не намерен. И все же он, вне всякого сомнения, выделил в словах приятеля для себя кое-что важное и нахмурился еще сильнее, отчего все его лицо превратилось в комок из складок, бровей и поджатых губ.

– Почему ты решил, будто кто-то следит? – спросил шут.

– Из трамвая с нами вышли семеро… – начал Фортт.

– Включая нас? – уточнил Гуффин.

– Нет, – раздраженно ответил Пустое Место. – Я же сказал: с нами.

– Вот именно. С нами – семеро.

– С нами девятеро, если точнее.

– С учетом куклы?

– Проклятье! – не выдержал Фортт. – Да нет же! Не перебивай! Из трамвая вышло семь человек (помимо нас и куклы). Два престарелых пыльных мешка свернули к одному из домов возле станции. Сопливый клерк в треснувших очках выронил портфель и рассыпал бумаги по всему тротуару – тебя это еще очень разозлило, помнишь? Он остался собирать их. Старуха Убийца Макэббот, которая все время, пока мы ехали, сквозь сон бормотала: «Убийца – Макэббот», доковыляла до аптеки «Горькая Пилюля Лемони», чтобы купить там, наверное, порошок от кошмаров или бреда. Толстуха-швея со своей корзинкой и швейной машинкой в футляре направилась к каналу через туннель Уитлби.

– Да, подозрительно…

– Что подозрительного? Я еще не перешел к сути…

– Ты подозрительно медленно переходишь к сути, – попытался выкрутиться Манера Улыбаться, но вышло плохо – даже он сам это понял, и у него начался очередной приступ злости, выраженный в яростном сопении.

– Остались двое, – сказал Фортт. – Оба – наши с тобой… гм… добрые знакомые. Первый – тот нескладный тихий мистер в грязном костюме, будто пошитом из обивки старого кресла, а второй…

– Дай угадаю, мистер Тень? Тип в цилиндре?

– Угадал.

– И куда они направились?

– Не знаю, – сокрушенно ответил Фортт с таким видом, как будто только что с треском провалил экзамен на сыщика. – Я не успел заметить. Но кто-то из этих двоих точно идет за нами. Я мельком пару раз видел тень позади.

– Так может, это и есть мистер Тень?

– Я не уверен: тот, в костюме-обивке, тоже был не слишком-то дружелюбен.

– Мне казалось, что Костюм-Обивка вылетел из трамвая еще раньше нас…

– Я не уверен.

Гуффин выглядел равнодушным – подозрения приятеля не особо его испугали. Он ответил безразличным тоном, да и то только потому, что нужно было что-то ответить:

– То есть перед нами стоит «веселенький» выбор: у одного проходимца – нож, у другого – револьвер! Мерзость. – Даже любимое «мерзость» Гуффина прозвучало как-то неубедительно: серо, безэмоционально и сухо.

– Ты что-то слишком спокоен, – подметил Пустое Место.

– Я знаю, что делать, – важно заявил Манера Улыбаться. – Поверь, когда мы дойдем, этот тип (кем бы он из тех двух ни был) очень пожалеет, что решил преследовать двух таких благоразумных и порядочных джентльменов, как мы… ну и эту куклу-доходягу.

– Куда дойдем?

– Хм.

Фортт обернулся. Шедшая за ними тень шмыгнула за афишную тумбу.

– Как думаешь, что этому типу от нас нужно?

– Может, он хочет просто узнать время. Ну, или ограбить нас. А может, прирезать тебя (или пристрелить).

– Почему меня?! – поразился Фортт.

– Потому что у тебя лицо жертвы, Пустое Место… хе-хе…

– Не смешно!

– Да ты не бойся: если кто-то тебя и убьет, это буду я.

– Это, конечно же, утешает, – поморщился Фортт: ох, уж этот Гуффин и его шуточки…

Где-то неподалеку раздался нарастающий гул винтов. Над парком в темном небе появилось несколько желтых огоньков, и вскоре из-за деревьев медленно выполз вонючий и дымный почтовый дирижабль. Он был ржав, точно совесть старого менялы, несколько кривых труб выкашливали темно-фиолетовые облачка дыма, а винты крутились с таким усилием, будто их приводили в действие вручную. Почтовик летел очень низко, и с земли можно было даже различить силуэты аэропочтальонов, сидевших в рубке за штурвалами.

Шуты проводили ползущую к каналу махину подозрительными взглядами, пока та не скрылась за домами.

– Что-то зачастили они, – пробормотал Фортт. – Не к добру это. Раньше почтовики коптили небо раз в неделю – и то в лучшем случае. Но только за сегодня это уже третий. Что-то назревает. Что-то нехорошее…

Фортт впервые озвучил свои предчувствия и вдруг поймал себя на мысли, что никакие это уже не предчувствия. Этими словами он будто бы все же поставил точку и вынес некий вердикт. Подчеркнул предопределенность. И та, словно только того и ждала, ожила. А когда оживает предопределенность, в душе поселяются липкий страх, бессилие и безысходность.

– «Назревает что-то нехорошее! Читайте во всех газетах!» – проворчал Гуффин.

Дальше шуты шли молча.

Слова Гуффина навели Фортта на определенные мысли. Шут искренне жалел, что не читает газеты – так он хотя бы знал, что творится в городе и, возможно, знал бы, чего ждать. Дядюшка Филлиус всегда говорил, что, если читать газеты, можно загодя подготовиться к мрачным временам: кто-то ограбил кондитерскую – запасаешься печеньем; падают в цене акции корабельной компании «Бриклоу Бригантинн» – покупаешь печенье; безумный ученый изобрел жуткую убийственную штуковину и пытается свести всех с ума – лезешь в погреб за печеньем. Да, дядюшка очень любил печенье, но суть была в другом: Джейкоб Фортт полагал, что, обладай он нужными сведениями, быть может, тогда он смог бы понять, что именно надвигается. Быть может, в газетах писали, почему почтовики зачастили, что за поломка была на мосту Ржавых Скрепок и (он вдруг вспомнил разговор сплетников со станции «Бремроук-Фейр») что это еще за шагающий дирижабль, вылезший из моря?!

«Нужно будет раздобыть свежий выпуск “Габенской Крысы”, как только вернемся в «Балаганчик», – подумал он. – Там точно должно быть что-то, что все прояснит. Ну, если не все, то хотя бы кое-что…»

– Пришли! – вырвал его из раздумий Манера Улыбаться.

Пустое Место недоуменно огляделся по сторонам. Они никуда не пришли – просто остановились посреди улицы.

Единственное, что здесь было, это вход в парк. Рядом с ним, недалеко от арки с вывеской «Элмз», горел фонарь – едва ли не единственный на всей улочке.

Под фонарным столбом кто-то стоял. Из-за раскрытой газеты не было видно лица этого господина, но Фортт с первого взгляда, понял, кто это, благодаря темно-синему мундиру, шлему с кокардой и белым форменным перчаткам.

– Нет… – испуганно прошептал он.

– Да, – с неприятным блеском в глазах ответил Гуффин.

– Ты что, спятил?

– А ты что, струсил?

– И не стыжусь этого, – сказал Фортт. – Да этот хмырь, только нас увидит, тут же схватит и потащит за решетку.

– За что?

– За решетку.

– Нет, в смысле, мы же ничего плохого не сделали…

– А их брату плевать. Он что угодно может придумать: что ему наш запах не понравился, или взгляд, или походка, или сон, в котором мы ему якобы приснились прошлой ночью. Он закует нас в кандалы и посадит в «собачник». Забыл, что стряслось с моим кузеном Джимми? Я ведь тебе рассказывал: он тоже ничего не сделал – так просто полил ограду у какого-то дома, и все! Лучше связаться со стаей голодных бешеных собак, чем с одним фликом!

На самом деле Джейкоб Фортт еще очень смягчил. Полицейские в Габене делились лишь на две категории: непроходимо тупых, неотесанных чурбанов и хитрых, коварных лисов. И те, и другие, без исключения, обладали дурным нравом и черной душой. Не зря ведь говорили: «В Саквояжне есть три беды: бедность, болезни и полиция». Пустое Место решил, что приятель решил над ним подшутить: да будь ты даже самым честным и порядочным человеком, тебе не стоит соваться к констеблю, ну а в их с Гуффином случае… у него просто не было слов.

– Этот, вроде, не из злобных, – между тем сказал Манера Улыбаться. Прищурившись, он разглядывал здоровяка у фонарного столба. – К тому же он ведь на посту стоит – вряд ли ему захочется хватать нас и тащить через полгорода в Дом-с-синей-крышей. Нужно просто подобрать правильные слова…

– Что еще за слова?

– Ну, слова для облизывания… вернее, подлизывания. Нужно просто обратиться с почтением.

– Ты не умеешь быть почтительным. Ты только рот раскроешь, он тут же пристукнет тебя дубинкой. Я не понимаю: зачем самим навлекать на себя беду?!

– Я, вообще-то, думаю навлечь беду на того типа, который за нами следит. Ну и заодно узнаю дорогу. Ты хочешь сегодня выбраться из Тремпл-Толл, или нет?

Фортт лихорадочно закачал головой.

– Если для этого нужно подходить к флику, то мне плевать – я и в парке переночую.

– Зато Брекенбоку не плевать, – напомнил Манера Улыбаться. – Он же грозился нам головы оторвать, если мы пропустим репетицию. Нужно перебраться через канал и попасть в «Балаганчик» как можно скорее. Или ты хочешь оказаться в Фли после третьего звонка?

Со стороны могло бы показаться, что речь шла о старой театральной традиции, но в данном случае к театру это не имело никакого отношения. Здесь, по эту сторону канала, мало кто знал, что в тот миг, как вечер заканчивается и начинается ночь, по всему Фли из ржавых рупоров на столбах звучат три звонка, словно оповещая всю тамошнюю шушеру, что пора выбираться из своих нор. Это напоминало сигнал кормежки в тюрьме, и после звонков на улицах Блошиного района лучше было не оставаться.

Фортт молчал. Гуффин покосился на него и продолжил:

– Вижу, что не хочешь. Поэтому я пойду и узнаю у флика дорогу.