Исчезающие животные

Следовательно, этика земли отражает существование экологической совести, а тем самым и убеждение в индивидуальной ответственности за здоровье земли. Здоровье земли заключается в ее способности к самообновлению. И охрана природы воплощает наши попытки понять и сохранить эту способность.

Сторонники охраны природы знамениты своими расхождениями. На первый взгляд тут как будто царит полный хаос, но при более внимательном рассмотрении легко заметить четкое направление раскола во многих специализированных областях.

В каждой из них одна группа (А) считает, что земля — это почва и что ее функция сводится к производству тех или иных продуктов человеческого потребления, а другая (Б) видит в земле биоту, функция которой много шире. Правда, насколько шире, пока совершенно неясно.

В моей собственной области, в лесоводстве, группа А удовлетворяется выращиванием деревьев, точно капусты, ради целлюлозы как основного продукта леса. Группа эта ничего не имеет против насильственных методов, ее мировоззрение — чисто агрономическое. Группа Б, наоборот, считает, что лесоводство коренным образом отличается от агрономии, потому что оно использует местные биологические виды и управляет естественной средой вместо того, чтобы создавать искусственную. Группа Б принципиально предпочитает естественное воспроизводство. Потеря видов — например, каштана — и гибель, грозящая веймутовой сосне, беспокоят ее не только из-за экономических, но и из-за биотических последствий. Ее заботит целый ряд внутренних функций лесов: как приюта диких животных, как зон отдыха, как защитного покрова водоразделов, как охраняемых участков. На мой взгляд, группа Б испытывает угрызения экологической совести.

Аналогичный раскол существует и в отношении к диким животным. Группа А рассматривает их только с точки зрения спортивной и промысловой охоты и рыболовства. Производительность измеряется количеством добытых фазанов и форели. Искусственное разведение принимается не как временный выход из положения, а как постоянное средство, разумеется, если оно себя окупает. Группу Б, наоборот, беспокоит целый ряд побочных биотических следствий. Каким числом хищников оплачивается наличие дичи для отстрела? Надо ли нам и дальше прибегать к экзотике? Как можно с помощью регулируемого использования дичи восстановить исчезающие виды, вроде степного тетерева, который давно уже перестал быть промысловой птицей? Как можно восстановить редчайшие виды, вроде лебедя-трубача и американского журавля? Можно ли перенести эти принципы и на дикие цветы? И здесь, как в лесоводстве, мы, несомненно, сталкиваемся с тем же расколом между группами А и Б.

Я недостаточно компетентен, чтобы судить с этой точки зрения о сельском хозяйстве, но, по-видимому, и там наблюдается сходная картина. Наука о сельском хозяйстве активно развивалась задолго до рождения экологии, а потому проникновение в нее экологических идей идет медленно. Кроме того, фермер по самой природе своих методов должен изменять биоту гораздо более круто, чем лесничий или охотовед. Тем не менее и в сельском хозяйстве есть много недовольных, мечтающих о чем-то вроде «биотического земледелия».

Наиболее важны, пожалуй, новые доказательства того, что пищевую ценность урожая сельскохозяйственных культур нельзя измерять только тоннами — продукт плодородной почвы может быть не просто количественно больше, но качественно лучше. Пусть мы, накачивая истощенную почву привозными удобрениями, количественно увеличиваем урожай, это вовсе не значит, что мы поднимаем его пищевую ценность. Если это действительно так, то следствия должны быть настолько сложными и далеко идущими, что я предпочту оставить их рассмотрение тем, чье перо способнее моего.

Экологические основы сельского хозяйства одинаково малоизвестны и широкой публике, и специалистам в других областях использования земли. Например, даже образованные люди лишь редко отдают себе отчет в том, что поразительные успехи в развитии методов сельского хозяйства за последние десятилетия представляют собой улучшение насоса, а не колодца. В целом успехи эти еле-еле уравновешивают снижение плодородия.

Во всех этих расколах мы видим повторение одних и тех же парадоксов: человек-завоеватель против человека — члена биоты; наука, точащая его меч, против науки — прожектора, освещающего его вселенную; земля — рабыня и служанка против земли — коллективного организма. Призыв, с которым Робинсон обращается к Тристраму, можно в данный момент адресовать homo sapiens, как виду, существующему в геологическом времени:

Желаешь ли ты этого иль нет,

Ты — царь, Тристрам.

Ведь ты принадлежишь

К тем редким избранным, кто, уходя,

Мир оставляет не таким, как прежде.

Так взвесь, что за собой оставишь ты. ПЕРСПЕКТИВЫ

Я не представляю себе, что этическое отношение к земле может существовать без любви и уважения к ней, без благоговения перед ее ценностью. Я говорю здесь, разумеется, не об экономической ценности, а о ценности в философском смысле.

Пожалуй, наиболее серьезное препятствие на пути развития этики земли заключается в том, что наша образовательная и экономическая системы скорее уводят от подлинного понимания земли, чем способствуют ему. Сугубо современный человек отделен от земли множеством посредников и бесчисленными механическими приспособлениями. У него нет с ней связи, и он видит в ней лишь пространство между городами, производящее пищевые продукты. Оставьте его на день наедине с землей, и, если там не окажется поля для гольфа или какого-нибудь «красивого пейзажа», у него челюсти сведет от скуки. Его вполне устроит, если гидропоника заменит земледелие. Синтетические заменители дерева, кожи, шерсти и других естественных продуктов земли подходят ему больше, чем они сами. Короче говоря, земля — это то, из чего он «давно вырос».

Почти столь же серьезным препятствием этике земли остается мироощущение фермера, для которого земля — все еще противник или поработивший его суровый хозяин. Теоретически механизация сельского хозяйства должна освободить фермера от оков, но так ли это на самом деле — вопрос другой.

Для того чтобы понимать землю с позиций экологии, необходимо понимать экологию, а это отнюдь не обеспечивается «образованностью». Собственно говоря, высшее образование почти во всех областях словно бы сознательно избегает экологических понятий. И понимание экологии вовсе не обязательно дается учебными программами, снабженными экологическими ярлычками, — его с тем же успехом могли бы обеспечивать география, ботаника, агрономия, история или экономика. Но каков бы ни был ярлычок, экологическое образование — большая редкость.

Будущее этики земли выглядело бы безнадежным, если бы не существовало меньшинства, открыто восстающего против этих «современных» тенденций.

Чтобы открыть дорогу становлению этики, достаточно одного: просто перестаньте считать бережное обращение с землей чисто экономической проблемой. Рассматривая каждый вопрос, ищите не только то, что экономически выгодно, но и то, что хорошо этически и эстетически. А хороша любая мера, способствующая сохранению целостности, стабильности и красоты биотического сообщества. Все же, что этому препятствует, дурно.

Конечно, экономическая целесообразность ограничивает возможности того, что можно сделать или не сделать для земли. Так было и так будет всегда. Ошибка же, которую нам навязали экономические детерминисты и от которой необходимо избавиться, заключается в убеждении, будто экономика определяет любое использование земли. Это попросту неверно. Действия того, кто пользуется землей, и его отношение к ней в значительной мере определяются не его кошельком, а его вкусами и склонностями. Взаимоотношения с землей опираются главным образом на затрату времени, предусмотрительности, умения и веры', а не на вложение наличных.

Однако эволюция этики земли — процесс не только эмоциональный, но и интеллектуальный. Путь к сохранению дикой природы вымощен благими намерениями, которые на поверку оказываются невыполненными или даже опасными, потому что они лишены критического понимания либо земли, либо экономического ее использования. Само собой разумеется, что по мере того, как передовые этические взгляды из индивидуальных становятся общественными, растет и их интеллектуальное содержание.

Система воздействия та же, что и в любой этике, — общественное одобрение хороших действий, общественное порицание действий дурных.

В целом наша нынешняя проблема сводится к мировоззрению и орудиям. Мы переделываем Альгамбру с помощью экскаватора и гордимся его производительностью. От экскаватора мы вряд ли откажемся — в конце-то концов, он обладает рядом достоинств, однако для его успешного применения следует найти более тонкие и объективные критерии, чем кубометры.