Не проспать восход солнца
- Автор: Ольга Кретова
- Жанр: Публицистика / Биографии и Мемуары
- Дата выхода: 1986
Читать книгу "Не проспать восход солнца"
1
1941 год. Война.
— К осени большинство мужчин ушло на фронт, МТС обеднела людьми, — рассказывает Тимашова. — А работы столько же. На курсах трактористов обучили мы сто двадцать девушек. В районе шутили: «Матрена Федоровна выпустила свой инкубатор».
Но настоящие наши мучения начались весной. Тракторы отремонтированы, а заливать в них нечего. Куда только мы за горючим не метались: и в Колодезную, и в Таловую, и в Лиски. За счастье считали, когда привозили несколько бочек на быках. Один белый бычок у нас прямо рысью бегал.
Начался сев — трактора стоят: нигрола нигде нет. С попутной машиной поехала в Анну, на нефтебазу. Там пообещали помочь немного. Позвонила к себе, чтобы приезжали с бочкой, а сама поспешила обратно. Иду пешком. Оглянусь, вижу — за мной по дороге медленно движется какой-то человек. Я от него удаляюсь. Смотрю вправо — стожок и под ним волк шарит, мышей ловит. Заметил меня и — навстречу, то одной, то другой стороной грейдера. Я назад как рванусь, к тому дядьке. Волк остановился, затем потянул в лес... А человек все ближе. Пришли вдвоем в Верхнюю Тойду. Он, оказывается, был раненный в позвоночник, поэтому и отставал от меня.
Дальше опять иду без товарища. А уже ночь. Наткнешься — не увидишь на что. Остановлюсь, прилягу на грейдер, послушаю — будто тарахтят колеса.
И вдруг из темноты — бык. Всматриваюсь — вроде наш, белый.
«Стой! Кто едет? Куда?»
«За нигролом». — Голос этакий решительный.
Пригляделась — мальчишечка лет двенадцати. И едет один, ночью... Жалко мне его стало. Парнишке сейчас бы третий сон видеть, а он как солдат в походе. Села к нему в повозку. Возвращаюсь в Анну.
Женщинам также приходилось трудно. Раз шофер Нюся Пономарева поехала за горючим на полуторке. В дороге застал ее дождь. Машина сползла в лог, а выбраться не может, буксует. И ни тебе ни соломы, ни щепок — подложить под колеса.
Вспомнила Нюся, что недалеко от лога стоял дорожный каток. Пошла к тому месту поискать что-нибудь. И впрямь каток, а в нем, внутри... сухая земля! Тогда сняла Нюся фуфайку, кофту, стащила с себя рубаху исподнюю, завязала ее мешком, оделась и давай выгребать ту землю да подсыпать под машину.
Вот и хлеб поспел, время убирать. Первого июля мы с бригадиром Владимиром Тринеевым собрались в Воронеж. Едем, мечтаем, не подкинут ли нам запасных частей к комбайнам. Дело к вечеру. Гляжу, за нами что-то никого нет, а навстречу много всякого люда. Бомбежка все слышней.
В Новой Усмани остановились воды напиться, женщина говорит: «Куда вас нелегкая несет? Смерти себе ищете!» Мы это во внимание не берем, на уме одно — запчасти.
Через Чернавский мост нас не пустили, там людьми все забито — уходят. Нас направляют в объезд. Мы насажали полную машину женщин с детьми, стариков, отвезли их километра за два. Они и тому рады: уже не прямо под бомбами, уже тыл.
Заночевали мы на левом берегу. Утром упросили все-таки военных пропустить нас в город по Вогрэсовскому мосту.
Но в областной земельный отдел мы так и не попали: все кругом горело. Страшно горел завод имени Ленина. Кольцовская улица занялась сразу в нескольких местах.
Когда пробивались назад через огонь, резина на машине полопалась. Тянулись до дома на ободьях.
7 июля 1942 года тронулась в путь наша МТС. Семьи были отправлены раньше на подводах.
Тракторы шли колонной: тридцать шесть ХТЗ, пятнадцать «Универсалов», два гусеничных. Комбайны был приказ оставить на месте, но все, что с них можно было снять, мы сняли и закопали.
МТС — не только машины, механизмы, это и кадры.
А если эти кадры — девчата и уводишь их от родного крыльца, ох как трудно, чтобы они не оглядывались назад. Пришлось быть сразу и директором, и политруком, и матерью, и судьей, и даже... военной цензурой.
Когда уже остановились в Архангельском районе, придет кому письмо, я его сначала сама прочитаю. Если все в порядке, зовешь девчонку: «Ну, Варюха, пляши!»
Но бывало и такое: «Милая дочушка, на кого же ты меня покинула, не глядела бы я на белый свет, расступись подо мной сыра земля. Да неужто твои железки дороже тебе родной матери?» Это письмо прячу подальше.
А ту, кому оно написано, ищу, за что бы похвалить. Обтерла она трактор чисто — мимо не проходишь: «Смотрите, как Таня машину бережет! Надо брату на фронт написать!» Тут у Тани гордость появляется, хочет еще лучше сделать.
Спустя время нестрашно и материну слезницу ей отдать. Она сама сумеет ответить. Только, может, вздохнет: «Как шло долго...»
Нас было больше ста человек. Еще в пути встал вопрос: чем кормить?
Двигались тракторы, пылили гурты колхозного скота. Как-то вол сломал ногу, неожиданно у механизаторов был сытный обед.
В селе Рубашевке мы решили задержаться и поработать. Впервые за многие годы колхоз убирал урожай вручную. Людей не хватало, председатель обрадовался пополнению.
Вышли в поле с косами, хоть и странно было с непривычки. Вязали снопы, складывали в «крестцы», как бывало в старой деревне. Колхоз кормил.
Вскоре стало слышно, что у Дона немцев остановили.
Неизвестность о судьбе близких тяжестью лежала на душе Матрены Федоровны. Василий Михайлович уже год был в действующей армии. Он писал в Шишовку. Теперь же связь с ним оборвалась. Трехлетнего Владика с няней отправили вместе с другими семьями. Все они затерялись в потоке эвакуированных.
Выходя с тракторами из Шишовки, работники МТС были уверены, что они нагонят повозки с семьями. Однако ни в Хреновском, ни в Чигольском, ни в Архангельском районах не удалось напасть даже на их след. Тимашова посылала гонцов по селам, ездила сама — все тщетно. Только через полтора месяца дошел слух, будто бы их видели у станции Народной, в селе Поповке. Поехали туда.
— Село под горой, — вспоминает Матрена Федоровна. — Эвакуированных — море. Вся округа заставлена кибитками. Механик Артемьев на лошади ездит по лагерю, смотрит, нет ли наших, я пешком хожу. Выбилась из сил, упала духом. Вдруг сзади стук, скачет наш комбайнер верхом и рукой мне на лес показывает. Оттуда к нам навстречу няня с Владиком. Он ручонки протянул: «Мама, не плачь. Мы живы».
Забрали семьи, отправили домой, в Шишовку.
После Матрена Федоровна узнала, что в один из тех дней, когда Владик был в лагере возле Народной, отец, направляясь на фронт, проезжал эту станцию.
Няня, Акулина Федоровна, заменившая ребенку мать в трудные и страшные дни, укрывавшая его своим телом при бомбежках, навсегда осталась в доме как член семьи.
Тимашова получила распоряжение направить несколько тракторов обратно в свой район на осенний сев. Прибыли в Шишовку десять тракторов.
— Вот радость была народу! — вспоминает Матрена Федоровна. — Бегут, встречают: «Наша МТС вернулась! Наша МТС вернулась!» Всех подряд исцеловали.
Спокойнее стало на душе и у тех женщин, чьи дочки еще оставались с машинами в Архангельском районе. Поверили, что разлука не навек.
Но сеяли в ту осень... из лукошка. Пришлось потрудиться дедам — молодые не сумели бы. А тракторы стояли как вкопанные: горючего не было.
Зимой поступило указание полностью восстановить МТС в Шишовке. По глубокому снегу идти своим ходом колесные тракторы не могли, пришлось их «перебрасывать». Легкое слово, вроде как в мяч играть. Да мяч-то тяжелехонек!
Механизаторы построили специальные платформы на полозьях. И два гусеничных трактора стали перевозить «удики» и ХТЗ.
Всего пути — каких-нибудь семьдесят километров, а первую партию десять дней тащили. Выехали из Рубашевки, месяц — тоненький серпочек, только народился, а домой приползли — он почти с колесо.
Так и делали рейс за рейсом, пока не переправили.
В Шишовке мастерская МТС была занята ремонтной базой танковой части. Но тракторы тоже надо было готовить «к бою». Устроили временную мастерскую в пустующем коровнике.
Вот тут и пришла пора поднять «старую гвардию» — трактористок тридцатых годов. Семейные женщины, матери нескольких детей, а иные уже и вдовы стали опорой МТС. Они были механиками, бригадирами, учили молодых.
Брата моего Митрошу призвали в армию еще в октябре 1941 года. Они с Машей Тринеевой уже четыре года были женаты. Девочка у них — Рая, а вторым Маша была беременна. И в ту же зиму от грудного ребенка она вышла на ремонт тракторов.
Однажды захожу к ней в хату, она, видно, только что прибежала кормить, руки как железные, настыли, боится до ребенка дотронуться. Рая вынула Шурика из люльки, перевила его и кладет матери к груди. Вот так нянька — от земли не видно...
Маша была бригадиром. А во время ремонта у бригадиров главная забота — запасные части.
— Когда вернулась из эвакуации, — говорит Тимашова, — поставщиком запасных частей был у нас Коротояк...
Говорит просто, как о базе «Сельхозснаба». Но в глазах будто отсветы пожара.
Да, мы, воронежцы, знаем, что было на переправе через Дон в Коротояке! Некоторым из нас пришлось видеть огромный могильник искореженной техники... Вот этот страшный железный курган и стал базой нескольких МТС.
— Мы ездили туда на быках, — рассказывает Матрена Федоровна, — отвинчивали части с разбитых машин и ремонтировали тракторы.
В первый раз приехали — думали, заблудились: местность вроде та самая, а Коротояка нет. Котловина между холмами, где столько домов было, заметена снегом. На пригорке немецкое кладбище, березовые кресты и каски. Едем целиком по снегу, сдается, улица была, трубы кое-где торчат из сугробов. А навстречу не то что человеческой души — ни собаки, ни кошки.
Тут стали попадаться подорванные машины. Все больше и больше. Та дыбом встала в сугробе, та вверх колесами. Вдруг видим — трактор. Капот обледенел, внутри снегом забит. А на руле... руки вытаяли, в немецких обшлагах.
Так нам нехорошо стало.
Я говорю механику: «Поедем дальше».
А он от злости сам не свой. Изругался и достает инструмент. «Нет, говорит, мы его на посевную не звали. Что ж теперь из-за него добру пропадать». Расшплинтовал кронштейн, снял вентилятор.
В этот раз мы были на лошади. Много набрали пригодных частей, наша кляча еле везет.
Весной, когда сошел снег, открылось еще больше страшного. Люди, сгоревшие в машинах, люди, разорванные на куски, орудия, танки, тракторы — все побито, все в кучу смешано.
Коротояк — сплошное пепелище. А жители возвращаются, горе горюют, а руками воюют: хатки-времянки себе лепят.
Как-то в самое половодье поехали мы с Машей Тринеевой и с Мотей Болычевой. Там много тракторов у самой переправы было бомбежкой застигнуто. Какой совсем в Дон въехал, какой только уткнулся: колеса висят, мотор в воде. Мы подъезжали на лодке, отвертывали головки блоков. Они пробитые, простреленные, да ведь целых-то негде взять. Надеемся, починим.
Потом в лес пошли, нет ли там чего. Смотрим, лежит мертвый, шинелью накрыт. Наш ли, немец — понять нельзя, он уже мохом порос. Наплакались мы над ним.
У всех у нас мужья были на фронте. Подруги мои — Мотя и Маша — не дождались своих. Так и не увидел Шурик отца.
Есть в народе песня:
Накрытый серой шинелькой,
Красный боец помирал...
Теперь как услышим ее, так сердце заходится: вспоминаем тот лесок.