Дерево всех людей
- Автор: Радий Погодин
- Жанр: Публицистика
- Дата выхода: 2005
Читать книгу "Дерево всех людей"
Дерево всех людей
Мы живем под вольным дубом,
Наслаждаясь знаньем грубым.
Наши лесорубы валят лес по-дурному – так специалисты говорят: мол, безжалостно. Но еще безжалостней валят наш лес концессионеры. Концессионеру лишь бы взять кубометры, а молодняк, ягодники, зверье, речушки, ручьи – не его печаль.
Только навар! Только сегодня! А будущее?
Какое у концессионера будущее. Концессионер с будущим борется. Все укладывает в сегодня, как в саркофаг. После него остаются изорванные, исполосованные машинами пустоши. Растет на пустошах Иван-чай, папоротники да высоченная дурман-трава с белыми зонтичными цветками.
Первыми на пустошь из живья древесного придут березки. Подрастут, притенят землю, и поднимется среди них ель. Потом сосна. Потом ясень и даже дуб.
Сто лет надо, чтобы вольный дуб пошел в рост.
Американец в зеленых штанах и красном галстуке, однако, профессор, в штате Вермонт говорил мне:
– У нас есть дерево, правда, оно канадское – клен. Мы из его сока делаем кленовый сироп. Вы из клена делаете сироп?
Я говорю ему:
– У нас есть дерево береза. Из нее весной березовый сок бьет фонтаном. Но мы из него сироп почему-то не делаем.
– О, береза! – говорит американец. – Русское дерево. У нас в Вермонте березы растут. Русские эмигранты их обязательно гладят. Нужно делать из него сироп…
Стоят березы на косогорах – удивительные. Похожие на медперсонал в белых халатах. Стайкой – молоденькие акушерки. Осанистые – докторицы. Морщинистые, лысые – наверное, главврачи.
Весной, как только появятся на березе светлые листочки, нащиплют их деревенские старухи, чтобы настаивать на водке. Такое лекарство называют «липками», от липких листочков. Я на своем теле его действие испытал. Затягивает любую рану, хоть до кости. Говорят, брали новгородцы эти «липки» на войну и в далекие странствия.
А когда лист березовый войдет в силу, но огрубеть еще не успеет, на Троицу, нужно веники вязать. И для бани, и для чистоты в избе. Дух от березовых веников приятный. Я бы сказал – веселый. Душистые веники. Душистые метлы. В здоровом теле – здоровый дух.
– Русское дерево! Французское дерево! – ворчит мой друг ясноглазый. – Еще хуже – дерево всех людей. А что такое – дерево всех людей? Обычное дерево, любое дерево – ольха, ёлка. Дерево не принадлежит никому. Оно принадлежит всем, как воздух, как земное притяжение.
– Но пока Русский лес кормит Россию. Бразильская сельва – кормит Бразилию. Когда мы научимся уважать свой лес, вот тогда он и станет Деревом всех людей,
– Ребёнок должен расти, как растёт дерево. Не нужно сламывать у него верхушку. Не надо стричь у него боковые ветви.
Можно придать дереву форму шара, можно придать форму льва, даже верблюда. Но форма Дерева непредсказуема и прекрасна. Ребёнок – Дерево всех людей…
В 1986 году я ездил в Америку на первую американо-советскую встречу – симпозиум по воспитанию детей искусством. Писателей в нашей делегации было немного, но были ученые, художники, работники телевидения, менеджеры. И ездили мы в основном по школам. Везде говорили и из-за этих разговоров, наверное, мало видели. Хотя, если быть строгим, видели мы все же много. Многое входило в нас через сердце, перехлестывая завалы предубеждений и предвзятости.
Помню.
Я стоял в центре клумбы, еще не засаженной цветами, под государственным флагом Соединенных Штатов Америки. Вокруг меня толпились мальчики и девочки – малыши с сиренью и фотоаппаратами. Любопытные и возбуждённые. Они впервые увидели живого русского, к тому же еще и красного. Интересно им было до дрожи. Наверное, самая современная ракета, лазер, подводный робот или пришелец с другой планеты не произвели бы на них такого ошеломляющего впечатления, как живой русский. Они с трудом сдерживали себя – так им хотелось меня потрогать.
Я им говорил, причём очень волновался, наверное, мне было бы легче говорить с Рональдом Рейганом:
«Дорогие ребята, мне иногда приходится выступать перед нашими советскими школьниками, стоя под нашим советским флагом. Сейчас я стою под флагом Соединенных Штатов, но слова у меня те же. У меня для всех ребят одни слова – о мире. Мне, солдату-ветерану, очень хочется, чтобы в ваших глазах не поселился страх боли, страх смерти, ужас войны».
Может, сейчас я другую речь произнёс бы, но тогда в 1986 году…
После моей речи ребята навалились на меня с сиренью. Я брал цветы, раздавал автографы и что-то говорил, как мне казалось, смешное. Потому что сам смеялся и не сразу почувствовал, как меня дергают за пиджак. Я опустил глаза и увидел мальчика маленького я белобрысого – он доказывал мне руками, что ему очень хочется, чтобы я его обнял. И я обнял его, я прижал к себе, и поцеловал в маковку. И он ко мне прижался.
Все – и дети, и взрослые – хлопали в ладоши и радовались. А у меня где-то за мыслями радости серым фоном шёл вопрос: «A смог бы ваш первоклашка пожелать, чтобы его обнял американец?» И ответ у меня был нечетким – не было у меня ответа.
В 1945 году я обнимал американских солдат, и они обнимали меня. В 1986 году я обнимал славного американского мальчишку. Каков срок памяти и какова скорость забвения? Может быть, этот мальчик через год забудет меня? А ещё через год будет стыдиться моего объятия?
Насчёт «стыдиться» уже сейчас можно сказать – слава Богу, кажется, это его минует. Очень плохо, когда люди начинают стыдиться своей любви и жалеть о своей щедрости.
Тысячелетия человек, осознавший себя человеком, ищет средства обретения доверия к себе подобным. Так часто поднятые к небу глаза видят там не свет небесный, но сверкание топора. Знал ли Бог, создавая человека, что человек – эгоист и пижон? Увы – знал: хотел, чтобы человек возвысился до него через страдания. Но чтобы стать человеку лучше, есть лишь одно средство – цивилизация. Русское слово «вежливый» означает: знающий, воспитанный – цивилизованный.
В деревне, где я родился, не принято было грозить пальцем. Говорили «Открытая ладонь – открытая душа. Палец силен на курке»
– Но как стать вежливым? Где знания взять? Неужели исключительно через страдания?
А перво-наперво – в школе.
В 1977 году ленинградские детские писатели решили придумать коллективную книжку о шкоде будущего – какой она им видится в мечтах. И не только им, но и архитекторам, и социологам, и педагогам, и родителям, и самим школьникам. Но так и не начали писать. Сама идея кому-то мешала. Школа – модель общества, любое государственное учреждение несёт эту функцию, но школа – модель самая подробная, самая ярко раскрашенная, почти гротесковая. Думаю, поэтому и не дали нашей книге даже проклюнуться.
В Америке же я вольно или невольно приноравливал лучшее, на мой взгляд, что есть в их школах, к той несбывшейся книжке. Может быть, ленинградское детское издательство обратится к этой теме. Тем более, молодые сейчас идут весьма образованные…
Я спросил своего друга задумчивого:
– Какой тебе представляется современная школа?
Он ответил:
– Я вижу три. Для малышей. Для средних – охламонов. И для старших.
В Америке именно так. Обучение – двенадцать лет. И школы зачастую раздельные, по трём возрастным ступеням. По крайней мере, нам такие показывали.
Хочу сразу оговориться – я не ставлю перед собой задачу давать оценку американским школам. У меня нет материала, нет опыта, и профессия не совсем та. И подсознательно задача моя была радоваться. Я радовался не только хорошему американскому, но хорошему вообще, хорошему для всех.
Говорю своему задумчивому другу:
– Представь себе школу для малышей.
Мой друг многомудрый кивнул седеющей головой, глянул на меня орлом, крылом осенил и пошёл на меня в пике.
– Постигай! Два здания – одноэтажные. Одно для первых-вторых классов. Другое – для третьих-четвёртых. Актовый зал и парк общие. Столовые раздельные. Берёзки. Лужайки. Травяной стадион. Берёзки…
Но почему берёзки? Может быть, липы. Липа тоже хорошее дерево.
Вот именно.
Липу встречаем в парке – ровесницу Петербурга. Встречаем её на Фонтанке – стриженую. Липа – городское дерево.
А липовый мёд? Не в городах же пчёлы собирают нектар.
Липы ещё много в лесах лиственных. Но мало, очень мало против того, что было раньше.
Говорят, липа сделала русского человека беспечным, очень уж много она ему давала. И обувь – лапти, и рогожи, и верёвки. Миски, чашки, ложки, всевозможные кадушки, ушаты, ларцы, игрушки, мёд, лекарства. И для художества. Для художества липа очень хороша. Для алтарей золочёных.
Много у липы чудесных качеств, но не затмить ей берёзу. Дуб берёзу затмить хочет. Он царь-дерево. Россияне церкви строили «во дубу». Корабли из дуба строили. Мосты. Дуб на всё годен. Даже на лапти – дубовики.
Дуб силён, задумчив, мистичен. Боялись его, уважали, как Бога. Просили у него дождя, урожая, детей. Дуб дерево мужское, его пламя ожидало душу воина.
Дуб – Дерево всех людей. Не баобаб, тамариск, кедр – но дуб.
На русском Севере дуба нет. А берёза есть. Растёт в тундре карликовая берёза. И от крайней тундры спускается она по Руси на юг. Даже в Крыму есть берёза. А южнее нету. Южнее – турки. У них своё дерево, может, магнолия.
– Настаиваю на ковре табачного цвета! – сурово воскликнул мой задумчивый друг, он же друг ясноглазый. – Представь, сидят первоклассники на ковре табачного цвета, а за окном берёзки. Детям берёза очень близка, она из их компании. Окна – чтобы прямо от пола.
– А ворона? – спрашиваю.
– При чём тут ворона?
– Ворона клюёт свою ногу и отвлекает первоклассников от учебы. А также воробьи.
– Но не делать же классы без окон! Дети должны экстраполировать свою эйфорию на природу.
– Именно, – говорю, – эйфорию. Больно ты умный, как я погляжу.
Но я согласен с моим другом. Согласен и с официанткой Леной. У неё двое маленьких ребятишек, и она знает, что с ними делать. На мой вопрос о школе для малышей отвечает:
– Их нужно иначе кормить. Не лучше – это само собой, но иначе. Может, переодевать их во всё белое?
В Америке детям дают пластмассовый подносик, как в самолете. Все свежее, калорийное, привычно вкусное. Чисто и быстро. Но официантка Лена имела в виду что-то другое. Она тоже хотела ребёнка куда-то экстраполировать.
Я вспоминаю картинку из посещения американской сельской школы для малышей. В наших школах я давненько не был. Что-то есть в них приютское. А там, в Америке, девочка с цветочным горшком в руках очень горячо, даже сердито говорила учительнице по-английски а учительница, похожая на молодую, но уже многодетную мать, очень серьёзно ее слушала, и, поскольку, разговаривая, они все время двигались, я отметил одно обстоятельство: учительница все время оставалась позади девочки. Она ни разу не вышла вперёд и не повела её за собой. Нас же с младых ногтей кто-то куда-то ведёт за собой. Наши ребята семнадцать лет ходят парами или гуськом за учителем или, что совсем уже грустно, за условно грамотным пионервожатым.
О, Боже, не бросай нас в крайности…
Класс тот, для самых малышей, являл нечто среднее между жилой и игровой комнатой. Компьютеры, их там было четыре, прятались под вязаными салфеточками и вазочками с цветами. Окна, и правда, были большими. Не до пола, но всё же большими. За ними широко простирались поля. И шелестело молодыми листьями пушистое дерево. Наверное, по утрам на ветках скакали птицы – мешали детям учиться.