Другие цвета (сборник)

ЧЕМУ НАУЧИЛА МЕНЯ ЭТА КНИГА?

Я часто напоминаю себе (прошу прощения, что напоминаю об этом и вам), что живу в бедной стране, где люди привыкли читать книги не ради удовольствия, а ради пользы. И я вижу лишь один, весьма сомнительный способ внушить читателям любовь к книгам: начать писать о том, чему книги могут научить читателей. Например: как и все гениальные романы, «Тристрам Шенди» повествует о жизни, об обычаях и нравах, о метаниях души и ее хрупкости. Таким образом, «Война и мир» подробно знакомит нас с ходом Бородинского сражения, «Моби Дик» дает энциклопедические сведения об охоте на китов, а «Тристрам Шенди» рассказывает, как проходило детство и как воспитывали ребенка, родившегося в Ирландии восемнадцатого века и переехавшего в Англию, чтобы впоследствии стать священником. Кроме того, «Тристрам Шенди» сродни «Анатомии меланхолии» Роберта Бертона, «Дон Кихоту» Сервантеса и «Гаргантюа и Пантагрюэлю» Рабле, — их отличают «академическое остроумие» и «философский юмор». Энциклопедические сведения, которые нетерпеливые читатели назовут отступлениями, философские размышления и необычные проявления эрудиции, исследования человеческой души и анализ характеров — все в этой книге уравновешивается милым остроумием и насмешками автора, а также самим героем, который шутя выворачивает наизнанку философские догмы, подвергая их сомнению. Все достойные, энциклопедически насыщенные произведения написаны, прежде всего, о самих книгах, они призывают нас к чтению, убеждая, что глубокие, фундаментальные знания о жизни можно получить только из книг, из их бесконечного, многовекового спора. Первый философский роман о человеке, чья жизнь была отравлена книжными фантазиями, — «Дон Кихот», герой которого пал жертвой рыцарских романов; последний (и, возможно, первый реалистический роман) — «Мадам Бовари», героиня которого, пресытившись любовными романами, ищет настоящую любовь, но, не найдя ее, решает отравиться.

Замечательная «реалистичная» сцена в конце романа «Мадам Бовари» (в которой она гибнет от яда, не от книги) оказала огромное влияние на мировую литературу; эта передозировка «реализма», возможно, отравила бы и турецкую литературу, обрекая ее на однородную осязаемую реальность. Между тем спустя шестьдесят лет, когда был издан «Улисс», мы, жители окраины мира, восхищались Европой, считая ее источником незыблемых истин; мы поверили, что единственно достойный жанр романа — реализм, и мы забыли о своих литературных традициях, методах и вариантах восприятия слова, — лишь бы овладеть этим легким, на первый взгляд, методом реализма. В конце концов, мы даже забыли, что подобный жанр чужд нашим традициям, являясь новой художественной формой, привнесенной с Запада и заимствованной нами у Флобера, посетившего Стамбул в 1850 году. Сейчас у нас полно ограниченных, унылых критиков-националистов, которые с сарказмом осуждают любые стили повествования, отличные от поверхностного реализма, так как они «чужды национальным традициям». Если бы «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле и «Тристрам Шенди» Стерна были переведены раньше, они хотя бы как-то повлияли на наш тесный мир литературы, ориентированный на однообразный, «западный» реализм, и слабенький турецкий роман, возможно, стал бы более восприимчив к многообразию жизни. (Вы уже не должны сердиться на Орхана, который посвятил исследованию этого вопроса всю свою жизнь и теперь говорит правду.) (Бедняжка турецкий роман, выбирайся наконец из клетки своего реализма, надевай крылья традиций и фантазии и лети, лети!)

Эй, читатель, надеюсь, ты удовлетворен и с пользой прочитал вступительную статью этой книги! Сейчас я шепну тебе на ухо кое-что важное и расскажу об особом знании, которое ты получишь. Слушай внимательно, и потом, спустя шесть лет, не вздумай продавать эту мысль другим как свою собственную!