Нам здесь жить

— А в ногу что не колешь? — интересуется Яна.

— В ноги? Да вы че, никогда в жизни!

— Так вон из большого пальца вена торчит. Пошевели иглой там.

— Да где?

— Ты с «тропиком» колешься?

— Да.

— Смывы колешь?

— Я боюсь эти вены трогать, они лопаются.

— Если аккуратно, то возможно. Это с виду так. Катя начинает тихо плакать. Шприц трясется в руках.

— Паш, уколи Катьку, — просит Лида. Но Паша сначала вмазывается сам, а потом с полузакрытыми глазами начинает искать вену на руке у Кати.

— Вот эта ушла, а в эту не могу попасть, — объясняет Катя. — Паш, пиздец, она надувается!

— Перетяни жгутом, чтоб шишки не было, — говорит Паша и засыпает.

Катя перематывает руку и морщится.

— Вот так мне тоже парень задул, два дня с рукой ходила, температура 41. В 31-ю больничку зашла и в холле сознание потеряла. Ни тела, ничего не чувствовала. Рука раздулась, вскрывали. Руку спасли.

У Яны все получается мимо, и она устало приваливается к батарее. За окном быстро темнеет, валит снег.

— Паша говорит, что дома сможет перекумарить. Сидим иногда, мечтаем, громкие слова друг другу говорим. Вот в ноябре у него пневмония началась, чуть не помер. Начал глючить уже. Врачей в подъезде на коленях умоляла: «Заберите его в больницу». Не взяли. Про Танюшку с ним разговаривали, про все.

Сама Яна в начале зимы ложилась в клинику на детокс. Бесплатно детокс могут получить только состоящие на учете, за анонимность нужно заплатить 17 тысяч. На детокс в принципе лечь непросто — нужно сдать анализы, выждать двухнедельную очередь. Чтобы крокодильщик мог перенести ломку, его обкалывают барбитуратами: «Спишь неделю, просыпаешься — и ты уже как бы независимый». Но психологическая зависимость остается. Яна укололась сразу же, как вышла из клиники.

Программы избавления от психологической зависимости есть в областном реабилитационном центре. Но попасть сразу после детокса туда невозможно — нужно заново сдавать анализы, заново стоять в очереди. Поэтому после детокса дезоморфинщик возвращается обратно в притон. Без деятельных родных слезть практически невозможно. Родных у дезоморфинщиков, как правило, не остается. У многих не было и до начала зависимости.

При этом на все маневры у дезоморфиновых наркоманов есть год-полтора.

— Друзей никого не осталось, все померли, — гово рит Яна. — Человек 20 уже. А мы водой колемся, то есть разбавляем серьезно. Потому и живы еще. Три года жи вы, представляешь?

Перерыв. Курят.

— А вот «Битва экстрасенсов», — встревает Лида, орудуя шумовкой. — Что-то такое есть, раз показыва ют, да? Черноволосая такая, худая, которая всех побеж дает. Тоже зависимая, я же вижу.

Лида жарит вареную колбасу. Катя начинает прибираться: подметает тряпкой пол, стряхивает со стола пепел, приносит воду из ванной. На нее ворчат, ее гоняют. «Ну люблю я это дело: чистота, дисциплина, — ворчит по-хозяйски. — Что теперь?»

Яна разговаривает по телефону:

— Ольгин Андрюха умер. Про Андрюху слышала? Знаешь тоже. Да, да. С пьянки, говорю. Угу. Вот так вот. Кушать готовим. А че ты одна?

Паша задумчиво разглядывает татуировку на предплечье: карты, водка, нож. «Лазером выводить. Или дешевле наколоть сверху кельтский орнамент. Ну, кельты, немцы».

Яна тоже хвастается — на животе изогнутая линия, «знак благополучия».

— Я на героине была когда, хотела с дочкой поехать на море, — говорит Яна. — Совсем никогда не видела моря.

Сырье кончилось, деньги тоже, и Катя и Лида уходят воровать. Супермаркет через дорогу, очень удобно. Берут 5 кусков сыра — выбирают подороже, но в сумме до тысячи, чтобы без уголовной ответственности. Сыр тут же продают в маленький магазинчик напротив, где Катя утром брала сигареты в долг. Продавщица берет сыр без вопросов, отсчитывает полцены.

Еще в супермаркете Катя берет зеленые пинеточки — для племянницы.

— Как все начиналось? А никак. У нас соседка торговала маком — чеками по 10 рублей, — рассказывает Яна. — И попросила меня с ее дочкой на доставку съездить, проследить, чтобы та ничего из партии не взяла, себе не варила. А мне 15 лет, я даже не пила. Боялась начать колоться… Ну, Наташа перед конечным пунктом идет на хату с пацанами. И отщипнула мазик большой у чека. Я тоже начала просить. Парни такие: «Нет, нет, ты что». А Наташа говорит: «Пускай лучше один раз попробует». Сделала пять точек. С ног все пошло вверх. Успокаиваться начала. Потом добавили димедрол во второй раз… Наташка говорит: «Тебе пиздец, если узнаю, что кроме меня ты еще где-то колешься». Но я нашла, где колоться. В соседнем подъезде, Сережа, 30 лет. Там и употребляла. Ходила по квартирам, сахар одалживала, до 5 кг набирала и шла на рынок торговать. Он у меня 50 рублей берет, один чек мне делает, 4 себе оставляет. Потом поймали меня, припугнули лечением. Потом снова поймали, и я уже села.

…После рождения дочки Паша пьяный приходил, я скандалила. А мы с Лидой друг про друга знали, что зависимые. И однажды Паша с работы пришел, и Лида ему рассказала, что я колюсь. А потом Пашка сам начал колоться.

— Мне было обидно, что она на него орет, а сама вмазанная, — говорит Лида.

Они доброжелательно смотрят друг на друга. Как будто вспомнили что-то хорошее.

— Я буду ставить реакцию, — говорит Лида твер до. — Я сама.

— Я ставлю, — говорит Паша. — Вышла из кухни быстро.

— Сам иди к чертям.

— Да задохнись ты, овца тупорылая! Лида уходит в комнату плакать.

Реакция — самый ответственный момент в варке. Лида считает, что Паша переваривает, и крокодил получается слабым.

Комната Лиды совсем узкая. Диван, книжная полка. Донцова и Полякова, «Герой нашего времени», «Я — вор в законе», Дейл Карнеги «Как выработать уверенность в себе и оказывать влияние на людей» — зачитанная.

Тут же — фотоальбом. Листает.

Лида в моряцкой форме — в экономическом училище поздравляли мальчишек с 23 февраля. Пустырь, многоэтажки вдали, 15-летняя девочка в синем свитере свесила ногу с велосипеда. Тоненькая как тростиночка, Яна обнимает огромного Пашу. Паша смущается. Шашлык за городом, пиво и пацаны в траве. Родственники, застолье.

Я все пытаюсь уловить момент перелома. Гд е все поменялось. Но его нет. Люди на фотографиях счастливы.

Вот Лида, располневшая и гордая, скатывает с горки мальчика в желтом комбинезоне. Рядом хохочет светловолосая женщина с лупоглазой дочкой на руках.

— Это Тоня, подружка детства у меня была, — говорит Лида. — Варила тоже, приходила сюда постоянно. А умирала в больнице — менингит. От крокодила тоже. Уходила ведь без шапки, в тоненькой куртке… Я когда к ней приехала в последний раз, у нее нога опухла очень, она в пах кололась. Высохла вся, а такая здоровенькая была, видишь? А ее мать не хотела отпускать, мать ее бухает, так она через форточку вылезала ко мне. Приехали к нам, сварили, утром я ушла на работу, я тогда на рынке работала. Заперла ее. Паша должен был с деньгами приехать, выпустить ее… Потом знакомые ее видели в больнице уже. В реанимации очнулась, поела и умерла.

— Это я первая попробовала крокодил. Не Яна — я, — говорит Лида. — И «тропик» я тоже сюда принесла. Просто чтоб ты знала.

— Ян, ты кури. Или давай забычкую.

У Яны наконец получилось — она откинулась на батарею и спит. 20 минут сна. 4 часа в сутки при лучшем раскладе.

Паша подходит и тихонько тянет зажженную сигарету у Яны изо рта. Яна сжимает зубы и судорожно затягивается, не просыпаясь. Паша стоит рядом и держит сигарету, чтобы она докурила. Аккуратно стряхивает пепел в коробок

— Мама умерла, когда мне было 6. Рак желудка, — говорит Лида. — Помню ее? Смутно. Отец 4 года назад — цирроз печени.

…Ну, бил, бил. Двоих тяжело растить-то. Пашка такой бандюган был. В 3 классе уже квартиру ограбил на втором этаже.

— 3-й «В», — улыбается Паша. — Школу тоже прогу ливали, батя на работе. И у друга мама на работе, мы ку рить пошли к ним на балкон. Балкон на лоджии, я чего— то перелез на соседний — форточка, смотрю, открыта. Шубу снял с вешалки, за ней — сейф незапертый, там зо лотые украшения. В дипломат покидал… Друг сапоги детские с антресолей достал, а я шубу. Почему мусора поняли, что ребенок крал — детский размер сапог…

Тот район — Шаповское — сейчас вспоминают как потерянный рай. «Сейчас цивилизованный стал. Раньше — пески, пустыня. Никто туда ехать не хотел. Сейчас там и квартиры дорогие, и парк». Ту квартиру продали 5 лет назад, купили эту — дешевле. Яна в придачу получила комнату в поселке под городом. Комнату сдают, и 5 тысяч немного покрывают общие нужды.

Теперь им в Шаповское вход заказан. Местные менты выловили Яну на притоне и пообещали, что если поселковых тут увидят, «на тюрьму поедете все». «Им своих наркоманов хватает, — объясняет Яна, — Такой вот территориальный признак».

Конфликты в «гнезде» возникают мгновенно.

— Кать, ты взяла мою новую инсулинку?

— А где моя-то?

— Задохнитесь обе, — выдыхает Паша.

— Извиняюсь, — Катя нашаривает пропавший шприц под стулом.

— Пизда ты, — отвечает Лида. — Вичовая, и шприцы путает.

Начинают делить «тропик». «Тропик» остался только у Яны, но она не хочет наливать его остальным больше чем на пять точек.

— Ну хоть раз в жизни налей мне до трех кубов, — ноет Катя. — Ян, ну хоть раз.

— Яна, че ты такая? — вопит Лида. — Вот на что я куплю себе «тропик», ты думала? Вот вчера две пачки седала сто пятьдесят и сахар полтинник. Печенье я вообще украла… И черт с тобой, не надо мне твоего! — но продолжает внимательно следить за крохотной бутылочкой.

Яна прячет бутылочку в носок, засовывает поглубже.

— Вообще прихуевшая, — говорит Паша. — Я тебе повторял несколько раз — веди себя по-человечески.

— Не тебе это мне говорить, — начинает Яна.

Они еще долго переругиваются, пока крокодил не входит в вены.

Страхов остается совсем мало. Больше всего наркоманы боятся боли. «Лишь бы чтоб виснуть, ничего не чувствовать. За этим и вмазываемся. Забываешься, и все проблемы кончаются. Но когда сон ночной уходит, очень больно».

— Мне всегда тяжело из темноты возвращаться, — говорит Лида. — Я так расстраиваюсь.

— Когда воруешь, страшно, что поймают, — вспоминает Катя. Задумывается. — Тяжелой смерти. Ножей еще боюсь. Один раз пырнули ножом. Подружку защищала, в нее метили. Шрам остался вдоль сердца, видишь? Лет 15 мне было. А это уже не нож, это шило. Сестра родная. Я трезвая была, она пьяная. Я ее из дома не пускала, поругались, подрались. Дрались на столе в зале. И откуда это шило появилось, хер возьмешь, раньше не замечала, что она какими-то средствами пользуется. Так, за волосы берет и об стену, а тут шило. Боли ничего, просто белая футболка была, а раз — тут мокрая и красная, в крови.

— И че, испугалась она? — спрашивает Лида.

— Конечно, испугалась, что заяву напишу. На колени встала.

— А еще?

— Чтоб я матери не говорила… Чтоб я придумала что-нибудь… — Катя растеряна.

— На пуповине была запутана, синяя родилась, — говорит Яна. — Потуги, схватки, таз расширяется, ребенка из тебя кидает. 2810, 52 сантиметра — высокая, в папу. Дали ей по жопке. Копия была моя. Вообще она выглядела как мама с похмелья. Вся такая сморщенная, красная, смотрит. Ее под кислород. Она покакала, но не писала, сутки не писала. Потом медсестра заходит в палату: «Радуйся, мама, пописала».