Прошу взлёт

2

Крохмалев собирался ехать за бензином, но случилось то, чего меньше всего ожидали. Когда он уже завел машину и подрулил к бочкам, чтобы погрузить их, пришли техники: «Бочки непригодны».

— Как это непригодны? Все время были пригодны.

— А сейчас, непригодные, — сказали техники. — Вы ведь знаете, что бензин гигроскопичен… Вот и заржавели бочки. Нельзя в них бензин возить.

— То есть как нельзя?..

— Нельзя — и точка.

Шраин начал было убеждать техников — возили же до этого! А техники заладили одно: нельзя, нельзя… И точка.

Крохмалев махнул рукой, уселся на крыло своей машины, стянул с головы потерявшую первоначальный цвет кепку и пригладил волосы. Наверное, хотел изобразить равнодушие, а может, ему и на самом деле была безразлично — есть бочки или нет. Пусть начальство думает, решает.

— Ну, так что мы будем делать? — поинтересовался он.

— Вот я и думаю, — сказал Шраин, поглядывая на техников, и в голосе его прозвучала надежда, мольба, но техники были неумолимы. И ко всем прочим заботам прибавилась еще одна забота, где достать бочки? — Вот и я думаю… — с какой-то даже растерянностью повторил Шраин. Однако придумать решительно ничего не мог. А Крохмалеву удалось-таки, наконец, изобразить на лице равнодушие, и он, слегка ухмыляясь и отворачивая лицо в сторону, чтобы эта ухмылка осталась незамеченной, думал: пусть начальство решает. На то оно и начальство — с высоким образованием и властью…

Командовать-то и дурак сумеет, а ты выход найди из создавшейся ситуации, решение придумай. Вот он, Крохмалев, человек простой, без всякого образования, и власть у него имеется только над собой.

Винтик, одним словом, вот его и закручивают кому не лень — потуже, потуже!.. Ничего, он крепкий, выдюжит. При этих мыслях губы у него шевелились, вздрагивали и складывались в хитрую, торжествующую ухмылку. Оттого и горечи никакой он не испытывал, хотя, конечно, и нельзя сказать, что все это случившееся доставляло ему удовольствие.

— Ну, так что будем делать?

Это уже не Крохмалев начальника спрашивал, а начальник обращался к нему. Абориген провел рукой по волосам, и широкая лопатистая ладонь его задержалась на затылке. Вдруг у него мелькнула мысль. Он встрепенулся весь от этой неожиданной и во всех отношениях выгодной для него мысли, но сдержался, не раскрыл ее сразу, а посидел некоторое время молча, стараясь продумать все до конца, как следует.

— Ехать в Бийск… — сказал он, как бы размышляя вслух, а на самом деле оттягивая время, чтобы хорошенько взвесить все «за» и «против». — Бесполезно, пожалуй, ехать в Бийск. Бочки так сразу все равно не достанешь…

Он еще помедлил, озабоченно покачивая головой и вздыхая и, наконец, со всей осторожностью опытного следопыта сделал первый шаг.

— А что, если… Мыслишка у меня завелась, — сказал он, глядя прямо в лицо Шраина. — Лесхоз тут один есть… Директора я хорошо знаю. Может, у них попросить? На время.

— Ну, конечно! — воскликнул Шраин, хватаясь за эту мысль, как утопающий за соломинку. — Где этот лесхоз, далеко?

— Километров семьдесят…

— Думаешь, у них бочки найдутся?

— Непременно.

— Ну, тебе и карты в руки!.. Езжай. Может, записку написать?

Официально чтобы…

— Не надо. Обойдусь. Лучше неофициально.

— Ну, хорошо. Езжай. Возьми вот с собой Евгения.

— Зачем? Не надо. Один управлюсь, — отмахнулся было Крохмалев.

Но Шраин вдруг проявил непонятное упрямство и настоял на своем.

— Возьми, возьми. Пусть прогуляется. Ему полезно.