В стране берёзового ситца

Глава 1

Все мы, все мы в этом мире тленны.

Тихо льется с кленов листьев медь.

Будь же ты вовек благословенно,

Что пришло процвесть и умереть.

(Сергей Есенин)

Рязанская деревушка Долоховка за долгий свой век две мировые войны пережила, три революции да Гражданскую войну. Прошлась по ней коллективизация с раскулачиванием, когда в колхоз мужиков загнали, а несогласных в Сибирь выслали, укрупнения колхозов с мелиорациями, продовольственные программы, когда партийные власти всю скотину у народа на план по мясу отобрали, перестройка с ускорением да антиалкогольной кампанией, заставившей народишко вместо браги за самогон взяться…

Выжила Долоховка всем врагам назло.

А вот как Союз распался, так деревеньке едва не край пришел.

Колхоз развалился следом за Союзом, скотину колхозную ушлый председатель продал бравым ребятам-кооператорам, им же достались и пара тракторов с грузовиками, поля без пригляда бурьяном заросли, а через пяток лет и осинником, молодежь уехала в город, хоть какую-то работу сыскать, школа закрылась — ребятишек в Долоховке почитай и не осталось, и доживали теперь в деревеньке свой век горькие пьяницы да старики со старухами.

Всего и осталось, что фельдшерский пункт да санаторий "Березовая роща" в старой барской усадьбе.

Хотели его в начале «лихих девяностых» ушлые городские ребятки под себя подгрести, приехали на черном «мерине», сторожу санаторскому, инвалиду войны Петру Ивановичу Зайцеву, врезали слегка, для острастки, так что он с крыльца свалился, да и пошли владения осматривать — где сауну с девками делать, где залы игорные, чтоб культурно отдохнуть — бандитское дело оно такое, отдыха требует… Да и остались заночевать, выпить-закусить…

Тут им и конец пришел.

Посреди ночи из старой барской усадьбы крики послышались — ночью-то звуки куда слышнее, чем днем, а потом стрелять начали, стекла зазвенели, уже не крики, а вой раздался...

Жители деревенские на улицу вышли — кто с фонариком, кто со свечкой, кто с довоенной керосинкой — срезали какие-то ироды провода, и Долоховка сидела без электричества. Идти на помощь понаехавшим бандюкам не хотелось, но и делать-то что-то надо было...

— Петр Иваныч! — позвала сторожа фельдшерица Алевтина Кирпичева. — Что ж это деется-то?

— Что деется, — хмыкнул старик, — новые хозяева жизни на старого нарвались.

— Дак не по-людски это, — вздохнула старая Матрена Каниха, помнившая если не "ту германскую", так Гражданскую точно, — живые ж люди... Урезонил бы ты его.

— Не по-людски? — посмотрел на нее Петр Иванович, бандюков люто не любивший еще со сталинских лагерей. — Так и они не люди. На них крови — куда там той нечисти! И власти с ними не делают ничего — сейчас коль деньги есть, так от любой тюрьмы откупишься.

Он послушал робкие старушечьи вздохи, плюнул и пошел к усадьбе — урезонивать мезантропа. Бандюки бандюками, а усмирять сорвавшуюся с катушек нечисть придется ему — больше-то некому.

Для него, побочного потомка прежних хозяев усадьбы, фамильная нечисть Долоховых была не страшна. Да и свыкся с ней старик за столько-то лет.

Наутро милицейский "газик" из Долоховки новых хозяев увез — вот только не в отделение, а прямиком на Елпатьевские дачи, в сумасшедший дом. Один собакой лаял, другой от чертей "калашом" отмахивался — разряженным, слава Богу, третий мычал да норовил под крыльцо залезть, а четвертый на улицу выскочил и давай из карманов деньги не нашенские по ветру кидать.

Вот после того случая никто из бандитов больше в Долоховку ни ногой.

Не стоит захолустный санаторий, чтоб ума из-за него лишаться.

В России-матушке и без того есть чего к рукам прибрать.

* * *

В августе девяносто восьмого года, когда дефолт этот окаянный объявили, Петру Ивановичу уже под девяносто было. Однако старик казался еще крепким и с одной правой рукой — левую потерял в сорок третьем, на Курской дуге — довольно ловко управлялся по хозяйству. Правда, и хозяйства того немного — огород да куры. Была раньше и корова, и поросята — да только, когда умерла жена, держать скотину стало несподручно.

Детей у Петра Ивановича было двое — дочка да сын. Дочь, Людмила, замуж за моряка выскочила да уехала за ним во Владивосток, сколько лет уж домой не приезжала, а сын, майор воздушно-десантных войск Павел Петрович Зайцев, погиб в горах Афганистана незадолго до того, как советские войска оттуда вывели. У Павла тоже был сын, Петр, названный в честь деда, — тоже военный, и голову сложил совсем молодым, на чеченской войне, оставив вдовой жену Дашу с двумя дочками-погодками.

«И что с людьми сталось? Раньше все дружно жили, а теперь…» — горько вздыхал Петр Иванович, когда по телевизору показывали хронику войны на Кавказе. И вспоминал, что у Павла был друг — чеченец Аслан, в училище не разлей вода были, потом вместе служили, и в Афганистане воевали бок о бок… Приезжал этот Аслан в гости к Павлу, еще совсем молодым лейтенантом — бравый джигит был, самую красивую девку в Долоховке, Таню Синельникову, высватал и с собой увез… Где-то они теперь, Аслан и Татьяна?

«Много горя будет простым людям от этой перестройки», — сказал Петр Иванович когда-то, и как в воду глядел. Союз развалился, то тут, то там войны заполыхали, а уж как обеднел народ… Вдова внука, Даша, учительницей в школе работает — так, считай, только с дедовского огорода и живут. В райцентре-то учителям и денег не платят, и льгот никаких нет — не деревня, чай, где хоть за свет да за отопление с учителей денег не берут. А мать Пети — то есть невестка Петра Ивановича — год назад в Америку уехала. Объявился прежний ухажер, которому она когда-то в молодости отказала и вышла за Павла, да у того, видно, первая любовь не прошла... Позвал замуж опять — Елена подумала, да и согласилась. Что ж, живое о живом думает... Теперь хоть редко, да посылки присылает невестке и внучкам, ну и бывшего свекра не забывает.

* * *

Косой дождь хлестал по темным окнам, стучал по крыше и навевал тоску. Петр Иванович встал из-за стола, налил старой кошке Фроське молока в щербатую миску — пора было идти на работу, в санаторий. Ночной сторож — работа непыльная, да и денег лишних сколько-то не помешает. Правда, уже больше полугода работники санатория денег в глаза не видели, начальство все обещает, но толку с тех обещаний...

Надев телогрейку, Петр Иванович выключил свет и вышел из дома. Идти до старой барской усадьбы было недалеко.

В последние годы санаторий пришел в упадок, сотрудники поувольнялись, остались те, кому до пенсии недолго. А сейчас и здание обветшало, то тут, то там то крыша протекает, то по стенам трещины пойдут. Из Москвы комиссия приезжала, так только руками разводила — нет у властей денег на ремонт. Петр Иванович хоть и мог что-то починить, поправить — да ненадолго хватало. Даже волшебством не превратишь старую кровлю в новую — так, дыры залатать на время.

Старик неторопливо шагал по улице. Под ногами хлюпала грязь, фонари не горели — только и было света, что из окон — хорошо, хоть электричество не отключили.

Возле дома Алевтины Кирпичевой Петр Иванович замедлил шаг — в кухне свет горит, и видно, что сидят за столом — сама Алевтина и ее сожитель, Володька Ведерников. Наверное, телевизор смотрят. Ну и слава Богу.

Володьку Ведерникова Петр Иванович нашел на станции — ссадили его с пассажирского поезда, как безбилетника. Пьян он был до безобразия, а сам худой — такую худобу Петр Иванович только во время войны и видел, грязный весь и как будто не в себе — а ведь молодой совсем на вид, лет тридцати с небольшим. Петр Иванович его пожалел, привел к себе да расспросил — и выяснилось, что Володька этот — родной его внук. Было дело, в войну сержант Зайцев в госпитале лежал на Урале, сошелся там с санитарочкой Нинкой — а она, оказывается, когда он уехал, дочку родила, Милку(1). Вот у Милки этой в свое время Володька и родился. Рано померли и Милка, и Нина — парень остался совсем неприкаянный и никому не нужный, да еще и с головой у него непорядок.

Горько стало Петру Ивановичу. «Господи, прости меня, грешного! Вот ведь что вышло… И куда его теперь отпустить? Пропадет один, как пить дать…» Он быстро понял, что именно с Володькой не так — дар ему передался, да не полной мерой. Волшебство видит, нечисть всякую-разную видит и слышит, а сам колдовать не может, однако иногда у него что-то получается, как будто само собой. Оттого и тронулся слегка. Правда, по большей части парень тихий, смирный — только иногда его морочит, и начинает он невесть что выдумывать да на себя наговаривать.

Петр Иванович растолковал ему, что с ним такое происходит, от пьянства заговорил, подлечил травами — и оставил у себя. А летом пригрела его соседка, фельдшерица Алевтина, вдова. Лет на десять Володьки старше, да это ничего — она баба здоровая, крепкая, работящая. Мужик ее еще в девяносто втором году по пьяному делу под электричку попал, а дочки в город давно подались. Вот и пожалела Володьку. Парень все равно проживет недолго — знал это Петр Иванович. И у жены своей, и у матери он видел близкую смерть незадолго до того, как обе померли. И у сына видел, и у внука — приходило к нему это знание как бы наитием, а не по желанию — наоборот, иной раз и хотелось угадать, что будет, да ничего не получалось.

Не довелось Петру Ивановичу в свое время поучиться у профессора Мессинга(2) — тот жил за границей и только незадолго до войны приехал в Советский Союз. Зато когда прославленный ясновидящий стал преподавать в "Колдовстворце", раза три Зайцев с ним встречался. Профессор Мессинг говорил, что талант к предвидению, как и всякий талант, тоже нужно развивать под руководством опытного наставника, и даже предлагал помощь. Но, поразмыслив, отказался Петр Иванович. Тяжкий этот дар — будущее знать, не приведи Господь.

И сейчас про Володьку он знал, что лет пять-семь тому осталось, не больше. Ну да, будет кому его схоронить по-людски, не придется Володьке подыхать среди чужих, равнодушных людей где-нибудь на вокзале либо на свалке, как собака… Да и собаке так помирать негоже — брошенной всеми. Петр Иванович вспомнил своего Дозора, пса, которого когда-то подобрал на дороге, сбитого машиной — и вылечил. Прожил Дозор долгую по собачьим меркам жизнь — лишь недавно похоронил его хозяин в саду. Новую собаку Петр Иванович брать не стал: «Скоро и я помру, недолго уже…»

Хотя что говорить — теперь не то что собак, и детей малых бросают в роддомах — никогда не было столько сирот при живых родителях, как сейчас… «Ох, грехи наши тяжкие… Господи, помилуй!»

Единственное, чего стыдился Петр Иванович за свою долгую жизнь — это его воинствующее безбожие в юности. И потому, как стали в Долоховке церковь восстанавливать, Зайцев пришел помогать строителям одним из первых.

Смерти он не боялся — столько народу уже на том свете, и мать, и жена, и сын с внуком, и друзья молодости... Земные дела он устроил, с долгами по мере сил рассчитался. Только хотелось еще Даше как-то помочь, чтобы дочерей в «Колдовстворец» взяли — обе девочки дар от прадеда унаследовали. Ни у детей, ни у внуков ничего — а вот у правнучек, через два поколения, проявилось. Да нынче в магической школе за обучение платить нужно.