Любимая улица

— Хочу поздравить вас, — сказала она. — Не буду, как Голубинский, разливаться соловьем, но вы — молодец. И я очень хорошо понимаю, что вы сейчас чувствуете. «По следам» — это нашему брату журналисту самая лучшая награда. Не правда ли?

— На вашу долю она, наверно, часто выпадала?

— Случалось, не буду врать. А знаете, что самое главное в вашем очерке? Свое «я». Не безликое газетное «мы», а вот именно «я». Начинающие этого боятся, а вы сразу же, с первых слов загремели: «я думаю», «я видел», в полной уверенности, что это важно, — то, что вы думаете и видите. И верно: это важно. Очень важно. Теперь вот что: редакция «Вечного пера» попросила меня написать о вас. Хотят отметить ваш дебют. Как вы на это смотрите?

«Вечное перо» — так называлась редакционная стенгазета. Гм… Ей поручено написать о нем. Превосходно!

— Как я смотрю? Положительно. Как же еще можно на это смотреть? Это почетно, и я польщен.

Она сидела на диване, он сел рядом и задумчиво сказал:

— Мне хотелось бы, чтоб в вашей статье нашли отражение примерно следующие пункты. Первый: Дмитрий Поливанов — выразитель надежд и чаяний своего народа. Не смейтесь, это очень серьезно. Пункт второй — биография. Детство, родители. Первые литературные опыты — на заборе. И первые огорчения: порка. Шатания и сомнения. Выход из кризиса и новый творческий подъем в пятом классе. Пункт третий — тема нравственного обновления и богоискательство. Отвращение к точным наукам, равно как и к гуманитарным. Пункт четвертый: Дмитрий Поливанов — на стыке двух эпох.

— Это все? — спросила она, закуривая.

— Что вы? Конечно нет. Нужен еще пункт пятый — Дмитрий Поливанов и журналистика сороковых годов. Фотоочерк, очерк-портрет, очерк на моральную тему — излюбленные жанры Дмитрия Поливанова. Вот тот минимум, без которого не получится статья обо мне.

— Иными словами, вы не хотите, чтобы о вас писали.

— Не хочу.

— Ну что ж, пожалуй, вы правы.

— Митя! Какой ты веселый! — сказала Анюта, открывая ему дверь. — А я сделала все уроки, и очень чисто. Может, ты мне почитаешь?

— Ладно, почитаю. Умоюсь, поем и почитаю. Мамы нет?

— Митя, что ты! Она же сегодня работает во вторую смену. Митя, мама была в школе, у Зинаиды Петровны. Что было!

— Что же? — спросил Митя, идя в ванную.

Аня шла за ним с полотенцем и мыльницей. Катя толкалась тут же, держа в руках Митины домашние туфли.

— Мама пришла в школу. Зинаида Петровна выходит и говорит: «Что вам, мамаша?» А мама отвечает, что дома я примеры решаю хорошо, только мне надо немножко подумать. А Зинаида Петровна говорит: «Все операции на сложение и вычитание в пределе десяти должны быть выучены. Зачем думать, когда можно выучить?» А мама говорит: «Но ведь это не беда, если она подумает немножко». А Зинаида Петровна говорит: «Вы не спорьте со мной, мамаша, у меня тридцатипятилетний стаж, и я знаю, что говорю».

— Давай полотенце. Катя, поставь туфли на пол. Анюта, мама не звонила?

— Нет, не звонила. Митя, она первая прочла про Сережу Кононова и что ты правильно все написал.

— А что она сказала, когда прочла?

— Она сказала: «Вот здорово!»

— А еще что-нибудь говорила?

— А еще сказала: «Вот это счастье!» Потом взяла Катьку за руки и кружилась по комнате. Митя, а ты веселый потому, что Сережу Кононова не будут больше судить? Мне дедушка прочитал, и я сама прочитала и Катьке прочитала, только она ничего не поняла.

— Я все поняла! — с достоинством говорит Катя.

Митя идет к столу, девочки за ним. Аня бледная, худенькая, передних зубов нет, ноги тонкие, как макароны. Катя — смуглая, черноглазая, и на лице у нее написано: «Я себе на уме».

— Чем же кончилось у мамы с Зинаидой Петровной? — спрашивает Митя, подвигая к себе тарелку с грибным супом.

— Поел бы, уж потом стал бы разговоры разговаривать! — замечает Анисья Матвеевна. — Анюта, помолчи.

— Тетя Анисья, ведь Мите интересно. Я ему не мешаю, видишь, он уж почти съел первое. Митя, еще много чего было! Зинаида Петровна говорит маме: «Ваша Аня пишет цифру пять с завитушкой. Я требую, чтоб крышка у пятерки была прямая, поняли, мамаша?» А мама говорит, что в прописях она видела пятерку с завитушкой. Тихо так говорит. Несмело. А Зинаида Петровна отвечает: «У меня свой метод. Я требую, чтоб завитушек не было. Всегда так: начинается с завитушек, а кончается неизвестно чем».

— Покажи завитушку! — говорит Катя.

— И как ты все упомнила, — говорит Митя, — всю речь наизусть!

— Митя, так ведь она каждый день говорит одно и тоже. Вы не верите, и ты не веришь, и дедушка, и бабушка, и мама не верила, а вот сегодня небось поверила, раз сама услышала. Ты почитаешь мне, Митя? Ты обещал!

— Раз обещал, значит, почитаю.

Митя смотрит на часы. Саша будет еще не скоро.

Митя очень хорошо представляет себе, как Зинаида Петровна наставляет Сашу: громко, размеренно, будто диктует: «Не спорьте, мамаша. Начинается с завитушек, а кончается неизвестно чем».

А Саша стоит молча, и на лице у нее написано: «И кто это тебя такую выдумал?» Скорей бы она приходила. Он не любит, когда ее нет дома. Он долго роется в книгах, девчонки неотступно рядом. Молча смотрят они, как он перебирает книги, перелистывает, ставит обратно на полку. Наконец он выбрал: это «Майская ночь». Аня садится на правое колено, Катя на левое. Так уж повелось: левое — Катино, правое — Анино. Катя ничего не смыслит в том, что читают, но сидит она чинно, только изредка вставит слово.

— Я не буду плеваться, — говорит она. — Я буду всех слушаться… Я хорошая, я пью лекарство! Я не бью Вадика!

— Помалкивай! — говорит Митя и читает:

— «„О, ты мне не надоел, — молвила она, усмехнувшись. — Я тебя люблю, чернобровый казак! За то люблю, что у тебя карие очи, и как поглядишь ты ими — у меня как будто на душе усмехается: и весело и хорошо ей“. — „О, моя милая девушка!“ — воскликнул парубок, целуя и прижимая ее сильнее к груди своей…»

Аня прерывает чтение.

— Он был ей отец? — спрашивает она.

— Все-таки это очень странно, что Анюта не любит ходить в школу, — говорит Нина Викторовна. — Помнишь, Саша, как ты любила школу? И Леша тоже. Анюта, ну почему ты не любишь школу?

— Я люблю, — отвечает Анюта неуверенно. Она знает: школу надо любить, школу полагается любить. И поэтому говорит, растягивая слова:

— Почему это не люблю? Я люблю-у…

Аня ходит в школу и возвращается домой одна. Но изредка Саше удается забежать за ней, и всякий раз, когда она видит в школьном коридоре притихшую, неприкаянную Анюту, ей становится не по себе.

Стоит Анюте выйти из школы и взять Сашу за руку, она опять становится прежней Анютой — веселой и словоохотливой. Дома — у мамы, у Мити, у всех она может спросить обо всем, что ей придет в голову, и никто не пожмет плечами, не скажет: «Какая ты странная, Москвина! Вечно ты что-нибудь выдумаешь».

Почему, если ты о чем-нибудь спрашиваешь, а в ответ пожимают плечами, становится так стыдно и неловко? Может, потому, что девочки смеются?

— Москвина! Зачем ты смотришь в окно? Что ты там увидела?

— Провода!

— Ну и что?

— На провода села птица.

— Ну и что из этого?

— А может, птица слышит, какие слова бегут по проводам?

И вот тут-то Зинаида Петровна пожимает плечами. А девочки начинают смеяться. Если учительница пожимает плечами, это значит, ты сказала очень глупые слова. И девочки смеются: они хотят показать учительнице, что понимают, какая глупая и неразвитая эта Москвина. Вот потому-то Аня и не любит ходить в школу и любит возвращаться домой: дома она умная, и все понимает, и считает в уме, и стихи легко учит, и на любой вопрос ответит. А в школе — она глупая, нерасторопная, неповоротливая и почти ничего не понимает. И почему так получается — выучишь стих, и он тебе нравится:

Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.

Его хочется читать громко, звонко, весело. Анюта его читала много раз, следом за ней даже Катя все запомнила, а в школе Зинаида Петровна стала спрашивать.

— Кто скажет, какой гром грохочет в небе голубом?

— Весенний! Первый! — говорят девочки.

— Как он грохочет?

— Как бы резвяся и играя, — отвечают девочки.

— Девочки, кто объяснит, что такое «резвяся»? Москвина! Объясни.

Только что Анюта понимала каждое слово в этом стихе, а вот теперь она стоит столбом, испуганно смотрит на учительницу и не может объяснить слово «резвяся».

— Садись, Москвина! — со вздохом говорит Зинаида Петровна.

Анюта садится и уже нисколько не любит стихотворение про грозу в начале мая. И не раз Анюта замечала: вопросы Зинаиды Петровны делали непонятным самое понятное. А стихи, после того как их объясняли, становились неинтересными.

Под Новый год Дед Мороз положил Ане в чулок орехи, конфеты и маленькую голую куколку. Она принесла все это в школу.

— Вот какие подарки мне подарил Дед Мороз!

Зинаида Петровна очень рассердилась, ругала Аню и призывала девочек не быть такими глупыми, как эта Москвина: никакого Деда Мороза на свете нет и никогда не было!!

Когда Аня дома рассказывает про школу, ей почти никто не верит, разве только мама.

— Бабушка, — говорит Аня, — нельзя, нельзя белую ленточку в косу. Не разрешает Зинаида Петровна, надо черную или коричневую.

— Аня, — отвечает бабушка. — Ты чего-нибудь не поняла. Ну почему непременно черную? Траур у вас, что ли?

Вот всегда так: «Ты чего-нибудь не поняла!»

— Бабушка, ну почем я знаю? Зинаида Петровна говорит: такой порядок.

И никто не верит — ни дедушка, ни бабушка. Только мама верит, а иногда Митя. Мама вздыхает и говорит:

— Ну, раз порядок, ничего не поделаешь. Отыщем коричневую ленточку, не горюй, Анюта.

А она и не горюет. Чего ей горевать. Вот ей бы заболеть и не ходить в школу. Вот это бы — да! В Ташкенте, когда в этом не было никакой надобности, она болела часто. А здесь, в Москве, — редко. До чего жаль, если б кто знал! Когда всем прививали оспу, многие девочки от этого заболели. А она ничуть не заболела и как дура ходила в школу… Эх! Другие девочки ухитряются болеть чуть не каждую неделю, а она только раз: когда в больнице вырезали аппендицит. О, это была целая история! Она в больнице вела себя очень хорошо, и Митя ей все время говорил: «Молодец!»

А Зинаида Петровна нипочем не скажет, что она молодец. Какой же толк стараться, если все равно ничего не получается? Сегодня, например, Зинаида Петровна на глазах у всего класса разорвала Анину тетрадь: за грязь. Ане очень хотелось плакать, но она не заплакала. Стояла и молчала. И все. А бывает, Зинаида Петровна говорит такое, что Анюта дома не рассказывает: совестно.

Когда Зинаида Петровна посадила Аню на заднюю парту, Митя написал ей записку, очень хорошую: «Уважаемая Зинаида Петровна, я уезжаю в командировку и не могу зайти в школу, чтобы поговорить с вами лично. Если можно, посадите Аню поближе к доске, у нее после кори было осложнение на ухо, и она не очень хорошо слышит». Подписался он тоже очень красиво и вежливо: «Уважающий вас Д. Поливанов». Прочитав записку, Зинаида Петровна сказала Ане:

— Пусть мать принесет справку от врача.

Она не верит Мите! Надо же!