Ноктюрны (сборник)

VII

Зима Татьяне Ивановне далась очень тяжело. После масленицы она слегла в постель. Болела голова, душил кашель, трепала лихорадка. Лечиться было не на что, и девушка лежала одна-одинешенька. Она не хотела даже послать за «баронессой», потому что ее охватило какое-то холодное отчаяние. Все равно, чем может помочь «баронесса»? А какие были ужасные ночи!.. Какие тяжелые сны и грезы!.. Татьяне Ивановне все казалось, что она опять едет в Моркотину, опять торгуется с Митрием Митричем, опять воюет за свою Наташу и опять получает один и тот же ответ: «Нет, не мама…» Девушка просыпалась в каком-то ужасе, с холодным потом на лбу, и боялась закрыть глаза, чтобы роковой сон не повторился. Он ее измучил, этот сон, как повторение одного и того же.

– Мама больна… – говорила она игравшей где-нибудь Наташе. – Тебе не жаль мамы?

– Нет.

Татьяна Ивановна отвертывалась к стене, чтобы скрыть слезы.

Прохворать целых две недели бедному рабочему человеку стоило дорого. Работа в магазине не ждет, и на ее место была нанята новая продавщица. Приходилось по выздоровлении искать нового места, а между тем все было заложено, даже подушки. Не в чем было выйти на улицу.

«Э, пусть, – с ожесточением думала Татьяна Ивановна. – Все равно!»

Через две недели она поднялась с постели и начала бродить по комнате. От болезни оставался кашель, мучивший ее по ночам, и лихорадка. За квартиру было не заплачено уже за целый месяц, кухарке за два месяца. Эта последняя положительно отравляла жизнь своим ворчаньем, грубостями и просто нахальством. И все приходилось переносить.

Начиналась опять весна. День сделался длиннее. Яркое солнце заглядывало в окна, и при этом освещении убожество двух комнат Татьяны Ивановны выступало еще сильнее. Взглянув на себя в осколок зеркала, взятый у кухарки, она испугалась. На нее смотрело такое исхудавшее, больное лицо, хотя еще сохранявшее следы недавней красоты. Неужели это она?

Раз Татьяна Ивановна сидела за машинкой и кончала какую-то работу, взятую из магазина. В кухне послышались спорившие, голоса. Кто бы это мог прийти? К ней никто не ходил. Скоро в комнату ввалилась сама фрау Дранг, одетая в бархатную кофточку и яркую шляпу.

– Здравствуй… Пришел тебя видеть, – заявила она, протягивая жирную руку. – Какой ты худой стал… я говорил.

– Я была больна, Каролина Карловна. Только что встала с постели.

Фрау Дранг долго искала глазами, где ей сесть, и поместилась на кровати. Она задохлась и тяжело дышала.

– Мой хотел давать на морда твой кухарка, – объяснила она наконец. – О, это такой швин! Мой долго сердил на тебя… мой потом очень жалел… мой пришел… потому что мой не помнил зла.

Татьяна Ивановна молчала, предчувствуя какое-то тяжелое объяснение. Она выслала Наташу в кухню. Фрау Дранг несколько раз принималась оглядывать бедную обстановку квартиры и качала головой, как фарфоровый идол. Она усвоила себе привычку краситься к теперь была противно намазана.

– Так, так, – повторяла про себя фрау Дранг, проверяя какую-то тайную мысль, принесенную с собой. – Очень нехорошо. Молодой женщин и такой бедность. Нет, нехорошо. И никому это не нужно… да. Ах, если б ты слюшал старый Каролин Карловна!.. Он тебе добра желал, Каролин Карловна, и сейчас добра желал.

Татьяна Ивановна сначала точно напугалась нежданной гостьи, а потом отнеслась к ней совершенно дружелюбно. Даже была рада. Все-таки живой человек. Да и смешная эта Каролина Карловна, если к ней присмотреться.

– Вам очень меня жаль? – спрашивала девушка. – А мне жаль вас,

– Послюшай, дурак, ты не болтай глюпости… Мой сам хужа тебя был. Тогда жалел Каролин Карловна… Худой был, как шкилет из клиник убежал.

– Как я сейчас?

– О, ja… Мой долго дурак был.

– Знаю, знаю… А теперь вас не мучит иногда совесть? Вот я, например, знаю, затем вы сейчас пришли. Говорите прямо.

Фрау Дранг поднялась, огляделась кругом, хлопнула Татьяну Ивановну по плечу и, подмигнув, заговорила.

– Он приходил… Он спрашивал адрес.

– Который он? Я уж забыла.

– Глюпости, дурак… Разве он виноват, что богат? Почему бедный люда лючше?.. Пфуй! Он тоже жалел, очень жалел… Он просил меня твой посмотреть и говорить… Он сказал один слово, и у тебя опять был все. Все…

– Да? А девочка как же?.. Нет, Каролина Карловна, это дело нужно оставить.

– У меня был две девочки, а мой не умирал с голоду. Ты – дурак. Посмотри на мой Лоти. О, это умный голова!.. Приезжал, ругал, плакал, уехал… Старый генерал выгонял… Твой девочка не будет лючше, когда ты помирал с голод. Девочка не понимайте.

– А зачем вы меня тогда ограбили, Каролина Карловна, и пустили в одной рубашке?

– Мой грабил?.. Твой делал мне зло, а не мой грабил… Пфуй!

Фрау Драит была великолепна в своей обесстыженной наивности, и Татьяна Ивановна весело смеялась. Да, ей было теперь весело, как давно не было. Жизнь так проста, а она-то убивается. Нужно на все смотреть глазами Каролины Карловны… В самом деле, весело. Фрау Дранг тоже развеселилась и еще раз хлопнула Татьяну Ивановну по плечу. Она сделала такой вид, что ушибла руку о худое плечо, и заметила:

– Шкилет… Бифтекс нужно кушать, яйца, вино… Будет жирный плечо, а теперь пфуй!

– Подождите, будет и жир… как у вас. Только ведь нужно совесть потерять – и жир будет. Все будут любоваться, хвалить… Разве много нужно? Вот только…

– Што только?

– Я боюсь «баронессы».

– Вот твой «баронесса»!

Фрау Дранг плюнула и растерла ногой. Что такое «баронесса»? Наплевать на «баронессу»… Она тоже подохнет с голоду, потому что дура. Она всегда была дура и ничего не хотела понимать.

– Вот что, Каролина Карловна, мне очень хотелось бы угостить вас кофеем, да только его нет. У меня ничего нет… Вчера посылала кухарку продавать калоши, и сегодня этим мы только сыты.

– Приходи ко мне, дурак… Отчего ты раньше не прихаживал?.. Посмотри в зеркало на свой морда… Каролин Карловна очень жалел дурака. Каролин Карловна все присылал: белье, платье… А девочка не понимайт… Совсем еще глюпый девочка.

– Хорошо, присылайте. Не бойтесь, ничего не заложу… Вы совершенно правы, Каролина Карловна.

Уходя домой, фрау Дранг уже в дверях проговорила:

– А Лоти того… свой генерал по шанцам давал… У Лоти другой генерал… старый-старый генерал… А твой берет первый генерал.

– Подумаю, Каролина Карловна.

– Тебе добра желаю, дурак.

Когда старуха ушла, Татьяна Ивановна долго сидела у окна и улыбалась. Какая это смешная Каролина Карловна!.. А в сущности, если разобрать, так она по-своему совершенно права. Разве честным трудом проживешь? Впрочем, остается в запасе еще «хороший человек»… Девушка опять улыбалась, припоминая матримониальную политику «баронессы». В самом деле, или старый генерал, выгнанный Лоти, или хороший человек «баронессы» – другого выхода нет.

Так Татьяна Ивановна и просидела до самого вечера, когда чухонка Ольга привезла ей посланные фрау Дранг костюмы.

– Ривезла, – объявила она, жадными глазами оглядывая бедную обстановку.

– Спасибо… Кланяйся.

У Татьяны Ивановны даже не было пятнадцати копеек, чтобы дать чухонке на чай. Ну, ничего, и так сойдет… Ольга прошла в кухню и долго о чем-то шепталась с кухаркой. Это таинственное совещание почему-то взволновало Татьяну Ивановну, хотя, в сущности, ей решительно было все равно.

Темнело. Грустные эти петербургские сумерки. В воздухе точно разлита какая-то глухая тоска. Дневной шум медленно замирает. Где-то звонит церковный колокол. Разве сходить помолиться?.. Говорят, делается легче… Но Татьяна Ивановна не чувствовала в себе молитвенного настроения. Она зажгла лампу. Керосину оставалось часа на два, а купить нового не на что. В долг лавочник не дает уже вторую неделю. Впрочем, не все ли равно?.. Выражение лица девушки было спокойное и решительное.

– Наташа, ты хочешь спать?

– Я хочу есть.

– Хорошо.

В запасе оставался кусок ржаного хлеба, две картофелины и крошечный кусочек масла. Это был обед Татьяны Ивановны, но она отказалась от него, чтоб у Наташи был ужин. Девочка все съела, вытерла по-деревенски рот рукой и успокоенно вздохнула.

– Теперь спать, деточка?

– Спать.

Татьяна Ивановна раздела Наташу и уложила в кроватку. Девочка так аппетитно потягивалась под своим одеяльцем. Глаза у нее слипались.

– Ты спи, а я посижу около тебя, деточка… Дай мне свою ручку. Вот так… Тебе хорошо? Ну, спи…

Тихо в комнате. Слышно только, как возится в кухне кухарка, точно крыса в пустом амбаре. Что она могла там делать? Эта возня раздражала Татьяну Ивановну, мешала сосредоточиться на одном, что было сейчас самое главное. Боже мой, как она была глупа!.. Взять хоть сегодня, когда она смеялась над сумасшедшею болтовней фрау Дранг. Ведь старуха выжила совсем из ума и потеряла всякую совесть. А потом, зачем она согласилась, чтоб ей принесли костюмы? Ничего не нужно, решительно ничего… И как легко, когда чувствуешь, что ничего не нужно.

Девочка уже спала. Она была особенно мила в своей постельке. Таких девочек рисуют даже на картинках. Девушка долго всматривалась в это детское личико, которое не ответило ей ни одною улыбкой, ни одним взглядом, и тихо прошептала с горькою улыбкой:

– Нет, не мама…

Да, это был смертный приговор, произнесенный детским языком.

Потом Татьяна Ивановна начала рассматривать присланные фрау Дранг костюмы. Все это было когда-то нужно. А сейчас она не могла смотреть на них без омерзения, потому что опять видела себя разодетой в шелк и бархат, видела тот омут, куда ведут бедных девушек вот такие платья, видела собственный позор. Неужели опять начинать все снова? Эта мысль заставила Татьяну Ивановну похолодеть. Она начинала ненавидеть себя, – ту себя, которая от бедности опять бросается в омут головой. Один голод чего стоит… А потом для Наташи какой дурной пример, какой позор. Если она не могла признать в ней своим детским сердцем родную мать, то, по крайней мере, не должна за нее стыдиться.

Татьяне Ивановне казалось, что она опять куда-то едет, быстро-быстро едет, вернее – летит… В голове шум, перед глазами мелькают телеграфные столбы, за ней кто-то гонится… Нет, это она сама за собой гонится и слышит, как шумят шелковые платья, где-то гудит пьяный опереточный мотив, где-то хохочут охрипшие от пьянства голоса…

На другой день рано утром пришла «баронесса». Она уже слышала о визите maman и явилась проведать приятельницу. Татьяна Ивановна лежала на диване совсем одетая. Голова была закинута, одна рука свесилась на пол. На окне валялся пузырек с остатками какой-то бурой жидкости, Девушка отравилась.

Наташу взяла к себе на воспитание «баронесса».

1894