Том 8. Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо. Проза

3.

Екатерина Михайловна никому не сказала о чужом редикюле, решив отнести его на Казанскую самой. Она надеялась увидеть Солнцеву, сама не зная точно, для чего это ей нужно. Выбрала воскресное утро, сказав, что пойдет к обедне с Сережей – и потом отпустит его, отпустив его до двенадцати часов, чтобы тогда снова сойтись в соборе и вернуться вместе – сейчас же сама, торопясь и оглядываясь, наняла извозчика на Казанскую.

Обстановка передней и маленькой гостиной, куда Екатерину Михайловну ввела та же старуха, опять ничего не говорили Лобанчиковой о хозяйке квартиры. Комнаты были темны и грязноваты, мебель производила впечатление старой (но не старинной, а старой), с отставшей в некоторых местах фанеркой. Затем у окна стоял комод, покрытый вязаной скатертью, в углу сияла лампада перед образом. Странными казались совершенно новенькие кушетки и три пуффа в ярких розах, поставленные у китайских ширм, сплошь утыканных фотографиями. Отворила двери ей старуха и недоверчиво смотрела на гостью, пока та объяснила о редикюле. По-видимому, эта женщина была и прислугой, потому что больше никто не появлялся. Поблагодарив Лобанчикову, старуха стояла, не приглашая Екатерину Михайловну войти и будто дожидаясь, когда та уйдет.

– Мне нельзя было бы видеть г-жи Солнцевой?

– Вы не беспокойтесь, я мешочек передам.

– Ее нет дома?

– Я, право, не знаю… Сейчас спрошу. Вам по делу?

– По делу.

– Зайдите в комнату. Я сейчас узнаю.

Старуха говорила шопотом и с видимой неохотой. В зале было необыкновенно тихо. Вдали пробило одиннадцать. Среди фотографий не было изображения Алексея Ивановича (были какие-то мелкие артистки с открытой сцены, мещанки, молодые люди с усами, два-три юнкера и молоденький дьякон). Дверная ручка брюкнула, повернутая с другой стороны двери, но никто не вошел. Тихо, тихо ручка приняла прежнее положение, а старуха вернулась через переднюю.

– Простите, барышня, Зинаида Евгеньевна еще спит.

– Не скоро встанет? Я бы подождала…

– Вы не беспокойтесь, я мешочек передам, а когда она встанет, это неизвестно.

И опять остановилась, выжидая.

– Это их спальня? – спросила вдруг Лобанчикова, указывая на закрытую дверь.

– Чего это? – встрепенулась старуха.

– Я спрашиваю – эта дверь в спальню Зинаиды Евгеньевны?

– Нет. Это – просто так комната.

И как будто в подтверждение своих слов, она широко распахнула дверь в соседний покой.

Екатерине Михайловне показалось, что в ту же минуту как дверь открылась, кто-то хлопнул другой дверью той же комнаты, торопливо выходя. Тут ничего не стояло, кроме большого сундука у стены и лампы на подоконнике. Комната была узенькой и проходной. Над сундуком висел увеличенный круглый портрет. На фоне морской декорации сидели Зинаида Евгеньевна и Турин, оба читали одну книгу, обнявшись. Лобанчикова быстро подошла к фотографии, сразу узнав жениха. У Солнцевой было необыкновено милое и молодое лицо без малейшей стеснительности и таинственности.

– Давно Зинаида Евгеньевна снималась?

– Года два тому назад.

– Вы знаете Турина?

– Турина? Нет, не знаю.

– Но Зинаида Евгеньевна с ним знакома?

– Может быть. Я не знаю всех ее знакомых.

– Но вот этого господина вы знаете?

Катя указала на группу. Старуха долго из-под руки смотрела на фотографию, будто видела ее в первый раз. Наконец произнесла:

– Этого знаю. Я только не знала, что это – Турин.

– Турин, Алексей Иванович, – подтвердила Лобанчикова и хотела прибавить, – мой жених… – но остановилась.

– Все может быть! – согласилась старуха.

– Вы давно служите у Зинаиды Евгеньевны?

– Я не служу у них. Я – родственница.

Лобанчикова, выйдя на улицу, перешла на другую сторону и обернулась, чтобы посмотреть снаружи на дом, где жила Солнцева. В форточку виднелось лицо Зинаиды Евгеньевны, которая, встав коленями на подоконник, следила, очевидно, за пришедшей посетительницей. Она была совсем одета и причесана, так что, по-видимому, давно встала. Увидев, что Екатерина Михайловна обернулась, та быстро захлопнула форточку и отошла от окна.

Сережи еще не было в церкви, так что Екатерина Михайловна поспела пробраться на свое прежнее место. Визит на Казанскую оставил смутное впечатление неопределенной загадочности, серьезности и вместе с тем чего-то родного, полузабытого, будто она побывала у старой няни. Конечно, это могло быть от того, что Лобанчикова увидела там портрет своего жениха… Странно, что Алексей Иванович ничего не говорил ей об этом знакомстве. А знакомство, очевидно, было не мимолетное, раз снялись даже вместе. Нужно будет спросить его.

Катя взглянула искоса на брата и, мелко перекрестившись в последний раз, вышла из церкви. Видно было, что она хочет что-то сказать, но начал Сергей; начал задумчиво, почти элегически, что было совсем не в его характере:

– Я завидую тебе, Катя. Есть какой-то приятный идеализм в твоей жизни: сначала институт, семья, жизнь в имении, теперь ты – невеста. Алексей тебя любит. Будете счастливая пара, потом дети, семья.

Заметив, что сестра улыбается, он продолжал:

– Это смешно, конечно, от меня слышать, но, право же, я говорю серьезно. Может быть, достанься мне такое счастье, я на третий день повесился бы, но мне надоело мое болтанье! Всегда какой-то невыспавшийся… даже иногда сам не знаешь, с кем у тебя роман…

Молодой человек как-то окончательно закис и смолк. Екатерина Михайловна неожиданно спросила совершенно ясным голосом, даже будто бы без тревоги:

– Скажи, Сережа, у Алексея Ивановича был роман с Солнцевой?

– С какой Солнцевой?

– С Зинаидой Евгеньевной.

Лобанчиков даже остановился, глядя на сестру:

– Да откуда ты ее знаешь?

– Не все ли равно, откуда я ее знаю. Ты мне ответь на вопрос.

– Ну, какой же с ней может быть роман?

– Отчего же с ней не может быть романа? Я ее видела. Она очень интересная, по-моему.

– Нет, я не могу прийти в себя, Катя, – и заводить разговор о таких особах! Или ты это от чрезмерной невинности?

– Брось, пожалуйста! Ну, что ты думаешь, что я ничего не знаю, никаких слов… ну, что бывают падшие женщины, камелии, содержанки?

– Фу!

– Видишь: я говорю и не краснею…

– Во-первых, – начал Сережа докторальным тоном, – теперь никто не говорит «падшие женщины», «камелии» – это устарело. Ты бы еще «погибшее создание» вытащила из архива! Теперь они называются совсем иначе. Что же касается «содержанки», то это страшно грубо. Кто тебя научил таким словам? И все-таки ты ничего не доказала; ты, наверно, не понимаешь смысла этих слов.

– Ты ужасно глуп, Сережа! Глупый и грубый! Я тебя спрашиваю серьезно, а ты говоришь со мною как с подростком. Это нехорошо с твоей стороны.

– Да мы, кажется, сердимся?

– Ну, конечно!

– Ну, что ты хочешь, чтобы я рассказал тебе?

– Что было между Солнцевой и Алексеем.

– Самая обыкновенная история, которой никто не станет придавать значения.

Екатерина Михайловна долго шла молча, наконец, сказала:

– А она, может быть, страдает!

– Кто это страдает?

– Эта женщина.

– Зинаида-то? Ну, как же с тобой говорить серьезно, когда ты в состоянии думать только глупости, что «камелия», скажем, страдает. Ведь это бывает только в старых драмах.

– Мне даже стыдно, что ты мой брат и так пошл.

Теперь молодой человек надулся и умолк.

– Как это все сложно! – будто про себя проговорила Лобанчикова.

– Удивительно сложно! Пять раз в день случается.

– Тем хуже.

– Но Зинаида, во всяком случае, утешилась и никаких сентиментов не заслуживает. Такая же, как и все. Устроилась и прекрасно живет… ты меня заставляешь делать бестактности! Не могу же я тебе всего рассказывать! Одним словом, твоя протеже чувствует себя прекрасно.

– Отчего же она падает в обморок при встрече с Алексеем?

– Кто ее знает! Это не в счет абонемента!

Подойдя к дому, Екатерина Михайловна обратилась к брату:

– Хотя ты мне ничего не открыл, но лучше ничего не говори о нашем разговоре Алексею Ивановичу. Все обойдется.

– Конечно, все обойдется! Умные речи приятно и слышать Хотя стоило бы тебе в наказание все рассказать Турину, да не хочется путаться в историю.

А история, действительно, поднималась, т. е. не столько поднималась, сколько сама Лобанчикова раздувала и растравляла свои собственные чувства. Брошенные на ветер Сергеевы слова о завидном положении невесты принесли совершенно неожиданный плод. Кате так самой понравилось быть чистой, идеалистически, несколько по-старомодному настроенной, что ей было тягостно перенести что бы то ни было, что хотя бы малейшим образом могло нарушить то идеальное состояние, ту позицию счастливой невесты, которая теперь стала казаться необыкновенно привлекательной. Не вполне выясненная история с Солнцевой томила Катину душу, и Лобанчикова захотела сама развязать этот последний узел, притом развязать так, чтобы не выйти из взятого тона, т. е., возвышенно, идеально и благородно. Видя, что Зинаида Евгеньевна не очень-то ее принимает, Екатерина Михайловна написала ей письмо, прося прийти в Летний сад. Но помимо того, что ей хотелось прочно утвердиться в положении безоблачной невесты и похвастаться этим перед таинственной, опасной женщиной, имеющей какие-то связи (может быть, права?) с Алексеем Ивановичем, – кроме того, ее как-то странно влеклок Зинаиде Евгеньевне, так что не приди та на ее записку, Лобанчикова не только обиделась бы, но ей было бы больно, почти как если бы ею манкировал сам Алексей Иванович.

Она пришла первой и начинала уже беспокоиться, как увидела издали приближавшуюся к ней Зинаиду. Сначала она хотела остаться на месте, но, сообразив, что, может быть, та не помнит ее в лицо и может не узнать, пошла поспешно к той навстречу.

– Зинаида Евгеньевна, спасибо, что пришли.

– Это вы писали ко мне?

Голос у пришедшей был несколько глухой и низкий, говорила она как-то «в себя», отчего многих слов не было слышно.

– Да, да. Пойдемте вот сюда, тут никого нет! – твердила Катя и шла в боковую аллею, не выпуская из рук тонкой, сухой и горячей руки Солнцевой. Ее лицо было не таким, что в театре, и уж совсем другим, чем на той увеличенной фотографии.

– Вы – невеста Алексея Ивановича Турина? – спросила просто и прямо Солнцева.

– Да. Вот о нем-то я и хотела вас спросить.

– Что же я могу вам сказать?.

– Ведь вы любили его?

Зинаида промолчала. Катя повторила свой вопрос.

– Какая там любовь!

– Нет… любили, любили! – настаивала Лобанчикова.

– Ну, хорошо. Ну, скажем, любила, но ведь Алексей Иванович меня больше не любит.

– Вы думаете?

– Разумеется, думаю, раз он на вас женится.

– Это еще ничего не значит!

– Положим, кое-что значит.

Девушка вдруг крепко сжала руку своей соседки и радостно воскликнула:

– Ну, вот видите! Я говорила вам, что вы его любите!..

Невольно улыбнувшись, Солнцева заметила:

– Вам, по-видимому, этого очень хочется!

Катя встала, сделала несколько шагов и снова села в видимом волнении. Объяснение выходило как-то совсем не таким, каким она его ждала. Зинаида сидела серьезная, не то усталая, не то сердитая, полузакрыв глаза.