Камрань, или Последний "Фокстрот"

За время нашего отсутствия в центральном посту ничего не изменилось: всё те же действующие лица, на глубиномере всё те же пятьдесят метров и скорость два узла. Время от времени боцман перекладывает манипуляторы, стараясь удержать корабль на заданной глубине. Это совсем не просто – на такой скорости лодка плохо слушается рулей.

После того как механик потушил Кулькова, в отсеке часа три ещё ощущался удушливый запах горелой плоти. Пото́м, может быть, тоже пахло, но не чувствовалось, видимо, принюхались. Не дождавшись пациента в операционной, доктор, как та гора, сам пошёл к Магомеду, но это не увенчалось успехом. Вернувшись, Сёма не мог успокоиться и засел точить свой самый большой хирургический нож. Старпом, пройдясь по лодке, тоже не нашёл беглеца и сказал, что по возвращении посадит урода на десять суток, а мне как непосредственному начальнику объявил строгий выговор. Кроме того, за отсутствием главного виновника предложил доктору для начала отрезать яйца мне.

До конца вахты оставалось ещё достаточно времени. В подводном положении на скорости эконом-хода у штурмана работы особо нет, но его беспокойная натура не могла оставаться в бездействии, и, чтобы просто так не сидеть, он решил поиграть с огнём – принялся драконить старпома. По обыкновению, Борисыч хохмил – припоминал бурные холостяцкие гулянки и, в частности, давнее совместное приключение в общежитии пединститута – когда, оказавшись в цветнике, старпом не рассчитал силы, напился и ни одну из претенденток на себя так и не смог осчастливить.

Будучи человеком в меру уравновешенным и незлобивым, старпом улыбался, посмеивался и не показывал вида, что такие экскурсы в прошлое ему неприятны. Но штурман не унимался, продолжал раскручивать скользкую тему и скоро на ней сам же и поскользнулся.

Посмеявшись для порядка, старпом хитро глянул на штурмана:

– Борисыч, а помнишь, в позапрошлом году в «Горизонте» на День флота гуляли?

Штурман внутренне напрягся. Предчувствуя недоброе, он кисло улыбнулся, заелозил задом по креслу и отвёл глаза.

– Помню, вернее… нет… – стушевался он и заметно погрустнел.

– Да ладно тебе! Вспоминай! Механик был, помощник, минёр, штурман с пятнадцатой, девочки с госпиталя… Помнишь?

– Помню. Кое-что… Не совсем… Да ладно… Чёрт с ним… Пойду, посмотрю, когда у нас там поворот…

Было видно, что погружаться в воспоминания Борисычу не очень хотелось.

– Эй! Что у нас там на румбе? Багров, куда вправо поехал? – обратился он, поднимаясь с кресла к рулевому.

Но не тут-то было. Старпом вновь водрузил его на место, положив руку на плечо:

– Да подожди ты, не спеши! До поворота ещё пятнадцать минут. Ну, вспоминай! Да оставь ты в покое Багрова! Нормально он курс держит! Так вот. Пришли мы в ресторан. В «Горизонт». Помнишь?

– Ну…

– Ага, молодец! Память проясняется. Открыли консервы, разлили спирт… Всё честь по чести! Заказали у официантки… воды...

– Да, но я же с вахты тогда был, всю ночь не спал…

Старпом пропустил мимо ушей этот оправдательный лепет и целенаправленно шёл к основной части своего разоблачения.

– А Катю помнишь? Я тебя познакомил! Нет? Настю только помнишь… Ну, да они с Катей подруги. Только Настю я пошёл провожать. А ты к Кате напросился. «Кама сутру» обещал показать. Вспоминай… Катя…

Рыженькая такая. Да нет, это не та, у которой муж замполит на Камчатке. И не та, что прапорщица с морской пехоты…

– Горыныч, хоть убей – не помню!

– Штурман!!! Кончай придуриваться! Это та, которой ты потом всю кровать заблевал!!! Вспомнил? Герой-любовник!

– Какую кровать, да не знаю я никакой кровати!!!

– Как не заешь кровати? И Катю не знаешь? Да ты мне тогда ещё, когда в сознании был, сам говорил, что она на твою учительницу английского языка похожа… Ага, вспомнил! Ну, наконец-то! Кровать только подзабыл? Надо же – провалы в памяти.

– Да не так это было! Горыныч! Что ты мне тут впариваешь!

– А что мне впаривать? Она потом всё моей Настюхе рассказала. Они ж подруги. Пригласила, говорит, к себе мужика. Всю дорогу лапшу на уши вешал. Героического секса обещал. «Настоящий секс, – говорил, – это когда после него даже соседи выходят перекурить». Кое-как домой дотащила, в койку чуть ли не на себя положила. А он… Не оправдал, одним словом, надежд, да ещё и кровать всю заблевал! Опять забыл? Я ж говорю – провалы…

Краснеть и смущаться, мы знаем, – не свойственные штурману слабости, но на этот раз уши его алели раскалённым железом. Чтобы ненароком не обжечься, я на всякий случай отодвинулся на безопасное расстояние. Для себя же сделал однозначный вывод – над старпомом подтрунивать – себе дороже.

Тут Горыныч встал, похлопал штурмана по плечу и, напевая под нос «Первым делом, первым делом – самолёты! Ну а девушки? А девушки – потом!», скрылся за дверью гальюна.

Штурман, как всегда, улыбался, но на этот раз в улыбке его присутствовала какая-то кислотная составляющая. Ещё пять минут назад он гарцевал, разя всех ядовитыми стрелами своего остроумия, и вот совершенно неожиданно низвергнут на самое дно глубочайшей помойной ямы. Обычно Борисыч такими мелочами не заморачивался, но как истинному мужчине ему было весьма неприятно, когда ставилась под сомнение его мужская состоятельность. Спасти её, немедленно доказать обратное в виду полного отсутствия на корабле женского пола он никак не мог, и, чтобы как-то укрепить пошатнувшийся имидж, штурман принялся сбивчиво пояснять, что в ночь перед этим событием был на вахте и совсем не спал, что мех потом пригласил снять пробу с новой канистры спирта, а уже потом был ресторан, что Катя осталась на него не в обиде, что приглашала заходить ещё…

По доброте душевной я как мог успокаивал штурмана. Сказал, что не поверил старпому ни в едином слове. А если что-то похожее с кем-либо когда-то и произошло, то бессонная ночь и общее ослабленное состояние организма – достойное оправдание такого конфуза. Багров от себя добавил, что с ним в девятом классе тоже случилось нечто подобное. Пришёл как-то к однокласснице уроки делать, а у отца её на балконе целая фляга браги поспевала. Налил он стаканчик попробовать, потом ещё один и ещё… Бражка сладенькая, вкусная, пьётся, как лимонад. Так и сидели, физику изучали… Но тут неожиданно выяснилось, что не всё так хорошо, как казалось. Графики и формулы в учебнике стали двоиться, хотел было встать – ноги отказали! Следом отказала голова и всё остальное. Как дома оказался – ничего не помнит. Наутро выяснились кошмарные подробности: вся квартира у подруги заблёвана, уроки не сделаны, портфель потерян, подружка родителями наказана и перестала с ним дружить.

Борисыч сидел, кивал головой и с благодарностью слушал наши дружеские увещевания. Но недолго ему пришлось расстраиваться и быть униженным и оскорблённым. События сегодняшней ночи разворачивались с невероятной быстротой и легко меняли местами победителей и побеждённых.

Минут через пять из-за двери гальюна показался старпом. Физиономия его выглядела уже не такой довольной, взгляд бегал по сторонам, и вид был какой-то растерянный. Всё его лицо и верхняя часть туловища оказались мокрыми. Ни слова не говоря, старпом скорым шагом проследовал мимо нас к кормовой переборке и скрылся за круглой дверью. Тяжёлый дух стлался за ним шлейфом. Озадаченно переглянувшись, мы со штурманом, не сговариваясь, встали и заглянули в гальюн. Очевидно же, что именно здесь со старпомом произошла какая-то неприятность. Так оно и оказалось.

Чтобы всем было понятно, должен сразу объяснить, что гальюн подводной лодки – это не какой-то там пехотный сортир. Это сложнейшее техническое устройство, над которым не один день трудились ведущие инженеры советского ВПК и для надёжного функционирования которого задействовали несколько общекорабельных систем, в том числе систему сжатого воздуха. Все эти навороты требуются вовсе не для того, чтобы, надраить до небесного сияния, а затем продуть и просушить поросшее ракушками заднее место суровых моряков-подводников. Это нужно единственно для того, чтобы иметь возможность удалять отходы их жизнедеятельности за борт. А на глубине, как мы понимаем, сделать это не так-то просто. Наружное давление, достигающее порой весьма значительных величин, сильно тому препятствует. Именно поэтому по мере заполнения баллонов гальюнов различными стоками их содержимое не просто по шпигату стекает прочь, а выдавливается в море сжатым воздухом. Исходя из чего можно предположить, что пользование подводным гальюном сопряжено с определёнными трудностями и даже опасностями. Не зря именно этому в первую очередь обучают молодых матросов, едва пришедших служить на подводную лодку. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. Именно здесь и поджидала Горыныча крупная неприятность.

Окрылённый удачной местью и удовлетворенный видом поверженного зубоскала-штурмана, старпом забыл сделать одно элементарное действие. Перед тем, как смыть за собой, он не убедился, что в системе гальюна отсутствует остаточное воздушное давление. На радостях он просто нажал на сливную педаль и… получил назад всё, с чем незадолго до этого навсегда (как ему казалось) расстался.

Нельзя сказать, чтобы штурман обрадовался тому, что произошло со старпомом, но настроение его заметно улучшилось. Заглянувший вслед за нами в гальюн механик сокрушённо покачал головой и кликнул для наведения порядка дежурного трюмного.

Минут через пятнадцать старпом вновь появился в отсеке. Он уже привёл себя в порядок и терпко благоухал ароматом тройного одеколона. Ни слова не говоря, не вступая ни в какие объяснения, Горыныч сел на своё место и тут же занялся делом: Багров получил подзатыльник за то, что отклонился от курса на полградуса, боцман – кулаком по рёбрам за лишний метр на глубиномере, Арнольд улетел в трюм с массой принципиально невыполнимых поручений и с указанием не показываться наверху до их полного выполнения. Шутить Горынычу больше не хотелось. Не до шуток было и штурману. От греха подальше он забился в свою рубку и там затих. И лишь старший лейтенант Генерал, наш заслуженный механик и известный карьерист, которому в этой жизни бояться уже было нечего, невозмутимо сидел, морщил лоб и чему-то загадочно улыбался.

Когда бесшумно распахнулась переборочная дверь и, грузно перевалившись через комингс, в центральном посту появился командир, все взгляды с надеждой обратились к нему. И надо сказать, что надежды присутствующих отец-командир вполне оправдал. Прежде чем пройти в гальюн (оказывается, обильный вечерний чай на начальников и подчинённых действует одинаково!), он дал старпому долгожданное распоряжение – всплывать.

Долго просить никого не пришлось. Горыныч тут же подскочил с места и потянулся к коробке боевой сигнализации. Не успела захлопнуться за командиром железная дверь, как зовущие и дребезжащие звонки тревоги разнеслись по отсекам.

– Учебная тревога! К всплытию под перископ, на сеанс связи!

В центральном посту вновь стало многолюдно. Десяток человек пробежали из носа в корму, другой десяток – обратно. Вот в проёме носовой переборочной двери появилась одухотворённая физиономия замполита. За ним ещё кто-то. Из гальюна, протирая мокрым вафельным полотенцем лицо и шею, выходит освежившийся командир. В услугах вахтенного офицера надобности больше нет, поэтому я оставляю центральный пост и направляюсь в седьмой отсек на своё рабочее место.