La Petite Princesse

Призрак не сказал ей ни слова. Лишь смерил ее тусклым взглядом и вновь обернулся к окну, словно бы ждал кого-то — много-много лет ждал и не дожидался: лицо старухи было одновременно алчным и обреченным.

Ширен сглотнула и попятилась:

— Неправда...

Откуда ни возьмись налетел ветер и поднял с пола клубы пыли. Рассохшаяся, испещренная сетью трещин дверь жалобно заскрипела.

Старуха у окна оставалась все такой же безучастной.

— Позови Пестряка... и мейстера Крессена позови! — крикнула ей Ширен, выскакивая за дверь. — Ко мне они всегда приходили!

Следующая комната была наполнена пламенем — там жил Страх.

Дети не умеют с ним бороться, они могут только прятаться. Но где спрятаться в комнате, сверху донизу полной огня?

Ширен хотела было вернуться назад, к Одиночеству, но оно ее не пустило — на то оно и Одиночество.

Огонь пылал вокруг, из него раздавались знакомые и незнакомые голоса.

«Верите ли вы, королева? Верите вы Р'Глору, верите мне? Если поверите истинному богу, то дитя оживет».

Голос струился, почти обжигал, охватывал тонкой, горячей, пристающей к телу кожицей.

«Она близко, ваша девочка. Я чувствую ее. Верите ли вы, королева? Отринете ли ложных богов?»

Слова были тяжелыми, как десяток шерстяных одеял, уложенных друг на друга. Они окутывали ее жаром, сдавливали тело.

Ширен, охваченная пламенем-страхом, пронзительно крикнула, рванулась куда-то вверх и в сторону — и тут же ощутила, как ее подхватил горячий песчаный ветер.

— И так я оказалась здесь, — неуклюже закончила она. — Знаешь, я рада. Здесь куда приятнее, чем в той жуткой комнате.

* * *

Любой взрослый мог бы сказать, что это все ребяческие выдумки, и, конечно, потребовал бы доказательств.

«Видели ли вы что-то необъяснимое своими глазами?» — спросил бы он (взрослые отчего-то всегда ставят глаза выше сердца).

Будем же снисходительны к ним; я даже могу удовлетворить их любопытство на этот счет. Ведь кое-что необъяснимое я видел воочию.

В пустыне по ночам очень холодно — дуют ледяные ветра, вздымая волны песка. Так холодно, что, кажется, даже кости изнутри вот-вот покроются корочкой льда.

Но однажды ночью, когда я открыл глаза, воздух дрожал от жара.

— Иди ко мне, маленькая принцесса, — шептал песок, и на нем сами собой возникали следы, загоравшиеся алым по контуру, как будто по песку проходили огненные невидимки.

Я не смел пошевелиться, не смел вскрикнуть, а таинственные следы тем временем подбирались все ближе — ближе к Ширен. Странные шепоты («На дне морском стальные птицы вниз летают и в воде пылают, я знаю, я-то знаю...»*) текли в разогретом воздухе мучительно и вязко, как застывающий клей.

«Это мне снится», — понял я внезапно. По лбу стекла тонкая струйка пота. Снится — или нет?

Я изо всех сил ущипнул себя за запястье. Боль пришла неожиданно; разбуженная моим криком Ширен, словно вспугнутая птица, широко распахнула глаза — и все исчезло в тот же миг.

До сих пор я гадаю, что это было. Видение усталого разума? Или, может быть, я каким-то невероятным образом смог увидеть ее сны?

Или мне позволили их увидеть?

Я не знаю. Пожалуй, и не хочу знать.

* * *

С тех пор Ширен как будто боялась замолчать. Она говорила и говорила о своем мире — о своей стране, ее бесчисленных королях и королевах, о людях, которые приручили драконов, а вместе с ними — и небо. О неведомых мне лордах и леди. О замках и реках. О книгах и животных — и поток ее рассказов все не иссякал, а я не осмеливался ее перебить.

Все, о чем она говорила, точно наяву возникало перед глазами — я словно вместе с нею видел эти необъятные просторы: от ледяных рек на севере ее страны до жарких песков на юге.

Видел высокое небо, знавшее бесконечное лето — и бесконечную, длившуюся десятилетиями зиму.

Видел людей, которые там жили, — леди в тонких кружевах и крестьян в грубых лохмотьях.

Видел лед и пламя.

И одновременно я вспоминал родной Лион — и какой странной, мучительной и сладкой казалась мне его обыденность и обыкновенность!

Я видел, я слушал и не перебивал.

Пока Ширен не перебила саму себя и не спросила голосом тоненьким и ломким:

— Как ты думаешь, я должна вернуться?

— А ты можешь? — усомнился я.

— Огонь зовет меня, — сказала Ширен, жалко ссутулив плечи. — Во сне. Хотя я не знаю, может быть, это ты — сон, и Темнота — сон, а огонь настоящий. Он говорит со мной — и голосом матушки, и чужим — и велит не бояться: надо сделать только шаг! А я... я боюсь, так боюсь!

Она закрыла глаза и вздохнула.

— Мне ведь надо вернуться, правда? Теперь я вижу, что можно даже палочки научить летать, научить и назвать их само-летами — жаль, что твой сломан, и ты не можешь прокатить меня по небу. Может быть, и у нас в стране когда-нибудь будут такие палочки — и тогда я точно найду тебя и мы полетаем вместе, хочешь?.. Скажи мне, когда поднимаешься в небеса, сверху многое видно?

В горле встал комок, и я торопливо закивал.

Ширен, маленькая принцесса, медленно и торжественно кивнула в ответ.

— Я всем расскажу про твои летающие палочки, когда вернусь домой. Только обещай мне не грустить.

И я обещал ей — и Ширен ушла так же, как появилась, неожиданно и незаметно. Она просто вновь уснула рядом, держа меня за руку. Разумеется — чтобы не было так страшно. Ей вновь снилось пламя, и из пламени ее звали; я уверен в этом так, как будто и во сне был с ней и держал ее за руку. На сей раз я не видел огненных невидимок наяву и не слышал их голосов — я просто знал, откуда-то знал, что снилось Ширен.

Пламя окружало ее плотным кольцом и простирало к ней пылающие ладони. А она боялась, сжималась в комочек и плакала, но слезы мгновенно иссушал невыносимый жар. Голоса пели ей. Звали ее.

А потом Ширен решилась.

Она шагнула в пламя и исчезла без следа, вернувшись — я верю в это — в свой мир умерших драконов и королей, разучившихся летать. В мир, где ее очень ждали. И пусть ждали ее еще и обида, и страх, и одиночество — она уже была сильнее их.

Исчезнув во сне, Ширен исчезла и для этого мира.

Проснувшись утром, я не нашел ее рядом — лишь в ладони осталось дрожащее тепло, как от упорхнувшей птицы.

Я звал, кричал до хрипа, ощущая, как горло что-то царапает. Это, конечно, был песок, красный песок Сахары.

Я звал, зная, что Ширен уже там, где до нее ни за что не докричаться.

Я не нашел ее тогда — и теперь уже, верно, нескоро найду.

Маленькая принцесса растаяла точно сон, будто ее и не было, и песок с ветром за ночь уничтожили все ее следы.

* * *

Я обещал Ширен не грустить о ней.

Но все равно сердце до сих пор сжимается, когда я вспоминаю ее глаза.

Наверное, чтобы не грустить, мне нужно подняться в небо на своих «летающих палочках» с большой ложкой — в мае, непременно в мае, майская синева — самая чистая! — и зачерпнуть этого неба.

Захватить заодно из-за ближайшего облака пару звездочек, а после спуститься вниз, на поле, полное незабудок.

Положить небо в кастрюльку, перемешать с лепестками самых синих на свете цветов... истолочь звезды в легкую серебряную пыль и всыпать сверху.

Нет, я не забыл еще один ингредиент — печаль. Я не забыл, потому что верю: маленькая принцесса больше не грустит.

А потом мне останется только подняться вверх — выше, выше: чем ближе к земле, тем меньше видно! — и ждать, пока за мной прилетит Ширен.

Может, на самолете.

А может быть, на драконе.

___

*Немецкий ветеран Люфтваффе 86-летний Хорст Рипперт, пилот эскадрильи «Ягдгруппе 200», потом журналист, заявил о том, что это именно он на своем истребителе «Мессершмитт Ме-109» сбил Антуана де Сент-Экзюпери (видимо, он его убил или тяжело ранил, и Сент-Экзюпери потерял управление самолётом и не смог выпрыгнуть с парашютом). Самолет вошел в воду на большой скорости и практически вертикально. В момент столкновения с водой был взрыв. Самолет был совершенно разрушен. Его фрагменты рассеяны на огромном пространстве под водой.