Эвтаназия в долг

Тут надо сказать, что штрафы за навязанные услуги ввели драконовские, поэтому инициативные граждане, в надежде срубить лишнюю сотню без спроса и назойливо лезущие помогать всем подряд без спроса, быстро умерили свой пыл. Теперь, когда кто-то кому-то помогал по доброй воле, искины тщательно анализировали ситуацию. Если услуга была действительно необходимой, штраф доброхоту не выставлялся, но и оплату он получал от реципиента в таких случаях по самому минимальному тарифу, утвержденному государством – копейки.

Помнится, стенд-ап комики принялись злобно шутить насчет услуги «супружеский долг», и нормативов и тарифов за ее оказание, но хохмы быстро иссякли: в интимную сферу государство не лезло. Черт его знает, может, и влезет когда-нибудь, но пока вроде тьфу-тьфу. А то был бы тот еще цирк, представить смешно. И страшно, вообще-то…

3

Тротуары были сухими, без снега. Ольга держала Петьку за руку, шла неспеша, кутая нос в воротник пуховика, и ей вдруг захотелось, как в детстве, услышать хруст снега под ногами. Остановившись на секунду, она попинала слежавшийся сугроб носком сапога, но снег поддавался плохо. Петька посмотрел не нее недоуменно, она улыбнулась ему неловко, и они пошли к остановке.

Автобус на магнитной подушке подъехал бесшумно, двери открылись, и Ольга с сыном нырнули в тепло. Народу было немного и им удалось сесть. Петька пристроился к окну, снял варежки и, сжав кулачки, приложил их со стороны мизинцев к промерзшем стеклу – получились отпечатки, похожие на маленькие ступни. Ольга тоже сняла перчатки и прижала теплые кончики пальцев чуть выше отпечатков, оставленных сыном, завершая картинку. Теперь следы Петькиных кулачков стали еще больше похожи на отпечатки босых маленьких ног с пальчиками. Ольга улыбнулась сыну – это была их зимняя игра.

Садик встретил теплом и непередаваемым запахом. Каши и запеканки не подгорали у поваров – у роботов никогда ничего не подгорает, – но этот специфичный детсадовский запах все равно оставался. Густой, тоскливый. Казенный. Впрочем, уже через несколько минут он стирался, переставал чувствоваться.

Ольга завела Петьку в его группу, поздоровалась с воспитателем, вручила ему пакет с конфетами, чтобы Петька после обеда угостил детей, и пошла в другое крыло детского сада. Петька сегодня проведет последний день в детском саду, а завтра перейдет в подготовительный класс – ему исполнилось пять лет.

Ольга работала няней-помощником воспитателя, в группе для трехлеток, располагавшейся в другой части сада.

Быстро сняв верхнюю одежду и переодевшись в рабочую, Ольга стала встречать родителей с детьми. Родителям некогда было раздевать сонных и успокаивать ревущих малышей, и этим занималась Ольга. Ласково приговаривая, она снимала шапки, курточки, ботинки, рассовывала все по шкафчикам, помогала надеть туфли, шорты и платьица тем, кто сам не мог еще справиться с одеждой, одетых детей отправляла в игровую комнату, брала следующего ребенка, и все повторялось.

Потом она бежала получать завтрак в кухню, а воспитатель рассаживал детей за столы. После завтрака Ольга помогала детям ставить посуду в мойку, протирала столы и раскладывала пластилин, бумагу или другой материал для поделок. Когда воспитатель начинал занятие с детьми, Ольга быстро протирала пол в приемной и шла в санузел расставлять горшки. Перед прогулкой детей рассаживали по горшкам. Проводив справившихся с потребностями организма детей в приемную, Ольга с воспитателем принимались одевать детей для прогулки. Пока дети гуляли, Ольга мыла санузел и отдыхала минут пятнадцать-двадцать. После прогулки был обед, потом детей укладывали спать, после сна был полдник и занятия, а после ужина детей разбирали по домам. И так шел день за днем, и год за годом.

Ольга научилась радоваться тому, что у нее вообще есть работа, хоть и однообразная, надоевшая до оскомины. Она даже начала получать удовольствие, наблюдая за детьми. Малоимущие семьи пользовались детскими группами, оборудованными на заводах и в учреждениях, где работали родители, или муниципальными садами с воспитателями-искинами, а дети из обеспеченных семей ходили в частные сады, наподобие того, в каком работала Ольга. Петьку в этот сад приняли только как сына сотрудницы.

Дети были очень разными. Ольга по одежде и по запаху, исходящему от детей, могла определить уровень дохода семьи, в которой жил ребенок. Кто-то приходил в сад в брендовых вещичках и благоухал натуральным парфюмом (мама одевала ребенка или папа – тоже сразу было понятно) и домашней выпечкой, кого-то одевали попроще и пахло от ребенка обычной кашей и компотом. Но все они были маленькими личностями, каждый со своими особенностями.

…Тарасик, чернявый глазастый худенький живчик, сын известного журналиста-аналитика, может в режиме нон-стоп рассказывать всем рядом находящимся: откуда берутся дети, зачем светят звезды, что дедушка говорит про биткоин, сколько папа выпил вчера пива, куда они поедут летом, где у собаки кнопка «стоп», что значит слово «казус». А сам колготки через голову пытается надевать. Степа, сын банковского топ-менеджера, молчаливый серьезный белобрысый пухлячок, почти никогда не улыбающийся, но делающий все неторопливо и предельно аккуратно, взял шефство над Тарасиком, и внимательно следит, чтобы тот оделся на прогулку как надо, и чтобы никто его не обижал. Надо ему объяснить что значит «навязанная услуга»… Танечка, дитя актрисы и спурт-инженера, воздушная голубоглазая феечка, иногда нежно ругается таким матом, который не под каждым забором услышишь. Мария, дочка конструкторов-хирургов, шебутная заводила, подбивающая остальных детей на проказы. Есть еще пугливый впечатлительный Сережа из семьи блогеров-путешественников, видящий своих родителей пару раз в месяц, а в остальные дни не слезающий с рук любящих бабушек, плачущий от вида не того супа, какой он хотел, и из-за того, что его посадили не за тот стол или дали не те ножницы для бумаги. И Рамиль, сын какого-то военного (Ольга не разбиралась в шевронах и погонах), всегда играющий сам по себе, независимый настолько, что одно время у него даже подозревали легкие когнитивные отклонения. Дети как дети, все разные, но кое в чем одинаковые.

И воспитатель, и няня в саду, и родители дома всем этим детям на самых простых примерах с маленькими конфетками-обманками, превращающимися в желудках в постное водянистое желе без сахара, поясняли – как работает система «Гарант-пэй» и что их ждет в будущем, если они не научатся и не привыкнут делать все самостоятельно. Ольга до сих пор удивлялась, насколько малыши быстро все понимали и усваивали. Прогресс в воспитании был налицо. Вот только казалось ей, что эти дети не совсем такие, какой была она сама и ее ровесники в их возрасте. Не такие они совсем. Все понимающие и все подсчитывающие, хоть и на пяти пальцах….

Механически одевая и раздевая детей, расставляя столы и стулья, бегая в кухню за полдником и ужином, моя санузел, Ольга все время мониторила состояние матери. Необъяснимо тревожно как-то было сегодня, подсасывало что-то под ложечкой, мутило легонько. Вроде бы все было как обычно, но какое-то беззвучное нечто внутри беспокоило, будто попавшая в сапог крупинка, то напоминая о себе, то пропадая. То ли пахло сегодня утром в спальне матери по-другому, то ли голос у нее был не такой. Может и показалось, конечно…

Когда Маша подговорила детей залезть в приемной на шкафчики и бегать по ним «как обезьянки», Ольга бросила все, отключилась на несколько минут от мониторинга, стаскивая детей со шкафов, и не сразу поняла вызов домашнего искина матери: аларм!

Она закрыла дверь приемной за Тарасиком и застыла на месте, прислонившись спиной к двери. Не веря, смотрела на сообщение и не могла заставить себя пошевелиться.

Наконец, связалась с Вадимом: «Забери Петьку из сада через час!», с Алисой: «После школы сразу домой!», со службой соцподдержки: «Выезжаю!».

Все чувства в ней словно замерзли мгновенно, осталась только способность к действиям.

Мама умерла.

4

Когда маму увезли, Ольга открыла ее комнату, включила и выключила верхний свет и села на кровать.

Посмотрела на медблок под салфеточкой. Мама вязала кружева из тонких ниток, и ее научила тоже. Старое, забытое искусство, сейчас такое уже почти никто не вяжет… Ольге больше нравилось вязать свитеры и шапки-шарфы из толстой шерсти.

Настольная лампа горела в режиме ночника, как Ольга оставила ее утром. На тумбочке стоял недопитый стакан с холодным чаем и нетронутые контейнеры с едой. На измятой подушке чернели крохотные брызги крови. Одеяло сбитым комом лежало у изножья кровати. Коврик затоптан чем-то белесым. На мамином сетевике, покрытом тончайшим налетом пыли, беззвучно мелькали новости.

Откуда пыль, мертвенно подумала Ольга, я же каждый день все обрабатывала. Она не притронулась к сетевику. Сидела на кровати молча, безвольно сложив руки на коленях.

В комнате было оглушительно тихо. Никто не стонал, не ворочался, не просил попить, не спрашивал – что там, за окном. «Надеюсь, она не сильно мучалась», подумала Ольга, стараясь не смотреть на брызги крови на подушке…

Щелкнула входная дверь – пришли Вадим с Петей. Сын, раздеваясь, громким шепотом спрашивал: «А какой торт? Ну пап, какой? С Гаррипоттером или Трансформерами?.. Ну пап!». Вадим гудел что-то неразборчиво. Шуршала одежда, звучали шаги, зашумел кран в ванной, затих. Дверь в комнату приоткрылась, и Вадим спросил: «Ты здесь?». Ольга не ответила.

– Оль…

– Да…

{Предложение услуги}

{Отказ}

– Оль… Ну что поделаешь…

– Да…

{Предложение услуги}

{Отказ}

– Оля.

– Не надо, Вадим. Я так посижу.

Вадим сел рядом с Ольгой на кровать, приобнял ее за плечо. Рука его была горячей. Ольга удивилась отстраненно – как так, с мороза, а рука горячая? Странно. Как все стало странно вдруг.

Посидели молча.

– Пойду детей накормлю.

– Алиса пришла?

– Да, мы в школу за ней зашли вместе с Петькой.

– Хорошо… Пусть они сами себе еду…

– Оля, перестань. Или с нами поешь.

– Я потом…

{Предложение услуги}

{Отказ}

– Ну, как знаешь, – сказал Вадим, и Ольге послышалось в его голосе облегчение.

– Ты как будто даже рад, – она посмотрела на мужа исподлобья.

– Оля… Ей тяжело было. И нам тоже. Сейчас все закончилось. Все когда-то заканчивается.

– И жизнь, и слезы, и любовь… – ответила она едва слышно, не глядя на Вадима.

– Пойдем?

– Я посижу еще.

Ей не хотелось признаваться себе в том, что она тоже чувствует облегчение.

Да, основное чувство – усталость. Это было как забег на непосильно длинную дистанцию. Когда уже сил никаких нет, но открывается второе дыхание, потом откуда-то третье, потом бог знает какое по счету, и ты тупо переставляешь ноги, отмечая безучастно «вдох-выдох», а финиша и не видно, и сколько еще бежать – можешь прикинуть только умозрительно, навскидку, и все переставляешь и переставляешь деревенеющие, забитые ноги. А после финиша, отупев от монотонных движений, продолжаешь вяло бежать, ничего не соображая и не чувствуя уже ничего почти, кроме болезненной пустоты внутри, и когда тебя поймают за руку и остановят, навалится вдруг облегчение, не приносящее истинного облегчения – слишком много сил было потрачено, слишком долго ты бежал, отключив мозг.