Плахта

От автора

С первого дня войны меня не устраивают сухие цифры. Военная статистика, за которой не разглядеть человеческого лица. Не угадать душу, остроту локтя и квадрат подбородка. Шутливую манеру общения, привычку щелкать шариковой ручкой и закатывать рукава. Перед нами только бесстрастный подсчет тел и раненых. Тяжело, легко, в бедро, плечо, голову. Никто не учитывает количество перепуганных на смерть. Контуженных, потерявших зрение и слух. Переставших есть и спать. Онемевших. Лишившихся дома, вишневого сада, калитки-распашонки. Начавших бояться грома, звуков мусорных и стиральных машин. Заикающихся и писающихся по ночам детей.

За каждым прилетом ракеты, а на момент написания книги по Украине ударило более трех тысяч крылатых ракет, стоит панический страх десятков тысяч украинцев. Он выглядит примерно одинаково. Будто кишки мучительно медленно достают из живота и наматывают на локоть. Мы слышим свист, гул и понимаем, что сейчас раздастся взрыв. У многих моментально начинается рвота и понос, а еще — неуправляемый тремор. Состояние, когда трясется все: желудок, жилка под глазом и указательный палец. Бьются в нервном припадке мочевой пузырь и мышечные клетки. Через время наседает апатия и непонятно, где теперь заканчивается небо и в какую сторону вращается Земля.

На днях общалась с семидесятилетней женщиной, пережившей Бучу. Она выхватывала из памяти то почерневшее от гари утро, то полыхавшую ржавым ночь, всхлипывала в трубку, и мое ухо глушило ударной волной. Под конец резюмировала: «Деточка, какой бы талантливой ты не была, вряд ли сможешь описать пережитый ужас. Таких слов и комбинаций еще не придумали». Я не возражала, оставаясь бессильной перед суровой прозой войны.

Война длится уже который месяц. Линия фронта сместилась к югу и вцепилась зубами в восток. Прижалась к Азовскому морю и реке Ингулец. Обесчестила Мариуполь. Изуродовала Северодонецк и Изюм. Растянулась на тысячу километров. Так растягивается желудок в результате многолетнего переедания. Изо дня в день мы читаем сводки, в которых все те же острые, черные, парные и непарные цифры. Вот только за каждой — оборванная или искалеченная жизнь. Несбывшиеся планы. Неосуществившиеся путешествия, учеба на хирурга и поездка на водопад Великий Гук.

Вот, к примеру, сообщение от первого мая. В этот день в Донецкой области погибли четверо мирных жителей — по одному в Соледаре, Нью-Йорке, Татьяновке и Лимане. Еще девять человек ранены. Мы прочли и пошли дальше. Большинство даже не ведало о существовании Соледара и Татьяновки. Я уже не говорю о тех, кто там живет, ходит мимо усадьбы Потемкиных и трогает взглядом святой Арсеньевский скит. На следующий день узнала, что в результате обстрела из артиллерии села Марьянского Зеленодольской громады пострадала женщина и ее двое детей. Опять-таки, мама в сообщении без возраста и без лица. И дети без каких-либо опознавательных знаков. Мне стало больно дышать. Начала звонить, двигаясь от одного номера телефона к другому. От одной комбинации цифр к следующей, покуда не услышала Анну и не поплакала вместе с ней.

Они живут в селе Марьянское, дом № 9 по улице Зеленая. Анне — тридцать три, сыну — четырнадцать, дочери — десять. Село хорошее, раздольное, разделено на две части озадаченной рекой. Дом культуры, школа, большая библиотека и даже музей. Чуть выше — Грушевка, бывший хутор атамана Запорожской Сечи Ивана Сирко. Ниже — Нововоронцовка — место зимовки запорожских казаков. Вечно чем-то занятый Днепр. Пляж. Прокаленное солнце.

В тот вечер семья поужинала (картошка-пюре, сосиски, салат) и разошлась по своим комнатам. Муж заглянул к соседу насчет цепной пилы, а Аня решила посмотреть новости. Вокруг стояла тишина, только стрижи привычно заходились кудрявым свистом. Неожиданно в окно влетела «смерть». С козлиной головой, ехидными глазами и раздвоенными копытами. Раздался взрыв. Их дом стал на дыбы и рухнул. Соседи упали на пол, прикрыли голову руками, и на их макушки посыпалось языкастое стекло. Привычный мир завис на волоске. Когда все стихло и осела пыль, люди окаменели. На месте дома, в котором дрались за планшет, желали спокойной ночи, решали насчет зимней обуви и ели отварную картошку, остались одни руины. Муж бежал и кричал нескончаемое «А-а-а», а в это время Анна вместе с детьми выбирались из-под завалов. Они выжили «всем смертям назло». Когда глава семьи увидел жену и детей, упал на колени и стал целовать дрожащие ноги, руки, землю. Потом долго плакали в четыре голоса.

Дети отделались ушибами, Анна — синяками, порезами, двумя швами на голове. Дома, гаража, летней кухни — нет. Под завалами — все, что имели. Я попросила карту для финансовой помощи, Анна ответила глухо:

— Если откопаем кошелек…

После обстрела из артиллерии села Марьянского пострадала женщина и ее двое детей… Вот только женщину зовут Анна, ее дочь до сих пор играет в куклы, а сын мечтал полететь в Египет, чтобы взглянуть на подводный мир. Ведь в Днепре долго не поныряешь. Сплошной непроходимый ил…

Есть такое понятие, как «трупокилометры». Грубое, но очень емкое. Означает следующее: чем ближе что-то случается, тем оно понятнее. Прилетело в дом на Виноградаре — страшно. Очень страшно. На взрыв отреагировали десятки тысяч людей. И Куреневка, и Ветряные горы, и Мостицкий массив. В первые минуты «услышавшие» выпили сто пузырьков настоек мяты перечной, зачитали до дыр «Отче наш», «засмотрели» свои и соседские окна. Со временем написали, что в результате падения ракеты один человек погиб, четверо травмировано. Умерший, как и прежде, — неизвестен. Возможно, им стал пожилой мужчина-пенсионер, собирающий удочки для зимней рыбалки, или его жена, пекущая по праздникам торт «Полено». Нам их жалко, но не до слез. А вот когда моя тетя узнала, что ракета укоротила жизнь ее однокласснику, ощущения стали совершенно другими. Сразу вспомнила, что в школе Гриша говорил о себе в третьем лице, списывал у нее сочинения и утверждал, что никогда не женится. В итоге был женат трижды и всякий раз на вопрос: «Почему развелся?» отвечал фразой из фильма «Форрест Гамп»: «Жизнь как коробка шоколадных конфет: никогда не знаешь, какая начинка тебе попадётся».

Человеческая психика устроена плюс-минус одинаково. Чем ближе событие, тем страшнее. Пожар у соседа — бежим с ведром. Пожар на другом континенте — пожимаем плечами. На днях в результате наводнения на Севере Бразилии погибло сто тридцать шесть человек, в числе них двадцать два ребенка. Среди них мог оказаться Пауло, не дождавшийся своего первенца, и многодетная мать Мария. Бабушка, сидящая в инвалидной коляске, и мужчина-атлет. Они для нас такие же цифры, хоть и очень неловко это признавать. Опять-таки подтверждается теория «трупокилометра». Вот только между одним событием и другим — «маленький» нюанс. «Земля цезальпиний» пострадала от неуправляемого природного катаклизма, а Украина — от осознанной русской руки. В южной Бразилии обрушились проливные дожди, к которым не подберешь код и не остановишь безумство реки красной кнопкой, а у нас потянулись колоннами танки, управляемые людьми. В них сидели Иваны, Кириллы, Тихоны. Один заряжал пушку, наводчик метил цель, механик-водитель минимизировал колебания машины, чтобы бронебойный снаряд угодил точно в окно. Ни в поле, ни в березу, а в детскую. Туда, где мальчишка-дошкольник играет в «бакуганов», а его сестра рисует принцесс. В это время в самом сердце белокаменной «вершитель судеб» азартно дирижирует процессом. Взмахнул палочкой — ракета рухнула на железнодорожный вокзал, удвоил сильную долю — и вот уже в щепки школа и областная больница.

О своей войне мне рассказывали люди разного возраста. Самый младшей исполнилось четыре года, самой старшей — семьдесят пять лет. Давали интервью 16-летние парни и девушка-танцовщица с диагнозом лейкоз. Женщина, страдающая раздвоением личности, и молодая мама с двухмесячной двойней на руках. Жительницы юга и севера. Живущие в штате Флорида, Испании или Англии, но по стечению обстоятельств, оказавшиеся в западне. Руководящие работники и домохозяйки. Умеющие шить и ненавидящие иголку с ниткой. Верящие во Христа, бога Солнца и ни в того, ни в другого. Говорящие на русском, украинском, суржике. Читающие философов и женские журналы. Передвигающиеся по планете летящей походкой и на костылях. Одна признавалась, что во время авианалетов завидовала своей глухой бабушке. Вторая испытывала чувство стыда, что никак не реагировала на многоуровневый и многосторонний конфликт в Сирии. Ведь война на фото и в реальности — совершенно разные войны. Третья корила себя за равнодушие к донецким беженцам. Сейчас, когда ее квартира превратилась в черную дыру, стали родными все жители Ясиноватой.

Война заразна. Она размножается быстрее холеры, гепатита и чумы. Распространяется со скоростью света. Поднявший меч и поставивший на колени десяток жаждет лицезреть униженную тысячу. Безнаказанно уничтоживший маленький город спит и видит, чтобы прихлопнуть одной левой — большой. Аппетиты растут быстро. Эго раздувается индюшиной бородой. Скипетр обрастает украденным золотом. Жажда отныне утоляется исключительно кровью.

Война не имеет понятия о совести и чести.

Ей неведомы любовь и милосердие.

Она не слышит мелодий Шумана и Глинки. Не отличает васильковый и персидскую синь. Не ощущает вяжущего айвового вкуса. Не испытывает умиления и щемящей грусти.

В ее глазах — бронированные линзы, а в груди — железный легочный ствол.

На ногах вместо изящных туфель — гусеничная лента. Взамен шелкового платка — баллистический шлем.

Война — злобная, мстительная, обезумевшая тетка. И если мы ее не остановим, очень скоро она остановит всех нас.