История одной семьи

2

Когда мы пришли домой, папа уже вернулся. Я почувствовала едва заметный запах рыбы и поняла, что Джузеппе моется в ванной. После третьего класса брат пошел работать на рыбный рынок. Платили ему, несовершеннолетнему, немного, но это было лучше, чем ничего. Он никогда не жаловался — ни на слишком тяжелую для мальчика работу, ни на зловоние, от которого невозможно было полностью избавиться, сколько ни мойся. Вероятно, именно физический труд помог его фигуре сформироваться таким образом, что все девушки, жившие по соседству, оборачивались ему вслед. Тело Джузеппе было подтянутым и хорошо развитым в нужных местах.

По радио передавали какой-то мотивчик, что-то иностранное, названия я не знала. Вернувшись с работы, папа всегда включал радио и оставлял негромко играть фоном. Мама сделала вид, что ничего не произошло. Начала накрывать на стол и кивнула мне, прося помочь. Было почти обеденное время.

— Разве ты не ходила в школу? — спросил отец серьезным тоном, не предвещающим ничего хорошего.

Я замерла в закутке между его стулом и раковиной. Расстояние в метр, разделявшее нас, сдавило меня тисками. Я бросила быстрый взгляд на маму, которая забрала меня из школы, чтобы отвести к ведьме. Она поощрительно кивнула мне, и я отрицательно покачала головой, держа в руках тарелку.

— А почему?

Только теперь отец снял бескозырку, которую всегда надевал, выходя в море, и принялся разглаживать усы, готовясь свернуть самокрутку.

— Мы с мамой и Винченцо ходили к ведьме.

— А чего хотела от вас ведьма?

Папа уставился на стол. Мама уже постелила скатерть, но отец не обратил на это внимания, просыпав крошки табака прямо на ткань. Он разделил их на несколько маленьких кучек и принялся собирать в одну кучку побольше. Я заметила, что он не снял ботинки и заляпал весь пол, оставив множество грязных следов. А еще я видела, как отец иногда дергает ногой под столом. Слова заткнули мне горло, словно пробка. Я поставила тарелку и вернулась к раковине за столовыми приборами.

— Мы водили туда Винченцо, — вмешалась мама, размешивая соус в кастрюле, — чтобы изгнать из него зло.

Отец засмеялся, перемежая смех приступами хриплого кашля.

— Зло… — Он повторил это слово три раза, вколачивая его в себя, словно гвоздь. Голос превратился в стон, почти шепот, будто воздух выходил из проколотого мяча, а потом взорвался неумолимым смехом. — Чтобы изгнать из него зло! — На этот раз отец, смеясь, повторил всю фразу. Оказывается, внутри Винченцо сидело зло, как у других бывают горб, чумной бубон или рак, и старая ведьма смогла вырвать его, искоренить, все исправить.

Мама повернулась и внимательно посмотрела на отца. Даже она, хорошо знавшая его, казалась сбитой с толку. Я тоже наблюдала, но по-прежнему не могла избавиться от пробки в горле, мешавшей сглотнуть.

Отец смеялся несколько минут, а потом снова заговорил и принялся хулить Богоматерь и всех святых, сперва тихо, сквозь зубы, затем все громче; его голос постепенно набирал силу и объем благодаря многолетнему опыту скандалов. Отец подчеркивал важность каждого нового эпитета движением головы, как будто действительно не верил, что такое произошло в его семье.

Бесстыдница, шлюха, смерть Христова… Джузеппе вышел из ванной под аккомпанемент кощунственных выкриков отца. Запахло хорошим мылом и одеколоном. Брат начисто побрился; высокая, точеная фигура была словно вырезана из ствола оливкового дерева, как говорила бабушка. На нем были шорты и белая майка, подчеркивающая мускулы. Его тело уже становилось телом мужчины. Джузеппе остановился посередине кухни. Посмотрел сперва на маму, потом на меня, потом на папу, но мельком, будто страшась, что поток ругательств захлестнет и его, стоит только попасться на пути отца.

И тут вернулся Винченцо.

Папа внезапно прекратил сыпать богохульствами, мама принялась орудовать половником в кастрюле, я принесла стаканы, чтобы расставить на столе, Джузеппе отодвинул стул, собираясь сесть.

Отец спокойно поднялся. В одной руке он держал сигарету, а другой повесил бескозырку на угол спинки стула. Я стояла рядом со стаканом в каждой руке, когда папа хладнокровно, не говоря ни слова, ударил Винченцо. Тот потерял равновесие и упал на пол. Я уронила стаканы, они разлетелись на осколки прямо возле ступней отца. Винченцо беззвучно свернулся клубочком и закрыл глаза, а отец принялся пинать его то по ногам, то по животу.

— Дева Мария! — закричала мать. — Ты же его убьешь!

Она опустилась на колени, чтобы помочь Винченцино встать. Но папа не закончил. Зло должен был изгнать он, поэтому никто другой, даже жена, не имел права вмешиваться в его личную битву. Поэтому он схватил маму за волосы и отшвырнул к раковине. Она сползла на пол с болезненным бормотанием.

Я подскочила к ней, она прижала меня к животу и одной рукой закрыла мне ухо, чтобы я не слышала ее рыданий, кощунственных ругательств отца, стонов Винченцо.

— Я изгоню из тебя зло, мешок с говном! — кричал отец, пиная сына.

— Мари, закрой глаза, сейчас все закончится. Закрой глаза, — просила мама.

Ее голос взволнованно пульсировал, будто колыбельная, которую она пела, пытаясь убаюкать меня. Но ничего не получалось. Тусклый голубоватый свет проникал через маленькие окна рядом с дверью и разбавлял мрак, царивший на кухне, делая происходящее перед моими глазами чужим, нереальным. Я старалась представить себе нормальную жизнь, льющуюся сквозь дверной проем, приносящую собственные звуки: тиканье часов, скрипы, быстрый, легкий смех женщин и детей и еще — шепот всего нашего района. Я знала, что там, дальше, море. Волны сталкивались друг с другом, издавая ритмичный звук, похожий на шелест шелка, стоило только подумать об этом. Мне показалось, что стук моего сердца замедлился. Поэтому я попыталась закрыть глаза и сосредоточиться на близости моря, но поток воспоминаний был слишком хрупок. Он рушился, переполнялся, и чем сильнее я пыталась сосредоточиться и подумать о чем-то красивом, тем настойчивее мысли концентрировались на голосе папы.

— Почему ты заставляешь меня наказывать тебя? Почему? — кричал он, пока Винченцино неподвижно лежал на полу, свернувшись, как червяк, пытающийся спрятаться от опасности.

Наконец папа вытер руки кухонным полотенцем, как мясник после разделки туши. Джузеппе опустился на колени, чтобы помочь Винченцо, но отец сурово остановил его:

— Не прикасайся к брату, или я и тебя вздую!

Я внимательно наблюдала за отцом, когда он бросался на собственных сыновей с яростью и жестокостью — своими старыми приятелями. Его темная кожа поглощала слабый свет из окна, и фигура казалась едва ли не иллюзией, плодом воображения. Глаза, превратившиеся в две щелочки, крепко сжатые челюсти, скулы — каждая его черта выражала высокомерие. Лицо закаменело: большой рот, мясистые губы, хорошо вылепленный, но слишком крупный нос, щеки, ставшие дряблыми за последние годы.

Именно в тот момент я поняла, что чувствую. Кишки свело от странного, неестественного ощущения. Я боялась отца, но в то же время мне было его жаль. Я помню это совершенно ясно. Одно из самых ярких и точных воспоминаний: кристальная ясность на фоне запутанных и смазанных в памяти событий тех лет.

— В школу больше не пойдешь, — спокойно сказал отец. Черты лица стали прежними, а голос — расслабленным. — Я не хочу выглядеть ослом перед всем районом.

— Но Винченцино так даже третий класс не закончит, — попыталась возразить мама.

На этот раз папа не поднял на нее руку и не толкнул. Он просто перевел взгляд в ее сторону и все так же спокойно ответил:

— Придуркам третий класс ни к чему. — Затем отец оглянулся на Винченцо, который все еще не двигался и даже не плакал, а просто лежал на полу, как тряпка, ожидающая, когда ее вышвырнут вон. — Я найду ему работу сборщиком лома, пусть тоже зарабатывает на хлеб и помогает семье.

— Сборщик лома? — переспросила мама, но ее вопрос остался без ответа.

— Вот так, — сказал папа. — И точка.

Ничего другого. Вот так. И это было его окончательное решение.