Конец

Он выбросил в помойку пятьдесят фунтов вполне съедобного, хоть и перекисшего теста, потому как Господь уготовил ему дела поважнее в предстоящие дни. Приготовленная выпечка хранилась в холодильнике у дальней стены кухни. Может, он захотел бы остаться на минуту в передней, собраться с силами. Он надавил на дверную защелку и даже решился взять с решетчатой полки поднос с булочками-рогаликами, но отчего-то повернулся и с изумлением обнаружил, что находится здесь не один.

Белый, как молоко, мужчина сидел лицом к задней стенке холодильника на коробке растительного комбижира. Если не считать шляпы-федоры с пером павлина, вставленным под ленту, и белых гольфов, мужчина был совершенно голый.

Рокко стоял и смотрел на него во все глаза.

Мужчина поднялся и встал к нему спиной. Сунул ногу в штанину брюк, трусы затолкал в карман. Рядом на полу валялась тлеющая сигара. Жирная спина была покрыта волосами и казалась седовато-белой с голубоватым отливом, как у мертвеца, в свете люминесцентных ламп, включившихся, когда Рокко открыл дверь в переднюю. Руки мужчины и шея, однако, были загорелыми – он зарабатывал себе на жизнь трудом на свежем воздухе. Судя по тому, что волосы на теле седели и редели, возраста он был одного с Рокко. Мужчина потянул на себя рубашку, которая по виду была слишком большая для рубашки, край ее застрял под коробкой с жиром, а ногой попытался влезть в ботинок, но смял его, похлопывая, не находя, куда просунуть пальцы.

Запотевшие внутренности холодильника выпустили облако прохладного воздуха, и в голове Рокко наконец сработал переключатель, побудивший захлопнуть дверцу. Разумная экономия заставила мужчину отчего-то по-щенячьи взвизгнуть и начать энергичнее пинать ботинок. Бывало, Рокко сам издавал похожий звук, когда выпивал слишком много кофе и ему было больно мочиться. Сейчас же он почувствовал слабость противника, а в себе жажду крови. «Убей его», – крикнул внутренний голос. В холодильнике витал запах пересохшей сигары, он же исходил от добытой выпечки. «Возьми сковороду», – шептало озверевшее внутреннее «я».

Мужчина освободил рубашку и стал надевать через голову, все еще стоя к Рокко спиной.

Маловероятно, что ему удалось бы забить алюминиевой сковородой насмерть мужчину такого же крепкого телосложения, как и он сам, но он все же взял ее и поднял чуть выше, чем биту для приема мяча. На голову незнакомцу посыпались пирожные.

И вот тогда он повернулся. Просторная сорочка закрывала половину лица. Дыхание было шумным и прерывисто-беспокойным. Кусок ткани менялся каждую секунду, становясь то вогнутым, прилипая к полуоткрытому рту на вдохе, то выпуклым, на выдохе. Свисающие розовые соски оставались неприкрытыми. В руке он по-прежнему держал шляпу, рукава сорочки падали на плечи, напоминая спутанные пряди волос. Существовавшие сами по себе, без головы. Ткань сорочки скрыла голову, будто капюшон палача.

Знал ли он этого мужчину? Он понятия не имел. Человек, который не был им, не был Рокко, если только он сам не Рокко, но такое невозможно.

– Что ты украл? – спросил Рокко на итальянском.

Тот мотнул головой, но не сильно.

– Ты мочился на мой пол или что-то непотребное делал?

Опять мотнул, а рука потянулась и поправила ткань на лице. Он был чужим, аутсайдером, кем-то из публики или своим, частью самого Рокко, который осмелился вторгнуться не только в кухню пекарни, цитадель Рокко, но и посягнул на холодильник, где даже сам Рокко позволял себе уединяться крайне редко, лишь когда потребность побыть наедине с собой выходила за все возможные пределы.

– Убери эту штуку с лица! – велел Рокко, шлепнув ладонью воздух.

Взрослый мужчина, замаскировавшийся под плод воображения.

Если только не…

Голова незнакомца не двинулась.

Затем в мозгу Рокко шестерни замка пришли в движение – и дверь в хранилище распахнулась.

– О, – произнес он, смягчившись, – так это ты. – И опустил сковороду. – Ты все время прятался от меня здесь.

Голова не подтвердила вывод, но Рокко все же ощутил бодрящий укол уверенности.

– Ты думал, что сможешь провести меня, мой мальчик? – Рокко усмехнулся и вытянул вверх палец. – Разве я могу не узнать своих, когда увижу?

Человек лишь едва заметно кивнул.

Рокко собрал все имеющееся внутри мужество, сделал шаг, отметив, что пяткой увяз в пирожном, и двинулся решительно дальше, чтобы обнять огромного и чертовски озорного ребенка.

На петле двери в переднюю висел датчик – хитроумное устройство. Стоило войти – и верхний свет включался автоматически, а затем, через шестьдесят секунд после закрытия двери, выключался.

И вот свет погас.

Человек налетел на него в темноте, произошло лобовое столкновение тел, и Рокко повалился на полки с тестом, а потом дверь открылась, и незваный гость выскочил наружу.

Рокко поднялся на ноги. Через проем влетел ненадолго в помещение шум улицы, затем задняя дверь – алле-гоп – хлопнула, и стало тихо. Только клочок носового платка остался лежать на кафельном полу.

По полю для игры в мяч бежала монахиня, подол ее сутаны парил над пыльной землей. Она яростно жестикулировала, пытаясь привлечь внимание чумазых карусельщиков. «Маттерхорн» и «Ведьмино колесо» вращались, «Дипси-Ду» подскакивал – все они были в сверкающих огнях, мигавших интенсивнее по мере того, как каждая машинка на них набирала скорость, купаясь в собственной бодрой мелодии.

Она кричала, требуя, чтобы карусели остановили; Богородицу уже вынесли из церкви, статуя была уже на улице. Какой-то человек, то ли бродяга, то ли школьный дворник, от которого пахло мелом и карандашами даже в августе, открыл ворота – и детвора, спотыкаясь, высыпала на поле.

Дети сидели даже на крыше здания монастыря, один пытался вскарабкаться на флагшток, цепляясь за шнур.

Мальчики – церковные служки шли по улице рядом с двенадцатью рослыми мужчинами, только вступающими в возраст, что называют средним; дородные, чуть надменные, они вышагивали медленно, с достоинством, облачены были в белые муслиновые сутаны, белые же перчатки и черные фетровые шляпы без полей. Они двинулись сквозь людское море, отгоняя мешающих на пути к обочине, к прилавкам торговцев, к витринам лавок, безмолвные, твердые как сталь, они разрезали мягкую толпу, как киль корабля вспарывает морскую гладь.

Кто-то сказал:

– У тебя еще есть время до того, как ты придешь к нам?

На крыше кинотеатра на Двадцать четвертой сидели рабочие, готовившие салют, передавали друг другу бутылку пива, поплевали на смолу, вяло переругивались. За мальчиками-служками шли священники разных приходов, некоторые в длинных рясах и камилавках. Был среди них и епископ города – немец, – хмурый старец в зеленой митре и ризе. При ходьбе он опирался на посох.

И вслед за священниками несли Богородицу – небольшую статую, фарфор на лице потемнел, сделав ее смуглой, как арабка. Нос же был дерзко вздернут, как у англичанки. На губах застыла полуулыбка. Ее одеяние, включая рукава, было усыпано крохотными бриллиантами – на протяжении многих лет женщины извлекали их из своих помолвочных колец и жертвовали церкви. Статуя Богородицы стояла на каменной платформе, по углам четыре столба со спиральным рисунком поддерживали позолоченную крышу над ее головой. Несли ее на плечах шестнадцать мужчин в белых стихарях. Развевались ленты на столбах, и люди прикалывали к ним деньги. Сопровождали помост и мужчины, протяжно распевающие григорианский хорал. Были они в белых робах и капюшонах на головах, острые концы которых лежали на их спинах; возвышались сжатые в руках факелы.

Близился вечер, но жара стояла прежняя.

Несколько сотен женщин шли за статуей Богородицы, молясь и перебирая четки, босые – прямо по мостовой, усеянной окурками, использованными салфетками, растоптанным мороженым. Замыкал процессию оркестр, производивший невообразимые звуки. Духовые инструменты исполняли вальс, кларнетисты – танец тустеп, скрипачи – иное, понять что было невозможно. А уже за оркестром начиналось пустое пространство в полквартала, где было прохладнее, кажется, даже можно было свободно дышать.

Звонили все церковные колокола.

Рокко понял, что ему необходимо глотнуть свежего воздуха.

Над огромным ларем для угля был фанерный люк, который он некогда лично покрасил под цвет потолка. Забравшись на ларь, он потянул, открыл люк и поднялся по лестнице на чердак пекарни. От высокой температуры сразу стало подташнивать. Разглядеть что-то было невозможно, пока он не догадался шляпой закрыть щель, из которой струился снизу яркий свет. Источник был ликвидирован – и перед глазами появилось облако пыли, густое, находящееся в постоянном движении. Делая вдох, он наблюдал, как частички взвеси залетают в рот, потом вылетают обратно. Пол на чердаке был сплошь покрыт стружкой и чем-то похожим на высохшие кругляшки жевательного табака – все, что осталось от рабочих кровельной бригады, не удосужившейся тогда, в 1890-м, убрать за собой. Было чертовски жарко. Внутри черепа возникли вибрации в унисон с уличным шумом.

Пригнувшись, чтобы удержать равновесие, он пошел по балке к проему в стене, где была лестница. Она почти вся покрылась ржавчиной, крепежные болты ослабли, и она заходила ходуном под Рокко, когда он полез к люку между стропилами.

Вынырнув на крышу, вздохнул, радуясь полумраку. Музыка, если эти звуки можно так назвать, звучала совсем рядом и оглушала. Рокко повернулся, и вот те раз, у противоположной стены – фасада – стояли пять девочек и мальчик. Он очень надеялся, что Кьяра с ними.

– Как вы здесь оказались? – спросил он их, стряхивая со штанов паутину и опилки.

– Мы залезли, – ответила одна из девочек, даже не взглянув на него. На порванном чулке стрелка, а под ней ссадина.

– По чему вы залезли?

– Не знаю я.

– Ты не знаешь.

– По стене, кажется.

– У тебя ссадина на ноге, юная мисс. – Он указал на нее, но девочка никак не отреагировала.

Рокко подошел к краю и увидел внизу суетящихся людей. От усталости и напряжения он весь взмок. Пересчитал детей. Раз, два, три, четыре, пять. Кьяры нет. Жаль. Да, и еще мальчик.

– Всегда одно и то же, – трагическим голосом произнесла другая девочка. – Почему всегда одно и то же?

– Плохо, что всегда одно и то же.

Они имели в виду, что из года в год празднование проходит одинаково.

Один ребенок внезапно дернулся и вытянулся. Следом остальные.

– Смотрите! – первая девочка ткнула пальцем в воздух. – Смотрите, как переливаются!

Процессия растянулась на пять кварталов. Статуя Богородицы теперь находилась где-то около пересечения Одиннадцатой авеню с Тринадцатой улицей. После пустота длиной в полквартала, которую люди оставляли исторически: идти прямо за оркестром запрещалось. Лишь на самом краю территории танцевали цветные женщины и мужчины.

Вскоре к ним присоединились еще цветные мужчины и женщины, но немного, человек семь. Рокко видел, что они хлопали, небыстро переступали ногами, исполняя танец с движениями рывками, похоже, считали себя незаметными для остальных, пока играла музыка, будто находились в толпе. Удивительно. Танец не был парным, они не заключали друг друга в объятия, даже не держались за руки. Их было теперь человек девять из, возможно, тысяч двадцати в целом, они бросались в глаза даже отсюда. При внимательном рассмотрении становилось очевидно, что все они были очень молоды, почти подростки, а еще одна девочка, почти ровесница той, что стояла на крыше перед Рокко, пыталась вырваться из объятий седовласой женщины и танцевать с ними.