Кнопка Возврата

Других знакомых лиц за столом Уткин не увидел. А ведь были варианты: небритый человек Трофим в шляпе, человек с загипсованной ногой, бритый Игорь, стриженый Олег, похожий на кого-то Григорий. И Золушка могла быть. Особенно Золушка. Уткин еще раз провел взглядом по лицам. Золушки не было. Жалко, конечно, но разве не глупо надеяться ее здесь увидеть. А надеяться на что-то другое, ради чего он пришел сюда, разве в меньшей степени глупо?

Уткин отпил из стоявшего перед ним бокала, и вино вступило в странное взаимодействие с выпитым перед тем лекарственным чаем. Он видел перед собой лица, шевелящиеся губы, слышал произносимые слова, но смысл слов оставался далек, пока кто-то не обратился к нему прямо:

- А вы, Павел, что думаете?

Говорил "академик". С отчетливой интонацией экзаменатора, спрашивающего урок.

Уткину даже захотелось встать, отвечая.

- Все таки убийство - это убийство, - сказал он неожиданно для самого себя и, кажется, попал в тему.

- Формально - так, а по сути - передергивание фактов, - возразил человек с неприметным лицом. Это Алексей Михайлович, вдруг понял Уткин. Что-то произошло - словно щелкнул переключатель и для каждого сидящего за столом определилось его имя. Прежде сидели безымянные, теперь - с именами: Петр Алексеевич (он же академик), Иван Васильевич, уже упомянутый Алексей Михайлович, Николай Павлович, Елизавета Петровна (сухонькая старушка с планшетом в руках, по которому она время от времени проводила пальцем), Екатерина Алексеевна, уже упомянутая Анна Ивановна. Две девушки, сидевшие по обе стороны Петра Алексеевича (академика), по молодости своих лет остались без имени, - по какой-то причине одно вытекало из другого.

Это можно понять, думал Уткин. Если меня здешние люди принимают за какого-то, им известного Павла, то и я, в принципе, должен принимать каждого из них за кого-то, известного мне. Из известных, впрочем, были только Петр Алексеевич (академик) и Анна Ивановна (соседка), остальные не были похожи ни на кого конкретно. Почему так получилось, Уткин не знал, да и зарекся докапываться до объяснения нюансов обратного действия кнопки.

- Так можно и забой скота объявить убийством, - продолжал Алексей Михайлович.

- А я думаю, что смертная казнь вообще недопустима в цивилизованном обществе, - сказала девушка, сидящая справа от академика.

- Цивилизованном? Не смешите меня, - сказал Николай Павлович. - Скажите еще прогрессивном. Весь прогресс заключается в изобретении новых методов казни - гильотина, электрический стул, инъекция яда. А гуманизм весь в том, чтобы в случае, если приговоренный к смерти преступник заболел, сперва вылечить его - очень гуманно - а потом уже привести приговор в исполнение.

- Болезни бывают разные, - сказал Алексей Михайлович. - Допустим, приговоренный преступник находится в коме. Тогда встает вопрос: привести приговор в исполнение, не выводя его из комы, или дождаться, когда он из нее выйдет?

- А пусть это даже не кома, а летаргический сон, который может длиться годами, - подхватил Николай Павлович. - Тогда по идее нужно дождаться, когда приговоренный проснется, и уже над человеком, находящимся в сознании, свершить правосудие.

Странные темы для разговора возникают в этой компании, подумал Уткин.

Анна Ивановна поперхнулась куском и закашлялась. Недовольный кот спрыгнул с ее колен и удалился.

- У меня есть целебный чай, - сказал Уткин, вынимая фляжку. - От аллергии, кашля и все такое. Хотите?

Откашлявшись, Анна Ивановна покачала головой. Не хотела.

Уткин сам сделал несколько глотков.

- Убийство - необходимая часть человеческой культуры, - взял слово Иван Васильевич. - В каждом обществе имеется свод правил, предписывающих, когда и при каких условиях допускается убийство, и каким образом оно должно совершаться. И не только при исполнении смертного приговора. Человеческие жертвоприношения в наше время не приняты, но слово "жертва" осталось. Вы обратили внимание, что при победе в сражении или в войне количество принесенных - понесенных - в процессе жертв становится предметом отдельной гордости?

Уткин кивнул. Лицо оратора плыло и менялось перед глазами, покрывалось морщинами, темнело, на нем появлялась борода. Через мгновение - нужно было моргнуть, встряхнуться - борода исчезала, но появлялась вновь как наваждение.

- Это глубинное, - заметил Алексей Михайлович. - Человек был ребенком с трудной судьбой. Если обратимся к истории его происхождения, то в темном его прошлом обнаружится нечто ужасное, неприемлемое и непредставимое, то, в чем мы боимся себе признаться, но что остается в нас жить, замаскированное чувством долга, ритуалом, чем-то еще... Вам не приходило в голову, что у самых разных народов мы встречаем культуру истязаний, воспринимаемых в определенном роде как благо? Страданий, добровольно принимаемых на себя человеком?

Это книга профессора Поршнева, подумал Уткин, которую я читал. Читал-то, положим, я, а говорит он.

Говорящий Алексей Михайлович замолчал и замер. Стоял с приоткрытым ртом, не зная, о чем говорить дальше.

Интересное явление, продолжал думать Уткин, но все это не приближает меня к цели. Надо сменить тему.

- А какая, интересно будет вероятность, - Уткин задал наводящий вопрос, - что когда человек, упав с верхнего этажа, пролетит здесь мимо окна, кто-то из присутствующих его заметит?

- Самоубийство - это не выход, - сказала девушка.

- Я и не говорил, что это самоубийство, - возразил Уткин.

- Значит, кто-то помог, как говорится, - заметил Николай Павлович.

- Это тоже не факт.

- В любом случае вероятность ненулевая, - сказал Петр Алексеевич.

- У нас на той неделе был случай, и никто не заметил, - сказала Анна Ивановна.

- Пишут, что человек упал с девятого этажа, перелезая с балкона на балкон, - сказала старушка Елизавета Петровна, глядя в планшет.

- Где упал? - оживился Уткин.

- Где-то в Новосибирске, - сказала старушка.

- Не наш случай, - заметил Николай Павлович.

С балкона на балкон - это идея, подумал Уткин.

- А наш какой будет случай? - осторожно спросил он.

- Собственно, такой же, - сказал Николай Павлович. - Человек потерял ключи и решил, что может перелезть к себе с соседнего балкона.

- Какой человек?

- Иванов, Петров - какая разница.

В дверь раздался звонок.

Уткин не обратил внимания, но когда Алексей Михайлович направился к двери, вдруг вздрогнул. Это, должно быть, пришел Павел, настоящий Павел. Уткин хотел нажать кнопку, но понятно было уже, что не успевает. И что будет, когда два Павла - настоящий и самозванец, окажутся в одной комнате? Что-то, конечно, будет, так не бывает, чтобы ничего не было, но Уткину не хотелось думать о том, как это будет. Лица за столом кривились, стараясь сохранить свои - или уже не свои? - очертания. На лице Ивана Васильевича прочно обосновалась борода. У Алексея Михайловича тоже что-то такое было. А у Петра Алексеевича (академика) были только усы, которых раньше вроде бы не было, когда он был только академиком. Разруливать новую ситуацию? Уткин мысленно пожал плечами. Кто-нибудь сойдет с ума от всего этого. Проще постараться, чтобы новый гость не вошел, кем бы он ни был.

Алексей Михайлович уже вплотную приблизился к двери.

- Кто бы это мог быть? Мы ведь никого не ждем, - произнес Николай Павлович.

- Не открывайте! - испуганно воскликнула Елизавета Петровна. - Не открывайте ему.

- Посмотрите в глазок, кто там, - сказала Екатерина Алексеевна.

Подойдя к двери, Алексей Михайлович заглянул в глазок.

- Я его не знаю, - сказал он тихо.

В девятом месяце буддистского лунного календаря в Таиланде проводится Праздник девяти богов. Ключевым событием праздника является шествие, участники которого истязают себя, нанося порезы и разнообразными способами протыкая свои тела. Чаще всего истязательной процедуре подвергаются щеки. Их протыкают ножами, мечами, копьями. В прорезанные отверстия вставляют самые невообразимые предметы. На фотографиях можно увидеть бычьи рога, скрещенные пистолеты, руль мотоцикла, гитару, лопату, два зонтика, а также ветвь, полную цветов и листьев.

Истязания угодны богам.

А на Филиппинах в Страстную неделю истязают себя христиане. Они до крови бьют себя специальными плетками, снабженными бамбуковыми палочками. Немногие избранные подвергаются натуральному распятию, прибиваемы гвоздями к крестам. В старое время вместо плеток могли использовать дубинки, утыканные острыми стеклами, но с тех пор нравы смягчились.

Мусульмане-шииты в праздник Ашура бичуют себя цепями с острыми лезвиями на конце, наносят себе удары кинжалами и саблями.

У индуистов тоже есть праздник Тайпусам, во время которого они прокалывают свое тело многочисленными иглами и крючками, к которым подвешивают грузы и даже привязывают тросы, на которых они тянут за собой ритуальные платформы, украшенные цветами.

Истязания угодны богам. Именно через истязания достигали святости многие святые. Их распинали, жгли огнем, рвали железными когтями, расчленяли, колесовали, бросали зверям на растерзание - и вот, они удостоились. А кто не сподобился, те сами подвергали себя истязаниям разного рода. Можно усмотреть в этом нечто от обряда инициации.

Эти инициационные обряды могут быть весьма жестокими. Пишут, что в одном австралийском племени при совершении обряда юношам распарывали пенис вдоль мочеточника. Только после этого они могли считаться настоящими мужчинами.

- Я его не знаю, - сказал Алексей Михайлович, заглянув в глазок.

Иван Васильевич подошел и тоже приложился к глазку.

- И я не знаю, - сказал он.

- У него что-то в руке, - сказал Алексей Михайлович, опять посмотрев, и уступил глазок Ивану Васильевичу.

- Это нож, - сказал Иван Васильевич.

- А по-моему это пистолет, - сказал Алексей Михайлович.

Николай Павлович тоже подошел к двери.

Звонок раздался снова.

- Надо позвонить в полицию, - сказал Николай Павлович, оторвавшись от глазка.

Алексей Михайлович стал набирать номер.

Лучше без полиции, подумал Уткин.

- Это не полиция, - сказал Алексей Михайлович, отложив трубку.

- Я позвоню. - Николай Павлович достал мобильник и тут же уронил его. Гаджет распался на части. Крышка и аккумулятор разлетелись в разные стороны.

Николай Павлович опустился на корточки и стал собирать с полу рассыпавшиеся телефонные части.

- Откройте! - закричал тот, кто был за дверью, и забарабанил в дверь кулаками.

- Не открывайте, - сказала Елизавета Петровна.

- И не собираюсь, - сказал Алексей Михайлович и возвратился на свое место. Борода прочно обосновалась на его лице.

А у Николая Павловича были только усы.

Тот, кто за дверью, замолчал. Раздались звуки, будто его тошнило. Что-то упало со стуком, потом стало тихо.

Николай Павлович посмотрел в глазок.

- Никого нет, - объявил он.

- А вы все-таки не открывайте, - сказала Елизавета Петровна.

- Ничего страшного, - сказал Николай Павлович и открыл дверь. Там действительно никого не было.