Шутка жизни

Без лишних сомнений он расстегнул кобуру и нацелил Стечкин на дверной проём. Медленно и бесшумно, присев на корточки, он отошёл в угол помещения.

«Хрусть-хрусть-хрусть-хрусть,» — сообщал снег о подходе людей. Быков посмотрел на Алексея. Сквозь кислородную маску было нереально прочитать его эмоции, но по чуть трясущимся рукам было видно воздействие адреналина. Гене его тоже хватало. Кровь била в висках очень часто, мешая сосредоточить внимание на двери. Шаги то останавливались, то возобновлялись. Видимо, противник проверял каждую комнату. Их искали. Быков боялся пошевелиться. Вот хрустящая поступь достигла самого входа в их убежище. У обоих остановилось дыхание.

В прежнем темпе источник шагов пересёк порог. Человек в многослойной одежде вошёл в комнату, держа автомат наготове.

— А-А-А! — Лёша закричал, давая волю вырваться всему накопленному волнению.

Он надавил на спуск. Короткая очередь полоснула по вошедшему. Громкие выстрелы рубанули по ушам. Враг отшатнулся, повернулся, тоже выстрелил в Лёшу. Геннадий встал и твёрдой рукой сделал два смертельных выстрела упавшему в спину. Посмотрел на напарника. Бедный студент, прислонившись к стенке, не подавал признаков жизни. Быков уже хотел что-то ему крикнуть, как периферическим зрением уловил серую тень в коридоре. Резко развернулся, однако поздно. Что сильно толкнуло его в грудь — две пули. Не целясь, Гена вскинул руку и тоже выстрелил. Одновременно два тела упали на бетон, щедро засыпанный снегом. Быков ещё дышал.

— Ах… — глубокий вздох оказался слишком болезненным — похоже, пробило лёгкое.

Но боли он не чувствовал, как и всего остального — система жизнеобеспечения била тревогу и уже ввела в организм обезболивающие препараты. Он с трудом пошевелил рукой с пистолетом, откинул оружие подальше от себя. Набок он не спешил переворачиваться, дабы не потерять больше крови. Помниться, об этом ему рассказывал отец, раненный в Сирии.

— А-а… — пусть Геннадий и был оглушён выстрелами, болезненный стон со стороны своего последнего врага он услышал.

— Ты живой?.. — спросил враг.

— А… — говорить было ужасно сложно, — …ага…

Но Гена ответил-таки.

— Ты же… не военный?.. — голос приглушался противогазом и шарфами, но собеседник старался, чтобы его услышали.

— Н-нет… — прохрипел Быков.

— Тогда ты это… не держи зла, хорошо? Ох…

Как ни странно, у Гены ещё оставались силы на удивление. Кто это? Кто этот человек, что на пороге смерти захотел поболтать с тем, с кем недавно вёл смертельную дуэль. А неизвестный всё не умолкал.

— Так ты… кто? Откуда?..

— Я? — сказал Геннадий. — Да из Союза…

Мягкая вата постепенно покидала ушную раковину, пока сознание торопилось вырваться из тела.

— Ясно-о… Для учёного больно хорошо ты стреляешь. Да?.. Служил до этого всего?..

Уже не слишком хорошо соображая, Гена понял, что сейчас выуживать из памяти самые банальные фрагменты стало невероятно трудно.

— Я нет… Я работал в институте. Профессором…

— Чего? — перебил незнакомец. — Извини, говорю, чтобы не отрубиться… — за словами последовал приглушённый маской стон.

— Профессором литературы. Я же писать всю жизнь хотел… да не задалось. Решил учить других. Тоже… видимо, не задалось.

Тут на него внезапно нахлынула боль. Мучительные невидимые тиски скрутили грудную клетку изнутри. В глазах ещё больше потемнело. Жизнь с неслышным шипением просачивалась через пулевые отверстия.

— Не повезло, — прохрипел его собеседник. — Я хоть что-то на своём веку сделал… Рисовал… Ох, Господи… Кажется, я уже всё… Ты не умер?

Сначала Гена бессмысленно помотал головой, лишь потом внятно ответив:

— Ещё чуть-чуть…

— А… Как тебя зовут, ковбой?.. — с каждой секундой было всё сложнее и сложнее слышать чужой голос.

— Быков… Геннадий Анатольевич, — это было самое длинное, что он мог выдавить на данный момент.

— Чёрт… — обескураженно воскликнул незнакомец и умолк.

Медленно-медленно тянулись секунды тишины. Гена стал уже сомневаться в продолжении разговора. Он слышал, как завывает буря над ними. Шум мешал различить ещё трепещущие дыхание незнакомца.

— Не знаю, говорить тебе… или нет, — наконец заговорил он.

— Что… — без интонаций произнёс Геннадий.

— На пороге смерти… ты же не умрёшь… спокойно… Да и я тоже… в принципе…

— Скажи уж!.. — еле выкрикнул тот, наблюдая, как медленно и бесконтрольно опускаются его веки.

Собеседник вздохнул — вздохнул так тяжело, как вздыхают последний раз, как вздыхают, по-настоящему сожалея о чём-то, что исправить уже точно невозможно. Вздох этот мог стать самым последним воспоминанием Быкова, если бы человек не продолжил:

— Давно не виделись…

— А? — только на такой вопрос хватило у него сил.

— Геннадий Анатольевич… «Как чаи пьются?»…

Ослабший разум Быкова всё понял. Он понял всё в самый последний момент. Он не успел разозлиться или огорчиться. Как ни странно, только радость последним проблеском жизни вспыхнула в голове. Его хватило на лёгкую улыбку, которую всё равно не было видно под маской. Окончательно закрывая глаза, он сказал:

— Рад, что успел встретить… Славик…

Художник хотел докричаться до него. Но говорить он больше был не способен. Он не сразу понял, а точнее говоря, не сразу поверил, что его собеседник уже умер. Он не мог злиться на того, за то, что тот оставил друга помирать в одиночестве. Было уже поздно и бессмысленно обдумывать ту шутку, которую сыграла с ними судьба. Слава понял одно: «Чудеса всё же вероятны. Плохие, хорошие ли… Чёрт, но чудеса же!». Как будто провалившись в глубокий сон после изнурительного дня, художник не заметил, как тоже умер. Они оба умерли с улыбками на лицах.