Б/У или любовь сумасшедших

* * *

Теперь за этой баррикадой, составленной из ящиков-приборов, ее никто не увидит. Неужели свершилось то, о чем мечтала когда-то как о недостижимом? И как обыденно просто, и как безрадостно. Душа пуста. Она теперь — полое тело, которое пересекают чужие мысли и разговоры.

Пришла Наталья. Как всегда, с опозданием и, как всегда, с рассказом о мимолетной схватке с какой-нибудь институтcкой щеголихой. На сей раз это была, кажется, секретарша директора.

— Я ей говорю: не всякая мечтает о хорошем начальнике, а она мне: «Хороший секретарь может выбирать себе начальника». А сама на работе в шортах, чтоб ноги до пупа выставить.

Саша (от компьютера):

— Ты тоже, будто на конкурс «Полиарт» вырядилась.

— А что это за «Полиарт»?

— Ну для дур. Какие-то темные кооперативы набирают вроде бы в ансамбли или в офисы «не старше двадцати пяти» и прямиком в западные бардаки переправляют. Торговцы живым товаром. Двадцатый век. Так что в такой юбчонке как раз на конкурс. Есть шансы.

— А что тебе моя юбчонка? Не личит?

— Личит, личит, и бисер, гарус, стеклярус туда же.

— Мой девиз: одевайтесь лучше, будете выглядеть здоровее. Ну что ты злишься, опять не получается? Все, что из дерева, очень ненадежно.

Это она об аппаратуре отечественной отозвалась.

— Попросила бы у Ухтомцева по старой дружбе для меня усилитель. А? Он, по-моему, до сих пор не остыл от твоих ласк.

— Мэй би. Просто я плачу, вспоминая нашу недолгую лав стори. Это было совершенно невыносимо. Совершенно. Он мог трудиться два часа без перерыва на обед, как эти штуковины на нефтяных скважинах. Вверх — вниз, вверх — вниз, да еще время засекал, я видела. Сухостой — это…

«Нет, это уже черт знает что! Не лаборатория, «На дне» какое-то…»

— …Тащилась от него домой, как змея по пачке дуста.

— Наташа! Что за речи! У тебя папа доктор наук, мама — кандидат, книжки хорошие читала небось. Лиза Калитина, Наташа Ростова, образ русской женщины…

— Я читала только «Муму», и то не помню, кто кого под поезд бросил.

Возникла из-за приборов. И когда только успевает с утра так отполироваться! Волосы сияют, губы блестят, ногти переливаются, загорелое лицо чуть лоснится, брови как приклеенные… что еще?..

— Ой, а я и не знала, что вы здесь, Ирина Федоровна, я бы с купюрами. Может, вам кофейку сварганить, а?

— Кофейку не надо, а вот позвони-ка этому белорусу-технику. Глядишь, поможет, замучали помехи.

Монитор на всякий случай выключила. «Это надо беречь от постороннего глаза, как краденого коня».

— Инициатива наказуема, вот сейчас не только позвоню, не поленюсь сбегать…

— По дороге забеги к Ухтомскому, попроси в долг МПВ, ты сегодня в форме. — Это Саша о своем.

— Фиг тебе, хочешь, чтоб золотая рыбка у тебя на посылках…

— Не плюй в колодец, вылетит — не поймаешь.

Когда Наталья ушла, Ирина снова включила компьютер и замерла. Картинка! Какая-то улица. Старые заводские здания, бетонные заборы. Расстояние между ними все сужается. Видно ясно, и никаких помех. Не надо белоруса! Белорус все испортит. Сейчас бетонные плиты сомкнутся! Узкая щель, и за ней сразу комната. Грязная, голая, замазанное белым окно. На лавке, бесстыдно раскорячившись, — толстая немолодая баба. Голова запрокинута над краем лавки. Свисают жидкие волосы.

— А помыться можно? — Голос мужчины.

Чей это голос? Ирина почувствовала, как обдало жаром. Мощнейший выброс адреналина.

— Девушка, баня работает? Помыться можно?

— А все можно, — ответил хриплый протяжный голос. Ответила баба, не разжимая губ.

Огромные, похожие на дыни, груди. Закатившиеся глаза, белесые брови, рыжие пряди.

— Давай, давай… повторяй за мной, что я делаю? Отвечай! Что…

Помехи, ровное гудение, изображение перекосилось, какие-то разноцветные клинья, но она видела, узнавала в них картинку соития…

— А вот и ваш спаситель! — сказала Наталья голосом экскурсовода.

Ирина успела выключить компьютер и подняться навстречу бледнолицему Мите, глядящему блеклыми голубыми глазами с привычной тоской: «Ну что там у вас? Вы же знаете, что я работаю здесь за гроши только потому, что в соседнем корпусе лежит моя несчастная жена и никто из вас, дармоедов, не понимает, что с ней».

— Консилиум был? — спросила Ирина, усаживаясь в кресло и жестом предлагая Мите занять другое.

Митя присел на краешек.

— Был.

— Ну и что?

— Повезут к Коновалову, сказали. Ну и фамилия!

— А это нормально, — Саша выключил паяльник, потянулся сладко, — это даже хорошо, такая фамилия, потому что означает, что даже его далекие предки были эскулапами. Теория наследования гена профессии.

— Хлебом нас не корми, только дай теорию подогнать.

Саша вольготно расположился в кресле, протянул газету.

— Вот, гляньте на эту фотографию.

Половину полосы занимала фотография мужчины в черных очках, в костюме десантника, с автоматом на груди.

— Кто это?

— Наемник. Ландскнехт двадцатого века. В Америке их зовут «дикие гуси».

— Он что — американец?

— Зачем? Наш. Воевал в Афгане, во Вьетнаме, в Никарагуа и далее везде, где у нашей державы был интерес.

— Ну и что?

— Как вы полагаете, какова у него фамилия?

— По вашей теории, либо Мертвецов, либо Душегубов.

— Ну зачем же так резко. Резников. От — «резать».

— Ну, сколько других Резниковых…

— Погодите. Помните чемпиона мира по бегу Борзова, а по фехтованию — Сабельникова, а начальника одного из управлений Минздрава — Живодерова, не говоря уже о татарских корнях всех Баскаковых, Толмачевых и т. д. и т. п.

— А фамилия Раскуров что означает?

— Надо подумать. Но по первому впечатлению что-то недоброкачественное. Пьянь или шпана.

Сказал неожиданно злобно, и Ирина вспомнила, как единственный раз привела Кольчеца на какой-то служебный междусобойчик. Сто лет назад. Кольчец распустил павлиний хвост и трещал не умолкая, никому слова вставить не давал. Запомнились завистливые восторги сослуживиц и темный неподвижный взгляд Саши из угла, где молча просидел весь вечер.

— А у моей Ленки девичья фамилия Каженова, ну и что это значит? — тихо спросил Митя.

— Каженова, это… — Саша осекся, — Каженова… она белоруска?

— Не, по соседству, из Щорса, украинка. Ирина Федоровна, может, ее облучило, она ведь у родителей была, а до Чернобыля меньше сотни, может, облучение это? — тоскливо спросил Митя.

— Я говорила с Дубовым, он сказал, что по его части все нормально, — повторила Ирина уже в который раз. — Мне тоже кажется, что в нейрохирургию ее надо.

— А звали зачем?

— Да так… помехи какие-то были, сейчас нет.

— Но ведь ваш пациент в другом корпусе. Помехи вполне возможны, включили где-нибудь рентген. Да, Александр Игнатьевич?

Саша не отозвался.

Откинувшись на спинку кресла, он смотрел в пространство.

— Митя, вы вот что… у Коновалова работает моя подруга, я дам вам ее домашний телефон, поговорите с ней.

Покосившись на погруженного в размышления Сашу, она написала телефон. Митя взял бумажку, сунул в карман.

— Я пошел. Завтра зайду, ладно? А то сегодня действительно не до чего, сегодня меня к ней не пустили…

Ирина пила остывший кофе, стараясь отхлебывать и глотать бесшумно. Присутствие Саши, вот так — наедине, как всегда, тяготило ее. Как всегда, казалось, что он медлит, не решается произнести что-то непоправимо тяжелое.

— Что вы ему голову морочите какой-то подругой, — тихо сказал Саша, — какая подруга, при чем здесь подруга? Каженова — это от «скаженной», то есть сумасшедшей по-украински.

«Сам ты сумасшедший», — хотелось сказать Ирине, но промолчала.

Наталья распахнула дверь.

— Господа! Потрясающая новость! Две потрясающие новости! Первая — менее потрясающая, прямо из недр дирекции. Вы, Ирина Федоровна, и вы, Александр Игнатьевич, через три дня отбываете в Питер на международный симпозиум, тема… не имеет значения, я ее не поняла, да и вы, наверное, не поймете. Проживание в гостинице «Ленинградская», проезд в СВ, теперь дело за погодой. Как я вам завидую! Шведский стол, Большой драматический, прогулки вдоль Невы, кофе на Литейном — да, ленинградская болезнь, не забывайте о ней.

— Что это за ленинградская болезнь?

— Их несколько, Ирина Федоровна. Некоторые вам не грозят, а вот водичку из крана пить низзя. Последний раз я чуть не загнулась. Один мэн на «тойоте»…

— Ну ладно, давай вторую новость.

— Вторая… держитесь крепче.

— Держусь.

— Я всех нас записала в турпоездку в Ю-эс-эй.

— Ты что, с ума сошла? Кто тебя просил? — холодно поинтересовался Саша.

— Не хочешь?

— Не хочу.

— Вот это да! А я-то старалась… Выходит, зря… Ну тогда я тебя вычеркиваю.

— Я сам себя вычеркну.

Саша резко поднялся.

— Крэзи, — крикнула ему вслед Наташа, — путевка со скидкой, научный обмен! Но мы с вами едем, Ирочка, да? Едем! — Она обняла Ирину, овеяв сложным ароматом дезодоранта, шампуня, кремов и духов «Пуассон».

— Это же дорого, наверное.

— Неважно. Возьмем в долг. Такие поездки окупаются.

— Как?

— А вот этот вопрос я беру на себя. Разве вы забыли, что Америка — страна проживания многих моих друзей и… Леонида Осиповича.

— Откуда знаешь?

— Ирина Федоровна, да очнитесь вы, наконец. В стране перестройка, гласность, демократия, все пишут друг другу и ездят туда-сюда, сюда-туда. У трех вокзалов появились малолетние проститутки, в гостинице «Ленинградская» открыто казино, брачные объявления печатают газеты, в подземном переходе на Пушкинской продают порнолитературу, средства массовой печати пропагандируют оральный секс, а вы всё — белый верх, черный низ, умри, но не дай поцелуя без любви, четвертый сон Веры Павловны, помните? Сон-то сбылся! Свободные люди свободно любят друг друга, свобода сексуальным меньшинствам! Дадите завтра ключик?

— Ты же только «Муму» читала… А твоя гарсоньерка?

— Я же говорю, квартиры теперь сдаются только за валюту. Помогите перезимовать. Через месяц-два у меня будет своя хатка на Аэропорте.

— Тебе ключи на когда?

— Ну, думаю, с четырех до семи. В восемь у меня свидание с герром Франком, помните, такой длинный из Мюнхена, занимается медицинской генетикой. Кстати, он тоже едет в Питер. Там и увидитесь.

— А ты почему не едешь?

— А у меня родители строгие, они меня с чужим дядей не отпустят. Вот съезжу в Америку, потом в Тбилиси, потом… ауф-видерзеен — и в Мюнхен.

— В Тбилиси зачем?

— Хочу сделать герру Франку подарок, а запечатывают лучше всего в этой неспокойной нынче республике.

— Наташа…

— Ну ладно, не сердитесь, Вера Павловна, давайте я для вас что-нибудь хорошее сделаю.

— В четвертом есть у тебя кто-нибудь?

— Есть.

— Меня интересует один больной. Все, что известно о нем. Все, все, все…

— Этот тот, который сейчас на проводе?

— Да.

— Я пошла?

— Прямо сейчас?

— А когда же? Давайте номер истории болезни.