Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира

Глава 61

Кратер со своим войском прибыл в Салмос через пятнадцать дней, и ликование Александра и его друзей вознеслось до небес. Они долго пировали, а когда войско вновь выступило в поход, царь не захотел прерывать празднества. Он велел построить повозки, на которых приказал установить пиршественные ложа и столы, так что пирующие могли лежать, выпивая и смеясь. Солдаты тоже получили возможность в свое удовольствие приложиться к мехам с вином, которые везли за колонной.

На одной из повозок ехал Калан, и порой царь и его товарищи подсаживались к мудрецу, чтобы послушать его поучения.

Все вокруг оглашалось песнями. Не стало войска, шагающего в сердце Персиды, – был комос Диониса, шествие в честь бога, освобождающего человеческое сердце от всех тревог радостью вина и весельем.

Между тем Неарх отбыл со своим флотом, выполнив необходимый ремонт и пополнив трюмы всем необходимым для долгого путешествия. Через пролив Гармозия корабли вышли в Персидский залив, направляясь к устью Тигра. Их целью были Сузы, куда можно было добраться по судоходному каналу. Тяжкие времена наконец-то остались позади, и моряки мощно гребли и бодро управлялись с парусами и шкотами, торопясь завершить свои приключения.

Был лишь один напряженный момент, когда на волнах близ флагманского корабля поднялись высоченные струи, а вслед за ними появились блестящие спины гигантских существ, которые вскоре снова погрузились в море, всплеснув огромными хвостами.

– Но… что это? – спросил перепуганный моряк-киприот, тот самый, что готовил ужин на пляже для царя и его товарищей.

– Киты, – ответил боцман-финикиец, которому доводилось плавать за Геркулесовыми столбами. – Они ничего нам не сделают, только нужно быть внимательными и не таранить их, ведь им стоит лишь хлопнуть хвостом, и… Прощай, флагманский корабль! Проглотят тебя одним глотком!

– Я предпочитаю тунцов, – пробормотал моряк и снова спросил, встревоженный: – Но ты уверен, что они не нападут на нас?

– На море ни в чем нельзя быть уверенным, – ответил Неарх. – Возвращайся на свой пост, моряк.

Войско Александра продолжило поход по дороге, ведущей в Пасаргады, и царь обнаружил, что гробницу Кира кто-то осквернил: саркофаг был открыт и тело Великого Царя выбросили наружу. Желая узнать, кто это сделал, Александр велел допросить и судить магов, в чьи обязанности входило следить за гробницей, но они ничего не сказали даже под пыткой. Тогда царь отпустил их и велел вернуть гробнице прежний облик, после чего продолжил свой путь к Персеполю. Тем временем слух о его возвращении уже распространился, и многих сатрапов, а также наместников-македонян это привело в замешательство. Все они полагали, что Александр умер, и погрязли в воровстве и всевозможных грабительских поборах.

Царский дворец предстал перед Александром таким, каким был после ужасного пожара: только каменные колонны и гигантские порталы торчали на огромной площади, почерневшей от дыма, покрытой пеплом и сухой грязью. Драгоценные камни из барельефов вытащили, комки расплавившегося при пожаре драгоценного металла вырвали и растащили. Единственной памятью о величии Ахеменидов оставался огонь, горевший перед гробницей Дария III.

Царь вспомнил о Статире, которую не видел так давно. Получила ли она письмо, посланное ей с берегов Инда? Он написал ей снова. Сообщил, что любит ее и встретится с ней в Сузах.

Однажды вечером, когда Александр вместе с Роксаной отдыхал на веранде дворца сатрапа, ему объявили о госте, и вскоре вошел тучный плешивый человек, который приветствовал царя с широкой улыбкой.

– Мой государь, ты не представляешь, как я рад снова тебя видеть. Но… я не вижу собаки, – добавил он, подозрительно озираясь.

– Евмолп из Сол… Перитаса больше нет. Он погиб в Индии, спасая мою жизнь.

– Мне очень жаль, – ответил осведомитель. – Я знаю, что ты его очень любил.

Александр кивнул:

– Буцефал тоже умер, как и многие, многие мои друзья. Это был тяжелейший поход. Но откуда ты взялся? Я считал тебя мертвым, ведь ты исчез, ничего не сказав, и больше я тебя не видел.

– Если уж говорить об этом, то и я считал тебя мертвым. Что касается моего исчезновения, то это нормально. Как только я понял, чего ты от меня хочешь, я, недолго думая, испарился при первой же благоприятной возможности: хороший осведомитель никому не сообщает о своих передвижениях, даже работодателю.

– Насколько я тебя знаю, – сказал Александр, – ты пришел сюда не только ради удовольствия увидеть меня снова.

Евмолп протянул ему свиток:

– Это действительно так. В твое отсутствие, мой государь, и согласно твоим пожеланиям, если помнишь, я был твоими глазами и ушами. Я не забываю добра, а ты оказал мне доверие и сохранил жизнь, когда все хотели предать меня смерти. Здесь написаны вещи, которые тебе вряд ли понравятся: это полный список всех злодейств, грабежей, разбоев и актов насилия, совершенных в твое отсутствие сатрапами и наместниками, в том числе македонянами. Здесь также список всех свидетелей, которых ты сможешь допросить, если захочешь устроить суды. Для начала – ответственный за царскую сокровищницу, этот хромец… Приятель Евмена…

– Гарпал?

– Он самый. Он забрал из сокровищницы пять тысяч талантов, завербовал шесть тысяч наемников и направляется в Киликию, если мои осведомители сообщают точно. Полагаю, он снюхался с некоторыми своими афинскими дружками, которые не слишком тебя жалуют.

– С Демосфеном?

Евмолп кивнул.

– По-твоему, куда он направился?

– Вероятно, в Афины.

В это время вошел Евмен с выражением большой обеспокоенности на лице:

– Александрос, пришло ужасное известие! Я даже не знаю, с чего начать, потому что… в некотором смысле это моя вина.

– Гарпал? Уже знаю. – Царь кивнул на Евмолпа, который притаился в углу, стараясь остаться незамеченным. – И знаю много всякого другого, весьма неприятного. Вот что следует нам сделать: немедленно проверь обоснованность обвинений, приведенных в этом документе, и возбуди дела против всех указанных лиц, будь они македоняне, персы или мидийцы. После этого устрой показательные суды. Македонян, если окажутся виновными, будет судить собрание войска, и приговор будет исполняться по традиционному ритуалу.

– А Гарпал?

– Разыщи этого проклятого хромоножку, Евмен, – приказал Александр, побледнев от негодования. – Разыщи во что бы то ни стало. И убей как собаку.

Евмолп из Сол встал:

– Мне кажется, мы сказали все, что следовало сказать.

– Да. Евмен щедро заплатит тебе.

Евмен кивнул, еще более встревоженный.

– Это не твоя вина, – проговорил Александр, вставая. – Ты никогда не обманывал моего доверия, и я знаю, что никогда не обманешь.

– Благодарю, но это не облегчает моего разочарования.

Он направился к выходу и в дворцовом коридоре встретил Аристандра. У ясновидца странно светились глаза, вид у него был потрясенный, и он не поздоровался. Возможно, он даже не заметил секретаря.

Аристандр вошел к Александру, и выражение его лица глубоко поразило царя.

– Что случилось? – спросил Александр и понял, что боится ответа.

– Мой кошмар. Он вернулся.

– Когда?

– Этой ночью. И есть кое-что еще.

– Говори.

– Калан заболел.

– Невозможно! – воскликнул Александр. – Он перенес самые страшные лишения, кровавые испытания, дожди и палящее солнце, голод и жажду…

– И тем не менее ему очень плохо.

– Давно?

– С тех пор, как мы прибыли в Персеполь.

– Где он сейчас?

– В отведенном ему доме.

– Проводи меня к нему немедленно.

– Как изволишь. Следуй за мной.

– Куда ты, Александрос? – встревоженно спросила Роксана.

– К другу, которому плохо, любовь моя.

Он пересек город, на который опустилась вечерняя тень, и оказался перед красивым домом, окруженным портиком; раньше здесь жил персидский вельможа, но он пал в сражении при Гавгамелах. Александр отдал этот дом Калану, чтобы тот мог расположиться там с удобствами после утомительного похода.

Вдвоем с Аристандром они прошли по тихим коридорам и добрались до комнаты, едва освещенной последними лучами солнца. Калан лежал на расстеленной на полу циновке. Его глаза были закрыты. Он совсем исхудал.

– Каланос, – прошептал царь.

Мудрец открыл глаза, черные, огромные, лихорадочные:

– Мне плохо, Александрос.

– Не могу поверить этим словам, учитель. Я видел, как ты шел через всевозможные испытания, не чувствуя боли.

– А теперь я страдаю. И страдание мое невыносимо.

Александр обернулся и встретил нахмуренный взгляд ясновидца:

– Что за страдание? Скажи мне, чтобы мы могли помочь.

– Это страдание души, самое жестокое, и от него нет лекарства.

– Но что у тебя болит? Разве ты не прошел весь путь, ведущий к невозмутимости?

Глаза Калана и Аристандра встретились, и в них отразилось мрачное взаимопонимание. Мудрец с трудом заговорил снова:

– Прошел. Пока не встретил тебя, пока не увидел в тебе мощи бурного Океана, дикой силы тигра, грандиозности заснеженных пиков, подпирающих небо. Я хотел узнать тебя и твой мир. Я возжелал спасти тебя, когда слепая ярость толкала тебя к разрушениям. Но я знал, что сделаю, если ты падешь. И я заключил договор с самим собой. Я полюбил тебя, Александрос, как и все, кто знал тебя. Я мечтал следовать за тобой, чтобы защитить тебя от твоих инстинктов, научить мудрости, отличной от той, которой обучали тебя философы и воины – все, кто сделал из тебя несокрушимый инструмент разрушения. Но твою тантру нельзя согнуть таким образом, теперь я знаю это. Теперь я вижу то, что грядет, что неотвратимо. – Он снова поднял глаза и встретился с трепетным взглядом Александра. – И это увеличивает безмерность моих страданий. Если я доживу до того, чтобы въяве увидеть грядущее, боль никогда не позволит мне достичь высшей невозмутимости и растворить душу в бесконечности. Ты же не хочешь этого, Александрос, не хочешь, правда?

Александр взял его за руку.

– Нет, – ответил он сорвавшимся от волнения голосом. – Не хочу, Калан. Но скажи мне, прошу тебя, скажи, что это за страшное грядущее?

– Не знаю. Я лишь чувствую. И не могу этого вынести. Позволь мне умереть так, как я поклялся умереть.

Царь поцеловал скелетоподобную руку великого мудреца, потом взглянул на Аристандра и сказал:

– Выслушай его последнюю волю и скажи Птолемею, чтобы исполнил ее. Я… я… не могу…

И ушел, плача.

В условленный день Птолемей выполнил все, о чем его просили, и начал готовить Калана в последний путь к бесконечной невозмутимости.

Он велел воздвигнуть погребальный костер – в десять локтей высотой и в тридцать шириной. Вдоль дороги, ведущей к костру, выстроились пять тысяч педзетеров в парадных доспехах, и Птолемей велел молодым девушкам разбросать по пути розовые лепестки. Потом прибыл Калан, столь ослабший и изможденный, что не мог идти, и четыре человека несли его на носилках – по индийскому обычаю, в венке из цветов. Его положили на костер голым, каким он пришел в мир, и хор юношей и девушек пел красивейшие гимны о его земле. Потом из рук в руки передали зажженный факел.